Анатолий Росич - Вой Страница 17

– Ну так что ж ты мне душу мотаешь, что ж ты мозг мой многострадальный выворачиваешь? – повеселел Грохов. – Выставляй!

Когда выпили по стакану крепленного красного вина, закусив яблоками из Гришиного, точнее, его родителей, деревенского сада, – все стало проясняться.

Сегодня было воскресенье, Сергей его проспал. Засыпалось хорошо, потому что утром, то есть часов в двенадцать, они опохмелились – всей дружной комнатой номер шесть, которую Сергей называл «палатой № 6» (он даже табличку такую когда-то приклеил с наружной стороны двери, – комендантша сняла, ей, видимо, кто-то рассказал, что значит чеховская палата № 6). После такого ободряющего завтрака все разошлись. Гриша, помнится, звал его на какое-то собрание. Васильевич, «отец» – пятидесятилетний мужик – пошел к своей женщине на квартиру. Четвертый жилец комнаты, Жора, тоже умчался к своей девушке в женское общежитие.

И Грохов, как и хотел, остался один не только на своем койко-месте, а в целой комнате общежития Невинногорского железобетонного завода №2, на котором уже почти полтора года работал формовщиком-бетонщиком. Все ребята из комнаты выполняли ту же работу, в совершенстве овладевая большой лопатой и большим ломом, – один Васильевич был электриком высшего разряда, то есть витал в более высоких сферах, в основном лазал по мостовым кранам. Сергей давно собирался спокойно полежать, подумать, подвести итоги жизни и – не получилось, уснул.

Правда, перед сном таки думал. Не над всей жизнью, а над ее частью – большой частью, которую составляла теперь Оксана. Размышлял, правильно ли сделал, что не пошел вместе с Жорой в женское общежитие, к ней. Не пошел потому, что снова, как уже бывало много раз, решил, что он не в том состоянии. Тяжело общаться с ней неопохмеленным – о чем говорить и, главное, как? Ведь язык – будто оторванный и плохо пришитый. Однако идти, опохмелившись, – тоже не хотелось. К любой другой – пожалуйста, не было бы сомнений, а к ней… Она уже достаточно и видела, и слышала его нетрезвым. Нет, не упрекала ни словами, ни даже взглядом, а вот именно ее взгляд, всегда в высшей степени трезвый и ясный, как раз и был для него упреком. Засыпая днем и чувствуя, как приятно теплеют и расслабляются внутренности в животе после двух стаканов «Портвейна», а от живота и все члены, думал, уже не в первый раз, что скоро возьмется за себя, перестанет пить, изменит свою жизнь и тогда…

– Ну, так что ты там рассказывал о какой-то Нине? Ты еще говорил, я не забыл, я таких вещей не забываю, что там много хороших девушек. Где это там? Давай, признавайся, – произнес Сергей облегченно, после опустошенного стакана, разминая сигарету.

Гриша – белобрысый, розоволицый, крупноносый парень, мягкий характером, не умеющий ни на кого злиться, – тоже взял сигарету, задумался, уставился розовеющими глазами в одну точку на продырявленном (не так давно в комнате была драка) фанерном шкафу.

– Вот… Вот… – заговорил наконец, подняв руку и красноречиво демонстрируя сигарету между двумя пальцами. – Это дьявол шепчет: выпей! А потом, когда ты выпил, шепчет: а теперь возьми сигарету, закури…

– Да, – подтвердил Сергей. – И дьявол сидит в нас. Вот здесь, – показал себе на грудь. – Вот и сейчас просит. Знаешь, о чем? Просит: сначала выпей еще, а потом закури. Так что давай, наливай, потом закурим, а то мало, не кондиция…

Гриша медленно, с готовностью разлил оставшееся в бутылке вино, получилось по полстакана. Теперь уже Сергей демонстративно показал на стаканы пальцем и сказал.

– Не может быть, чтобы дьявол тебе не нашептал, чтобы ты взял две бутылки, а не одну. Если он этого тебе не подсказал, я его больше уважать не буду. В бога не верю, перестану верить и в дьявола.

– А я верю, – серьезно заявил Гриша, нагибаясь, из-под кровати доставая полную бутылку. – Нет, не в этого дьявола, – кивнул на бутылку. – Я в бога верю.

– А я думаю, что нет его, никакого бога нет, – резюмировал Сергей. – Иначе… Иначе я бы здесь сейчас не сидел, не пил бы эту гадость…

– А может, наоборот?

– Что наоборот? На что ты намекаешь?

– Может, Серый, это и есть путь к богу? Очень тернистый. Нет, конечно, не каждый идет этим путем. Просто я на тебя смотрю…

– И что видишь?

– Ты веселишься – все веселятся, ты грустишь – все грустят. Ты скажешь, чтобы кто-то куда-то не шел… Я же видел, когда сегодня Жорик спрашивал тебя, идти ему или нет… И не пошел бы к женщине, если бы ты сказал…

– Ну, я никогда не стремился быть лидером…

– Понимаешь, Серый, там такие нужны.

