Александр Снегирёв - Чувство вины Страница 18

– Зачем тебе другие парни?

– После сорока женщина никому не нужна. Ее не замечают, жалеют. Через десять лет мне будет пятьдесят, а тебе сорок с мелочью. Женщина в пятьдесят – старуха. Никто не станет любить меня бесплатно, а ты будешь изменять и скрывать это из жалости!

Океан дул в лицо. Залив выстреливал белыми катерами. Виллы нежились в густой пене пальм. Небоскребы слепили стеклом. Блондинка смотрела на город. Дома, окна, жалюзи. Там люди. И всем этим людям плевать на нее.

– Зачем я родилась женщиной?! – с ненавистью спросила блондинка. – Зачем я рано старею и должна рожать?!

Курица вздохнул.

– Зачем ты со мной?! Зачем?! Зачем?! Чего прилип! Я бы на твоем месте трахала молодых баб. Всем бы детей делала. Чего ты со мной возишься?!

– Я люблю тебя, – сказал Курица и задумался. Не соврал ли?

– Зачем жить в ожидании катастрофы? Давай расстанемся теперь!

Когда Курица голоден, он груб и нетерпелив. На пустой желудок он не желает выслушивать жалобы блондинки на жизнь, сочувствовать, успокаивать, ободрять. Теперь, успев кое-что проглотить, Курица был добр и великодушен, дожевывая, он поцеловал блондинку в шею. Она ощутила крошки на его губах. Она услышала, как тихонько щелкнули его челюсти, как он сглотнул остатки завтрака.

– Я же очень люблю тебя, глупая. Люблю такой, какая ты есть, – настаивал Курица, вычищая языком десны. – Давай помассирую тебе плечи.

– Ты меня бросишь, когда я рожу! – она оттолкнула его. – Мне каждую ночь снится, что я все старше и старше! Что ты презираешь меня, трахаешь, морщась! Каждую ночь, каждую ночь! Трахаешь меня, а хочешь ее!

Блондинка ткнула в картину у стены.

– Ты же не могла позировать! Я нашел натурщицу. Да, она привлекательная! А я не могу рисовать без страсти!

Блондинка набухла и прорвалась слезами.

Курице захотелось спрятаться, зажмуриться. Заткнуть уши, скрыть лицо, сжаться, исчезнуть, стечь струйкой по водосточному желобку. Он мог бы ударить ее, только бы не видеть этих плачущих болотно-джинсовых глаз.

– Слушай, если ты так несчастлива со мной, то… зачем нам тогда ребенок? – спросил он, выговаривая каждое слово.

Он очень обиделся, что предложение сделать массаж не встретило восторга. Каждый раз, когда блондинка позволяла себе быть несчастной, Курица воспринимал это как оскорбление. Ее несчастье было для него неблагодарностью, ножом в спину.

– Хочешь со мной расстаться?! Сейчас, когда я забеременела? Ищешь предлог, да?!

– Ничего я не ищу! Но если ты глубоко несчастна, то причина твоего несчастья я!

– У тебя кто-то есть! Посмотри на меня! – блондинка принялась ловить лицо Курицы.

– Нет у меня никого!

Его глаза избегали глаз блондинки, упирались, как скотина, которая поняла, что ее привели на бойню.

– Посмотри на меня!

Курица скрытный. Не любит, когда ему в душу лезут. В такие моменты чувствует себя устрицей, которой нож между створками засунули и шуруют.

– Я не могу быть счастливой, во мне какой-то дефект…

Блондинка опала вся. Оба сидели выпотрошенные.

Собрав силы, Курица стал рождать слова.

– Ты беременна. Мы так долго этого ждали. Надо радоваться. Жизнь дана для радости.

Собственные фразы вытаскивали Курицу из трясины, будто лебедкой. Зацепился за камень, за пенек и теперь медленно подтягивал сам себя.

– Ты правда так думаешь или говоришь, чтобы меня успокоить? – робко спросила блондинка, снова обхватив его лицо ладонями, ловя его глаза своими.

Он отправил взгляд прямо ей в лицо.

– Я правда так думаю.

– Какая же я дура, забеременела и страдаю, вместо того чтобы радоваться!

