Владимир Зангиев - Чужбина не встречает коврижками. История русского эмигранта Страница 17

– Тебя как зовут?

– Владислав, – удивленно назвался я.

Старик сморщился, как от зубной боли… и неожиданно признался:

– Это ведь моё первое имя. И вовсе никакой я не Василий.

– Как так?

– Эх! Жизнь – сложная штука, друг, много гадостей преподносит нам. И мы по молодости лет, порой, делаем много ошибок, за которые потом расплачиваемся всю жизнь. Сделаешь необдуманный шаг, а потом весь век каешься. Так-то.

– Я пока до такой стадии вроде не дошёл…

– Ну и слава богу! А я испытал такое… Всё эта проклятая война.

– Так она давно уже закончилась.

– Только не для меня. Я будто всю жизнь под ружьём. В сорок шестом забрался в эту проклятую дикую страну, думал здесь заживу тихо, спокойно. Но нет же… Ох, как я ненавижу этих индейцев!

– Так почему же вы не уезжаете домой?

– Нет – нет! – испуганно замахал он руками. – Там меня не простили. Я ни здесь никому не нужен, ни там… Меня презирают. Но я не изменял своей родине. В этой проклятой индейской стране я живу большую часть своей жизни, но не принимаю гражданство. Я хочу умереть русским.

– Василий Иваныч, да что вы тут какие-то страсти нагородили? Я не пойму, что вам мешает вернуться домой.

– Молод ты и не поймёшь всего того… Ты знаешь, я ведь старший лейтенант Советской армии. Во время войны был командиром расчёта гвардейского миномета. Слыхал о «Катюшах»?

– Конечно. Ну и что?

– А то, что я должен был её взорвать… Мы застряли в болоте. Война к тому моменту почти закончилась. Наши войска окружали последние группировки немцев и добивали на их территории. Они разбегались по местным лесам и оттуда делали отчаянные вылазки. Я не успел отдать приказание, гитлеровцы подкрались к нам за деревьями незамеченными и внезапно набросились. Меня оглушили ударом автомата по голове. Очнулся я связанным, в каком-то подвале. Всех нас бросили туда. И пробыли мы в том плену всего-то два дня. Нагрянула наша пехота и нас освободили.

– И что же потом?

– Хрен с хвостом! Особист мне ни в чём не верил. Лепил какое-то дело об измене. В общем, арестовали – и в Россию, в лагерь. По дороге бежал. И сколько я натерпелся всякого, не приведи господь! А потом, здесь вот, работал на виноградниках, ремонтировал обувь, был часовым мастером, электриком, потом научился ремонтировать радиоприемники и первые телевизоры. Я даже держал собственную мастерскую по ремонту электробытовых приборов. И сколько эти проклятые индейцы меня дурили, недоплачивали зарплату, воровали моё имущество. Я всю жизнь с ними дрался. После войны в Чили было много русских – все они бежали сюда вместе с немцами. Это были предатели-власовцы и полицаи. Все собирались в церкви. Меня прозвали Комсомольцем и часто задирали. Я со многими тут дрался. Они были отщепенцами – предали свой народ, а я был осужден неправильно. Вот они меня и ненавидели.

– Я слышал, Василий Иваныч, у вас первая жена была немка, – поинтересовался я у собеседника.

– Да, это так. В молодости я был красивым, весёлым, на гармошке играл. Многие девки меня любили: и польки, и югославки, и немки, и швейцарки, и англичанки… А одна немка повесилась на шею: люблю, говорит, безумно. Она работала переводчицей здесь в немецком посольстве. Но я её потом выгнал – не мог немцам простить того, что они натворили в нашей России. В общем, у меня жена чилийка, бывшая карабинерша, сейчас на пенсии. Сын у нас есть совместный.

– Да, трудно вам пришлось. И как вы всё это носите в себе?

– Ой, не говори, друг.

– Василий Иваныч, а при Пиночете хоть легче вам жилось?

– Какое там! Однажды, помню, идём мы с другом подвыпившие по улице, а тут карабинеры облаву устроили на коммунистов – при Пиночете такое часто случалось. Короче, началась перестрелка, убитые стали падать. Как раз в это самое время и появился там один прихожанин нашей церкви, свой, русский. Он указал карабинерам в мою сторону и крикнул: «Это коммунист! Держите его!..» Ох, как я бежал тогда!.. через какие-то заборы перемахивал… по крышам уходил… и откуда только прыть взялась?.. а сзади несколько раз автоматные очереди… вся пьянка куда подевалась… Э-эх!

– И где теперь тот гад?

– Да, лет десять уже, как сдох. Меня чуть не угробил, а сам раньше сошёл в могилу. У беса теперь в кочегарке парится.

– Тяжело нашему брату на чужбине, – горько вздохнул я.