– Где – там? Так, все, не темни, давай рассказывай. Все выкладывай, что это за «там», где нужны такие, как я, и где много хороших девушек. Так я понял? Ты меня заинтриговал.

Гриша опять задумался. Потом неестественным для простого застолья, отстраненным голосом спросил:

– Пойдем в собрание?

– Куда? На собрание, ты хотел сказать?

– Нет, в собрание.

– «В»? Именно «В» собрание?

– Да.

– А что это такое?

– Давай пойдем, и сам увидишь. Давай?

– Ну, давай, – беззаботно согласился Сергей. – Наливай.

Еще долго пили, и не только вдвоем, и не только в своей комнате, и не только пили, а и пели, и не только под гитару, а и без… Ведь это было воскресенье, вечер, ночь – апогей активного отдыха, который начинался вечером в пятницу и который не мог сам по себе утихомириться, сойти на нет, а его всегда грубо и больно прерывал понедельник.

Около двух часов ночи общежитие, в основном, утихло. Лег и Сергей, впрочем, не раздеваясь, потому что понимал: жизнь этой ночью еще может дать всплеск, ведь не было ни Васильевича, который мог заночевать у своей женщины, а мог и прийти в любое время, и не было Жоры, тот должен был вернуться. Еще заглядывали ребята из соседних комнат, но уходили – Гриша храпел под одеялом, Сергей, на покрывале, тоже спал. Это с виду, а под веками, на экране воображения продолжалась жизнь, – та, которой не было, но которая должна была бы быть наяву.

Он сам удивлялся, как мог сдерживать себя пьяного, не идти к Оксане. Ведь в данных условиях – это уже классика: выпить и пойти к девушкам. Что-то сдерживало, и, наверное, не насильственный самозапрет, а понимание: она – не такая… Да и он не такой, чтобы тупо придерживаться «классики».

Это было странно и впервые. Он замечал, что все больше отдалялся от нее, но – только физически (реже виделся, уже не старался подойти вплотную, обнять, даже взять за руку), а духовно – наоборот, все больше приближался. В мыслях все чаще разговаривал с ней, пускался в откровения, изливал душу, пытался дать понять, что он вообще-то не такой, как сейчас, пьяница-бетонщик, а по своей сути, по существу, по натуре, по нутру, по душе, по уму, по сердцу совсем другой…

И так же, как все эти годы, еще с девятого класса, ждал, что вот-вот что-то узнает, постигнет, нащупает, откроет истину, найдет смысл жизни, количество перейдет в качество, и все обернется совсем иначе, жизнь потечет иным, полноводным руслом… Так же думал и об Оксане: вот-вот что-то произойдет, что-то он скажет, сделает, что-то изменит в своей жизни, и все у них будет прекрасно, ибо они друг для друга созданы…

«Да, прав был профессор», – думал Сергей об этом чуде жизни, чуде встречи, вновь перебирая в памяти диалоги с ней.

Как объяснял профессор, преподаватель исторического материализма (философ!) в Невинногорском машиностроительном институте, который Сергей бросил после первого курса, – так находят свой генотип. Живет парень, рассказывал ученый педагог, в своем городе, вокруг – много красивых девушек, но он их не замечает, уезжает куда-то, а через некоторое время возвращается и говорит: «Влюбился». Это значит, заключал профессор, парень нашел свой генотип.

В свои двадцать два года Сергей уже знал, какому типу девушек нравится. Не просто нравится, а стопроцентно они – его, стоит только щелкнуть пальцами. Представительницу такого типа узнавал сразу, по портрету – круглолицая, слегка курносенькая, с нежирными, небольшими, зато фигурными, сочными губами, одним словом, смазливая, – и было такое чувство, что ему известно о ней все. С первого взгляда мог сказать, что будет, если захочет: симпатия в глазах быстро преобразуется во взаимный порыв, сближение, все пойдет легко, как бы само собой… А насчет понравится – то просто не встречал таких, которые при необходимом знакомстве оставались бы к нему равнодушными, а большинству и не требовалось для этого знакомства, достаточно было одного взгляда. Казалось, среди тех, у которых на лице было написано, что они – его! и следовало искать свой генотип. Однако же происходило иначе, почти «по профессору»…

Оксану нельзя было назвать ни смазливой красоткой, ни писаной красавицей – просто на ее лице не было ничего лишнего. Прямые каштановые волосы, не длинные и не короткие, очень гармонировали с глазами, тоже похожими на два молоденьких, свежих, блестящих каштана; прямой, средней величины нос и четко очерченной формы губы (с тонкими, выразительными ободками, напоминающие облачко, из-за которого вот-вот появится солнце), будто подведенные карандашом, хотя безо всякой косметики, не очень фигурные, но гибкие, – выражали ту скромную строгость, за которой часто таятся полнокровная чувственность и несгораемая женственность. Оксана, казалось Сергею, была похожа на вдруг ожившую античную царицу – женщину какой-то не сегодняшней, не броской, не киношной красоты, а такой, к которой нужно было присмотреться, которую нужно было постигнуть. А уж когда постиг, не захочется другой.