Абрам Гроссман - Катарсис Страница 17

Панов, наконец, высвободил ногу из капкана ветвей и приковылял к телеге.

Его теперь волновал практический вопрос:

– Что мы будем делать со всем этим добром, товарищ Мокин?

– Свалим на телегу, отвезем в Каменный Ручей. Хорош будет подарочек, что скажешь?

Втроем они с трудом взвалили тушу медведицы на телегу, закинуть медвежат было уже полегче.

– Ну, давай. Поехали! – голос Мокина приобрел прежнюю энергичность и командные интонации. – Эй, Дубин, а где заключенный?

Мертвая тишина повисла над дорогой…

Узник Фишер ушел!

– Ох, мать-перемать, Дубин, тебе было приказано следить за ним… А ты что делал, мудак? Где он?

– Я… я стрелял в медведя! – солдат был в панике.

– Бля… Раскатал губищи, проворонил вражину. Под расстрел пойдешь, сука, – Мокин глядел назад, высматривая на дороге следы сбежавшего Фишера. – Искать его, уроды, старик не мог уйти далеко…

Дубин крутнулся, как ужаленный, перехватил ружье наизготовку и, не дожидаясь приказа, резво потрусил по дороге в сторону деревни.

Пока солдаты были заняты медведем, Фишер неподвижно стоял, замерев, на обочине дороги. Оглушеный выстрелами, он с ужасом наблюдал убийство животных. Когда опасность для всех миновала, он присел и начал собирать свои вещи, и в первую очередь берестяные ролики. Они были разбросаны повсюду. В своих поисках Йозеф бережно отогнул тяжелую ветку на своем пути, сделал пару шагов, пригнувшись, и вернул еловую лапу на место. Он сделал еще несколько шагов в сторону от дороги, двигаясь беззвучно, как обычно, когда шел через лес к силкам.

Густой подлесок скрыл его от охранников. Старик, как лесной дух, слился с окружающей природой. Он обошел высокие разлапистые кусты, тщательно следя, чтобы не наступать на сухие ветки. Один рулон его золотистой бересты, видимо, последний, как выточенное из янтаря украшение, лежал на подушке изумрудно-зеленого мха. Он поднял его и, положив ладони на колени, присел на мягкую мховую подстилку.

Закрыв глаза, Йозеф отдыхал в тишине и спокойствии среди деревьев и растений, которые отделили его от чуждых враждебных людей. Он слышал приглушенные листвой и расстоянием возбужденные голоса солдат и громкие крики офицера. Заманчивая идея правомерности мести неожиданно пришла в голову Йозефа.

Он представил себе их лица, когда они поймут, что потеряли своего пленника. Это будут лица с глазами, полными паники и безысходной безнадеги, точно такие же, как глаза у людей на барже или в товарном вагоне, или у тех несчастных на берегу реки, когда офицер Мокин и его солдаты оставили бесправных бедолаг умирать без права помилования, даже без надежды на него.

– Это будет очень просто. Проще, чем тогда зимой, когда я замерзал у дома, а Ты спас меня… Они никогда не найдут меня. Ни здесь, ни в деревне – Он закрыл глаза и неуверенная улыбка появилась на его лице. – Еще два шага, и я вообще не услышу и не увижу их никогда. – Он глубоко вздохнул и открыл глаза.

Внезапно солнечный зайчик совершенно неуместный здесь и сейчас привлек его внимание. Он проследил, где сформировался этот отблеск, и увидел прямую линию металла – дуло, направленное в сторону дороги, откуда он пришел. Силуэт человеческой фигуры угадывался в густой листве, но сам человек сливался с растительностью подлеска и лишь ружейный ствол выдавал его присутствие. Йозеф узнал тунгуса Дойту, одного из местных жителей, которые иногда посещали их деревню. Дойту был с кем-то в паре, но Йозеф не мог узнать его спутника.

Сладость мести за его собственные страдания, за Ханну, его сына и всех безвременно погибших поселенцев из их деревни переполнила Йозефа. Эти солдаты, особенно Мокин, были ему неприятны, он хотел, чтобы они навсегда пропали из его жизни. Сейчас это было бы так к месту, так вовремя, так правильно — кипело у него в голове, однако, он не желал их смерти. Раввин громким шепотом окликнул охотника: «Дойту! Не делай этого!»

Охотник, не говоря ни слова, медленно поднял руку, давая понять, что он слышал Йозефа, но продолжал целиться в направлении солдат.

– Они убьют всех жителей! – Йозеф выдавил скрипучий шепот из пересохшего рта.

– Сахта и Дойту убить их. Мой взять винтовка. Твой выйти на свободу. Много другой Бош выйти на свободу! – Лицо охотника расплылось в радостной улыбке. Он знал, что в жизни правильно, что нет. Выпустить пленников на свободу – это было правильно.

– Нет, Дойту, нет! Не делай этого! Они не должны пострадать из-за меня, – бормотал Йозеф в страхе оттого, что не сможет предотвратить недопустимое.

