Нина Нефедова - В стране моего детства Страница 17

Но детей больше не было, видно, надорвалась Маша на тяжелой мужицкой работе.

Годы шли. Маленький Сенька, этот заморыш, вырос вначале в красивого ладного парня, а потом и в справного мужика, копию своего отца, с таким же гладким круглым подбородком, пшеничными усами. Только голова у него почему-то рано начала лысеть, но он не унывал и, подпрыгивая на своей деревяшке (ногу ему отрезало поездом), исправно нес службу кладовщика в железнодорожном пакгаузе. Был он женат на некрасивой женщине с писклявым голосом, но дети родились красивые, удачливые. Жаль, что Маша и Семен не успели порадоваться на своих внуков, ушли из жизни рано.

Тетка Анна, или тетя Нюра, как мы, дети, ее называли, была на два года моложе нашего отца. Я помню ее уже замужней. Маленькая, кругленькая, очень красивая, похожая темными завитками волос и карими глазами на своего отца, она напоминала мне Анну Каренину. Во всяком случае, позднее, когда я читала у Толстого описание внешности Анны Карениной, передо мною, как живая, стояла тетя Нюра. У нее была манера иногда в разговоре горделиво вскидывать голову, что очень шло ей.

Замужем она была за рабочим завода, богатырского сложения мужчиной, до плеч которого еле доставала. За своего Якова она вышла «убегом». И совсем не потому, что боялась, что ее не отдадут за него. А просто так было «интереснее». Через две недели явились с повинной, упали в ноги батюшке с матушкой, прося благословить их. Какое уж тут благословение, надо было срочно играть свадьбу.

Жили они очень дружно. Яков буквально носил жену на руках. Тетя Нюра сама рассказывала о том, как стоило ей по дороге из гостей сказать, что «ноженьки у нее не идут», как Яков подхватывал ее на руки и нес до дому.

И в каком же отчаянии была тетя Нюра, когда Якова забрали на войну и вскорости убили. Несколько раз она пыталась покончить с собою, но живая, деятельная натура взяла верх, да и о ребятах надо было подумать, а их было двое: Милка – толстая добродушная девочка и Виктор – в будущем копия отца.

Тетя Нюра переехала в Верещагино и устроилась в железнодорожное депо, вначале подсобной рабочей, потом ученицей токаря, а потом и токарем, и так освоилась с этим делом, что заткнула за пояс многих мужчин. За это они относились к ней с большим уважением. Многие пытались перейти эту грань, но тетя Нюра хранила верность своему мужу. Однако время шло, боль по убитому Якову сгладилась, снова потянуло к мужской ласке. И тетя Нюра снова вышла замуж, на сей раз за скромного тихого человека, приехавшего из деревни и поселившегося на квартире у соседей по улице. Каждое утро, выходя на работу, она встречала его у соседней калитки. Он вежливенько здоровался, и они вместе шли на работу, нередко вместе же возвращались домой. Тете Нюре нравилось, что он вежливый, тихий, всегда готовый услужить, помочь по хозяйству: то дров наколет, то тачку угля привезет от железнодорожной насыпи.

Когда они сошлись, и он переселился к ней, приехала из деревни его законная жена. Оказывается, он сбежал от семьи, бросив четверых детей мал-мала меньше. Жена явилась к тете Нюре в отсутствие мужа и явилась с самыми агрессивными намерениями: «набить морду разлучнице, повыцарапать ей ее бесстыжие шары, волосы повыдрать!». Но тетя Нюра, как ни была потрясена неожиданным появлением, взяла себя в руки, что просто удивительно было при ее горячем, вспыльчивом характере. Она усадила гостью за самовар, в котором варились пельмешки, и до которых сама была большая охотница. Иногда, придя с работы, она на скорую руку лепила десятка два пельменей, сильно разведя мясо водой, так что пельмени у нее получались мокрые.

– Надо, чтобы пельмешки «посикали», тогда они будут вкусными, – говаривала она и, вскипятив самовар для чая, в нем же и варила пельмени.

Гостья, озадаченная приемом, растеряла всю свою агрессивность, откушала пельмешек, выпила чаю. И все это время между соперницами шел мирный разговор. Тетя Нюра говорила:

– Ты пойми, я ж не знала, что он такой подлец! Вот те крест, я бы его и на порог не пустила!

– Я на тебя, милка, не в обиде, – отвечала гостья. – Что, я не знаю что ли его. Он с первых дён, как повенчались, начал на стороне шастать. Я думала, ребятами его привяжу, остепеню, ан наплодила их на свою голову…

– Сколь старшему-то?

– Двенадцать…

– Как моему младшему. Погоди-ка, у меня тут есть кое-что из барахлишка, из чего он вырос, а твоему, может, сгодится? Чай не легко их четверых-то одеть, обуть по нынешним-то временам.

