Мария Метлицкая - Можно я побуду счастливой? Страница 18

В коридоре, куда нас вывезли после родилки, мы, голые, долго мерзли под тонкими одеялами и ждали места в палатах. Очень дуло из огромных окон – стояла середина апреля, весна припозднилась, еще лежало полно снега. Дрожа, мы пролежали до вечера. Хотелось пить, есть, очень хотелось горячего чаю. Такие вот скромные у нас были желания. Но неисполнимые – волшебников рядом не было! Про нас все забыли – лежат и лежат. Подумаешь – замерзли и проголодались. Не барыни.

Рядом – каталка с молодой женщиной. Я заметила очень несчастные и встревоженные, полные слез глаза. Она прошептала:

– Давай поменяемся!

– Что? Чем, не поняла?

– Детьми, – объяснила она. – Ты же хотела девочку?

Все просто: у меня мальчик, у нее девочка. Родила от любовника. Дочка у него уже есть, а мальчика нет, такая вот неприятность! Дал слово: будет мальчик – женюсь! Очень хочет наследника.

Я покрутила пальцем у виска:

– Свихнулась?

И соседка моя начала реветь в голос.

Мы оказались в одной палате. Девочка эта, Таня Кошкина, из Рязанской области, города Сухиничи. Детки наши родились в один день – до сих пор мы «поздравляемся» с днем рождения. Любовник стал мужем, родили долгожданного сына, живут в Германии, в собственном доме. У Танечки роскошный сад, полный цветов. Все хорошо. Олечка, ее дочка, балерина – танцует в театре.

А до того у моей новой знакомой была жуткая жизнь в Москве – делила с подружкой комнатку восемь метров в общежитии ткацкой фабрики. Та помогала – сидела с маленькой Олечкой. Танюшка работала на фабрике, ясли при ней. Нищета, болезни, одиночество – не сразу все у нее сложилось с отцом ребенка, не сразу, намыкалась она здорово. Но никогда не унывала, всегда была доброжелательной, независтливой, всегда верила в хорошее. Я иногда приезжала к ней, старалась что-нибудь привезти: курицу, игрушку, одежку для девочки.

Еще одна роддомовская история. Пеленок нам выдавали ровно по две штуки в день. Конечно же, этого не хватало. Про прокладки тогда мы не слыхивали. Просили медсестру – та ни в какую! Не положено, и все, точка. Две в день, и отстаньте. А в коридоре стоял шкаф, закрытый на ключ. Мы заглянули в щелку, а там белье. Ну, я взяла фруктовый ножичек и взломала замок. Вам – не положено, а нам – гнить? Раздала девчонкам пеленки. Скандала, кстати, не было – даже странно, что все обошлось.

По коридору, словно привидения, медленно ползли роженицы – теперь уже мамочки, – в безразмерных, застиранных, полудраных ночнушках, в выцветших и широченных халатах из линялой байки, в кошмарных, огромных, растоптанных тапках.

Растрепанные, бледные и занюханные счастливицы. Призраки замка Моррисвиль – не иначе.

В глазах только тревога. А где же радость?

Повторюсь – и это лучший по тем временам столичный роддом.

Хотя нет, думаю, что «лучший» для нас, простых смертных. А были еще и ведомственные роддома. Одна моя знакомая рожала в правительственном – ну или как он назывался тогда, по-моему, от Четвертого управления. Одним словом, заведение для «слуг народа». Так вот, там дефицита с пеленками не было! И ночнушки выдали роженицам из мягкой фланельки, новенькие, только что распечатанные, в милый цветочек. К ним и тапочки – тоже новые, симпатичные. Полотенца махровые, перины пуховые. В палате на двоих – максимум! – были телевизор и холодильник.

А на обед – свежие помидоры с огурчиками, и это зимой! – и черная, представьте, икра!

Родню, кстати, впускали – навестить и поздравить. В обычном роддоме ничего подобного не было во избежание инфекций и стафилококка.

Но я из «лучшего» роддома, куда не пускали посетителей, все же стафилококк принесла. Долго лечили животик и кожу ребенка. А молоко мое вскоре позеленело – профилактика чудес не дала.

Сын орал сутки напролет. Помню, как муж среди ночи ушел с ним на улицу, чтобы я поспала хотя бы пару часов. Я провалилась в сон, как в бездонную темную яму, и тут же – звонок.

– Начался дождь? Почему вы так быстро вернулись? – Я чуть не плакала. – Почему?

– Посмотри в окно, – ответил муж.

Светало. Мои мужички продержались на улице четыре часа. Только я не заметила этого… Мечта этих месяцев – отоспаться. Мне казалось, что большего счастья на свете не бывает. Спать, только спать! Сутки, двое. И ничего мне от жизни больше не надо.

Ну, вот – я донылась: мама и бабушка отпустили меня «погулять». На целый день, пожалуйста! Подружки, магазины, кафе.