Держась за ветки, он поднялся с мягкой мшистой кочки и наступил на сухую коряжку. Звук сломаного дерева прозвучал в тишине леса как выстрел. Йозеф мельком подумал, что под его ногой хрустнул хребет неуловимого зверька по имени воля.

Охотник опустил винтовку, вопросительно глядя на Фишера.

– Ты хороший человек, однако, не хочешь уходить? – удивился охотник.

Йозеф подошел близко к своим спасителям. Он понимал, что времени нет, но не мог уйти, не сказав им чего-то важного.

– Вы должны уйти, Дойту. Я тоже должен идти. Спасибо вам. Доброй охоты и много добычи.

И он двинулся к дороге прямиком через заросли, не оглядываясь.

– Вот он, вот он, гад, никуда не делся, тут он! – Панов закричал радостно и ломанулся в кусты. С красной довольной мордой он вытянул оттуда пленника, который вышел покорно, не прячась, не сопротивляясь.

– Ах ты, сука, ты где шлялся? Тебе же сказано, что любой твой шаг в сторону будет рассматриваться как попытка побега! А за побег, знаешь… Расстрелять тебя, падлу – и всех делов!

Лицо Мокина было красное, когда он подскочил к Фишеру, готовый, кажется, разорвать его в клочья.

– Пожалуйста, простите. Я очень испугался.

– Простить тебя? А знаешь ли ты, падаль, что было бы с твоими немецкими друзьями, если бы ты сбежал? – Мокин прохрипел это с ненавистью в лицо Фишеру.

– Я не собирался убегать, поверьте, – Фишер покачал головой.

Мокин увидел все же что-то странное во взгляде старика и пристально вгляделся в темную глубину леса.

– Кто был в лесу? Твои сообщники? Сколько их? Где засада? Ты понимаешь, сука вражья, что я имею полное право тебя пристрелить?! Панов, давай туда! Мухой метнись, все проверь! – орал Мокин.

Панов бросился в чащу, но вернулся обратно подозрительно быстро.

– Нет там никого!

– Вам, мудакам, ничего доверить нельзя!

Он выхватил винтовку из рук Панова, взвел затвор.

– Дубин, не спускай глаз с этого гада, – приказал Мокин другому солдату и бросился в лес, на ходу выкрикивая:

– Убей его на фуй, если двинется! Патрон в ствол дослать!

Дубин вскинул винтовку и встал за телегу, словно враги должны были появиться из леса в любой момент. Чувство высокой ответственности за порученное дело и гордость переполняли его. «Я буду… Я готов…. Так точно… Не волнуйтесь, товарищ командир! Я до последнего патрона…»

Вскоре Мокин, тяжело дыша, вернулся из зарослей.

– Никого нет. Ладно, поехали, – Мокин злобно глянул на Фишера и дернул поводья. – Я все едино дознаюсь, жаль, что сейчас пора!

Процессия снова двинулась по дороге к Каменному Ручью.

Всем пришлось идти пешком, держась возле телеги, на которой были навалены звериные туши.

Во всей этой кутерьме Мокин позабыл про записи на берестяных рулонах. И лишь некоторое время спустя он велел:

– А ну, покажь мне свои секретные писульки, Фишер.

Йозеф неохотно полез в торбу и подал небольшой свиток бересты офицеру.

Мокин попытался распрямить рулон, но хрупкая кора раскрошилась в его пальцах.

Гримаса боли исказила лицо Йозефа, как если бы береста была частью его физического тела.

– Чего это ты мне суешь? Что за труха какая-то? – Мокин крутил перед глазами кусочки коры.

– Это мои заметки, записи. Самое ценное, что у меня есть. Позвольте мне оставить их у себя.

– Ну ты даешь, вражья сила, совсем дурной! Это ж вещественные доказательства, что ты немецкий шпиен. Бьюсь об заклад, что наш начальник будет этому весьма рад.

– Они безвредны. О чем я мог шпионить в глуши сибирской тайги? Пожалуйста, не забирайте их! – Йозеф прижал сумку к себе.

Но Мокин не слушал. Он грубо выхватил сумку из рук Фишера.

– Это не мое решение сейчас. С этого момента ты принадлежишь Лагерю. Начальник решит! – В голосе офицера слышалась некоторая радость, как будто он переложил груз на плечи другого человека.

Жизнь бывшего спецпоселенца Йозефа Фишера, ныне заключенного исправительно-трудового лагеря (ИТЛ) усиленного режима, была однообразной и каждый день предсказуемой с ранего утра до позднего вечера.

Фишер сразу начал работать в бухгалтерии, где он до позднего вечера помогал старшему бухгалтеру составлять не представляющие для него никакого смысла отчеты. Все эти манипуляции с цифрами не имели никакого отношения к математике, но так или иначе он складывал цифры, вычитал, умножал и делил их длинные столбцы.