Не прошло и двадцати минут, как тетя Нюра, порывшись в сундуке и в чулане, навязала большой узел для ребятишек, прихватив пару и своих платьев для их матери. Увязывая вещи, она кипела от злости на «подлеца».

– Я тебя встречу! Ты у меня долго помнить будешь! – грозилась она.

И действительно, стоило «подлецу» появиться на пороге, как в лицо ему шмякнулся узел с его вещичками. Он хотел было что-то сказать, выяснить, в чем дело? За что такая немилость? Но, увидев жену, прикусил язык и поспешил унести ноги подобру-поздорову. Зная вспыльчивость Анны, он не сомневался, что дело могло принять совсем нежелательный оборот.

А сама Анна, оставшись одна, упала на кровать и разревелась. Ей не жаль было недолгого замужества, в глубине души она сама понимала, что все это не то, их сожительство не то, что было у нее с Яковом, да и далеко этому малому до ее Яши. Просто горько, обидно было, что она так глупо попалась. «Теперь все…» – думала она, садясь на кровати и все еще продолжая обиженно всхлипывать. «Проживу одна…» Но одна она не прожила. Были еще у нее «мужья». Слишком горячая, темпераментная была у нее натура и доверчивая.

Лена была младшей сестрой отца, по годам лет на десять старше меня, и мы ее звали просто Лена. К тому же она была веселая, легко включалась в наши детские игры, и нам было бы дико называть ее «тетей».

Красавицей Лену нельзя было назвать, но у нее были такие тяжелые, цвета темной меди волосы, которые она заплетала в толстенную косу, что ей позавидовала бы любая модница. А когда она распускала их, они окутывали ее чуть не до колен. Тело у нее было полное белое, а вот на лице веснушки. Что Лена не делала, чтобы избавиться от них! Но они упорно не поддавались ни мазям, ни огуречному рассолу.

– Не огорчайся, Лена, – говорила мама, – при твоих темных глазах веснушки тебе даже идут…

Но Лена оставалась при своем мнении и упорно продолжала борьбу с веснушками. Да и какой девушке в восемнадцать лет не хочется быть еще краше! Заневестилась Лена, и бабушка с тревогой поглядывала на нее, когда Лена, собираясь на вечерку, долго вертелась перед зеркалом.

– Ты у меня, Ленка, смотри… Как бы чего худого не было. Береги честь девичью…

– Вечно ты, мама, каркаешь, как та ворона на заборе! – беспечно отвечала Лена, в последний раз оглядывая себя в зеркало.

– Ну, ты у меня говори да не заговаривайся. Мать дело говорит, – вмешивался дед, который не терпел неуважительного отношения к старшим. – Старших и в Орде почитают. Родительское слово на ветер не молвится…

Но вот однажды у ворот остановилась подвода: лошадь, запряженная в новый коробок. Из коробка выпрыгнул мужчина средних лет и помог выйти женщине в накинутой на плечи цветастой шали. Мы, сидевшие на скамье у палисадника, с удивлением смотрели на прибывших.

– Ленку сватать приехали, – вполголоса сообщила Клавдия, засидевшаяся в девках подружка Лены.

Жила она на нашей же улице и, увидев остановившуюся у наших ворот подводу, сразу смекнула в чем дело. Скинула с себя затрапезное платье, надела новое и бросилась к нам в дом, надеясь, а вдруг Ленка жениху не понравится, «не покажется», как говорят в народе, а поглянется она, Клавдия… Жених возьмет да и передумает и посватается к ней, Клавдии.

Нам с сестрой очень хотелось посмотреть на жениха, на сваху, на то, как будут сватать, но мама увела нас наверх, и нам оставалось только из окон следить за тем, как дальше будут развиваться события.

Вот дед вышел за калитку, окликнул Витьку, соседского парня подростка, сунул ему в руку что-то, наверное, деньги и, кивнув в сторону «казенки», сказал:

– Чтоб одна нога тут, а другая – там!

Витька исчез, а спустя несколько минут вновь появился, держа в руках штоф водки. Дед принял бутыль и вошел в дом.

Внизу было тихо, через закрытые окна доносились приглушенные голоса. Но вот кто-то открыл окно в столовой, и голоса стали слышнее. Дед, очевидно, уже приложился к стопочке, его голос доносился до нас отчетливо:

– Спасибо, сватья, что и нас из людей не выкинули, не обошли! Только рано, девка-то молода еще… Хлебом-солью отца, мать не объела…

– И-и-и, сват! Брагу сливай, не доквашивай, девку отдай, не доращивай!

– Станешь тут гадать, как девку отдавать, – отвечал дед прибауткой.

И они, наверное, еще долго бы обменивались ими, пока сваха не сказала:

– Видели вы ясна сокола, покажите же нам сизу голубку.