Я отправилась на Горького, прошла ее примерно за полчаса (почему-то бегом), останавливаясь у каждой телефонной будки – как там мой мальчик? И – развернулась! Почти добежала до метро. Я не могла без него! Я соскучилась.

Летом мы уехали на дачу, которую обожали. Коляска с сыном стояла под сосной, муж работал в мастерской, а я была самая счастливая: у меня такая семья, у меня сын! Лучший на свете! И с мужем любовь. И пусть совсем нет денег, и в холодильнике пусто, и в лавке на станции есть только хлеб. Зато впереди у нас целая жизнь.

Куда исчезает любовь? Как получается, что самые близкие люди вдруг становятся чужими? Этот вопрос занимает меня всю жизнь. Как это вот – была и нет? В какой песок утекла? В какой момент высохла, скукожилась, как ломоть вчерашнего сыра? Какие громы поразили и испепелили ее? Заел и затер до зияющих рваных дыр быт? Проблемы, безденежье, ссоры?

Мы были слишком молоды, бескомпромиссны, не хотели уступать, упрямо стояли на своем.

Нам стало плохо вместе. Невыносимо плохо. Плохо говорить, плохо молчать. Нам стало страшно коснуться друг друга, посмотреть друг другу в глаза. Мы лгали друг другу, лгали себе.

Мы стали другими? Возможно. А где те, прежние мы? Те, что тосковали в разлуке, торопились друг к другу, считали минуты до встречи. Могли говорить без конца, и было всегда интересно? Мы засыпали, держась за руки, и просыпались на плече друг у друга. Нам было так хорошо! Мы понимали друг друга, как никто.

Ты приходил с работы и клал у двери цветок или какую-нибудь приятную мелочь, сюрприз: красивый бокал для вина, маленький тортик, конфеты, огромное яркое яблоко. Ты так любил делать сюрпризы. И делал красиво – художник!

И я старалась. Мне нравилось стараться для тебя, удивлять – что-нибудь приготовить, достать новый свитер, купить книгу по искусству.

Ты виноват, я виновата… Все виноваты. Как в той песне – «я плохая, я плохой».

Позже пришло понимание: семейная жизнь – колоссальный и ежедневный, порой невыносимый, изматывающий труд. Уступки, уступки и снова уступки – через «не хочу», «больше не могу» и через «все надоело». Но если есть ради чего, тогда игра стоит свеч.

А если по привычке – так, может, не надо?

Мы вправду стали чужими. Совсем.

А в кроватке спит сын. Наш с тобой сын. Это как? Пустяки?

Как мы объясним ему, что вместе больше невыносимо? Втроем – хорошо, а вдвоем…

Ты – прекрасный отец, замечательный просто. Я – хорошая мать.

Но мы уже не семья. Мы – соседи.

Ради ребенка? Я честно старалась. Сколько могла. Пока не влюбилась. Нет, это не оправдание – объяснение. Для себя… Хотя нет, и оправдание тоже.

Мне тридцать лет, и я хочу жить с любимым.

А все так сложно…

Два года. Два года мук, раздумий, терзаний. Два года вранья. Врал ты, врала я.

И – точка, предел, больше невыносимо!

Но это еще предстоит понять.

А пока живем. Как можем, так и живем.

Я пошла работать в детский сад. Другого способа устроить туда сына не было вовсе – очереди стояли огромные. Заведующая так и сказала: «Идите к нам! И нам хорошо, и у вас сын под присмотром». Ну и решилась. Три года я там отработала, и не жалею. К сыну я бегала раз по пять в день – как одет, как раздет, как поел.

Детей в группах было человек по двадцать пять – поди уследи! Девчонки-воспитательницы теряли голову. Нянечек не хватало, а это означало еще и мытье посуды, раздачу обедов, завтраков, полдников, занятия, чтение книг и прогулки.

Но коллектив у нас подобрался прекрасный: все девочки пришли со своими детьми – иначе устроить ребенка было нельзя. Почти все мы дружили. Повезло и с заведующей – Гертруда Александровна была для нас и мамкой, и подружкой.

Но самое главное, что в детском саду я встретила свою Лену. Свою верную и любимую подругу. Дружбе нашей почти тридцать лет. Ленка – большой подарок судьбы! Еще один крупный подарок.

Начало перестроечных лет

В 80-е Горбачев открыл границы, и я поехала в Америку. Ничего себе, а? Без всякой подготовки в виде Болгарии или там Польши. За границу я поехала впервые. С сыночком. Собирали меня всем миром – Америка, не хухры-мухры! А сапог нет, куртки приличной нет – ничего нет!

Талон на красные сапоги («гусиные лапы») великодушно отдала подруга. Правда, сапоги те оказались великоваты. Куртку взяла у мамы, она тоже была слегка великовата, но пустяки. Собралась.

А мои мечты? Стыдно озвучить – купить я мечтала… белье! Лифчик и трусики, вот.

Аэрофлот кормил икрой и наливал шампанское. От страха я выпила бокала три – и сразу в сон.