– Вам-то чего плакаться?

– Как: чего? У меня, например, проблемы с документами, виза заканчивается, могут депортировать из Чили.

– Тебя депортировать? Знаешь кого высылают отсюда?

– Кого?

– Приехали, как-то, двое русских – отец с сыном. Никак не могли здесь устроиться. Написали плакаты, навесили их на себя и сели возле президентского дворца «Ла Монеда». Сидят, протестуют! Пришли полицейские, забрали их, посадили в камеру. Арестованные и там не успокоились, стали распевать революционные песни, «Интернационал» затянули. Поют день, поют другой… Полицейские позвали переводчика, тот послушал за дверью о чём поют в камере и перевёл, что в песнях те призывают к свержению власти. Ну, папу с сыном быстро и выдворили из Чили, предварительно хорошо намяв им бока. А тебя за что депортировать? Ты не представляешь никакой угрозы для этого государства.

Расстались мы в тот вечер очень поздно. Мне искренне жаль было несчастного старика. Вот как, порой, жестоко судьба обходится с людьми. А мы ещё стонем и плачемся над собственной участью. Куда нам до их страданий!..

Глава десятая

Вскоре я ближе познакомился с Чикиным. Он являлся завсегдатаем «Эстрейи». Я тоже с некоторых пор стал регулярно посещать сей ресторан, чтоб там провести время со своими соотечественниками. Чикина звали Сергеем и был он этаким увальнем, ростом под два метра и весом в сто пятнадцать килограммов. Его одутловатое лицо, обрамленное неопрятной криво стриженой бороденкой, напоминало метелку огородного пугала, а невыразительные выпученные глаза, цвета вяленой воблы, таили в себе какую-то туманную неопределенность, мутноватость натуры. А весь его облик отличался стремительностью морского слона, оказавшегося вдруг на суше. Он неумеренно пил и преимущественно за чужой счет. Вино заливал в глотку, как в прорву, и сколько литров напитков могло поместиться в его бездонное чрево, по-моему, даже сам он не ведал.

Чикин был хроническим пролетарием: постоянно пролетал, ничего не имел своего за душой и у всех просил денег взаймы. Долги отдавать не спешил и об этом все знали, поэтому никогда денег ему не давали. Но Сережа нашел из этого выход: он подвизался в церкви знакомиться с вновь прибывшими, охмурял им мозги россказнями о своей значимости в русской колонии. Это ему помогало разводить новичков на деньги. Но обо всем этом я узнал гораздо позже, а в настоящий момент просто общался с новыми друзьями. Мы азартно резались в подкидного дурака, разговаривали и потягивали дешевое чилийское пойло.

– Давайте, мужики, скинемся еще по «зеленой», – предложил Юрий, разливая по стаканам рубиновые остатки.

Все принялись шарить по карманам, зашуршали купюрами, на столе образовалась бумажная кучка. Василий Иваныч исполнял роль казначея: пересчитывал сбор и отправлялся в бар закупить следующую партию напитков, от себя добавляя сколько было нужно.

– А ты что, Чикин, опять хочешь проехать на халяву? – возмутился наш казначей.

– У меня сегодня нет денег, – галантно расшаркался Серега. – Я на мели.

– Тем не менее, пить ты будешь больше других, – вскипел старик.

– Если не будете мне наливать, я просто посижу здесь, поиграю в карты, – невозмутимо заявил Чикин.

– Ну, да! И как это будет выглядеть – я буду всем наливать, а тебя обносить? Так в русской компании не бывает.

– А вы не обращайте на меня внимания, пейте сами.

– Ох, ты и крохобор, Сережа, – вконец разозлился Василий Иваныч, – Как тебе не совестно перед товарищами?

– Слушай, Василий Иваныч, ты выбирай выражения, а то за такое не посмотрю, что ты старик – смажу по морде.

– Смотри какой наглец – на старика руку поднимать… – еще больше разъярился аксакал.

– Ну, это уже слишком! – вмешался Юрий. – В принципе, Василий Иваныч тебе правильно говорит. Что ты тут ломаешь комедию? Не хочешь сбрасываться – уходи. А старика мы в обиду не дадим.

– Пусть он извинится, – не унимался наглец.

– Да пошел ты… – отрубил Юра. – Извиняться ты должен.

– Ты-то что выступаешь больше всех? Руки не терпится почесать, боксер? Смотри, я тебе их повыдергиваю, – стал подниматься верзила во весь свой огромный рост. На фоне громадного Чикина Юра казался просто мальчиком. Перепалка перешла допустимые границы и приняла опасный оборот.

– Вы что, мужики, охренели? – встал я между повздорившими. – Вон уже бармен косится в нашу сторону. Давайте, успокаивайтесь!