Окрыленный тем, что удалось раздавить зародыш депрессии, гордый своими психотерапевтическими способностями, которые, говоря по правде, за годы жизни с блондинкой порядком развились, Курица взял лепешку, стал отщипывать.

– Можно на твоем почту проверить? – Курица кивнул на ее ноутбук. – Мой виснет.

– Конечно, любимый! – она поцеловала его в губы. – Ты разослал свои работы?

Курица ждал ответ от галеристов и кураторов, которым отправил портфолио две недели назад. Все это время он по несколько раз в день проверял ящик, боясь пропустить судьбоносный ответ.

– Разослал.

– Ты очень талантливый. Я в людях никогда не ошибаюсь.

Сразу открылась ее почта. Курица не читал чужих писем, даже заголовки и списки адресатов не пробегал глазами принципиально, но почта открылась на письме, к которому была приложена фотография. Отобразилась малюсенькой картинкой. Настолько маленькой, что не разглядишь, что изображено. Но он разглядел. И будто на бетонный столб налетел с размаху.

На фотографии блондинка ласкала другого мужчину. Его блондинка ласкала другого. Развалившегося в кресле, похожего на огромного холеного дога, мужика с фотоаппаратом. Стояла на коленях перед ним, обернувшись к зеркалу, в котором они оба отражались. Она смотрела прямо на Курицу. И не прекращала ласк. И улыбалась.

В дверь постучали.

Рожать блондинка не хотела, детей не любила и не понимала, зачем они нужны. Организовывая фонд, она просто верила в то, что несколько десятков выживших малышей в год не сильно навредят планете на общем фоне перенаселенности, зато ее активности найдется достойное, уважаемое обществом применение. Ей был нужен Курица. Будучи прагматичной, она понимала, что трудно найти другого мужчину, с которым не будет противно просыпаться по утрам, который не станет слишком сильно тянуть на себя одеяло семейного первенства, ободрит и приголубит в трудный момент.

А Курице хотелось наследника.

Чем-то надо жертвовать. Сколько бахил она ради него изорвала о полы и лестницы больниц, сколько счетов оплатила. Врачи не могли прийти к определенному выводу. Одни склонялись к тому, что Курица бесплоден, то есть не окончательно бесплоден, но любая его попытка оплодотворения превращается в неподконтрольную науке лотерею с минимальным шансом на успех. Другие ссылались на ее возраст: что вы хотите, детородные функции снижены, не девочка уже. Намеки на годы выводили ее из себя. В своем здоровье она не сомневалась. Всегда залетала без проблем. Правда, не до того было. И мужики не те. Избавлялась от беременностей.

С каждой новой неудачной попыткой она все тверже решала родить и доказать, что здорова. И молода. Она забеременеет во что бы то ни стало.

Услышав стук в дверь, блондинка решила, что ее нет дома, и не шевельнулась. Она не любила, когда в дверь стучат.

Курица не мог отвести взгляд от экрана. Картинка подскакивала вплотную и отпрыгивала. Подскакивала и отпрыгивала. Как задиристый кавказец. Курица зажмурился – картинка тут как тут, на внутренней стороне век. Множество пульсирующих копий с зелено-золотыми горящими краями водили хоровод, бились о границы поля зрения, скатывались к центру.

Он не понимал, что делать с картинкой, липнувшей к глазам. Куда положить, где хранить?

Надо во всем признаться. Рассказать как есть. Я все видел, но я не специально. Я не шпионил. Не копался в твоей переписке, даже это письмо, открытое, не прочел. Фотография сама выпрыгнула. Сама.

Не поверит. И вообще, с какой стати он должен перед ней оправдываться? Это же не он голый на фотографии.

Дура! Не может ящик почтовый закрывать! Дура! Он ненавидел блондинку не за измену, а за то, что не сумела скрыть.

Но ведь на фотографии ничего нет. То есть они не занимаются ничем предосудительным. Да, оба голые. Да, она его трогает, но… Просто сфотографировались. На память.

А ведь это компромат. Пригодится. Приберегу, а когда настанет нужный момент, возьму да и выложу. Нет, мерзость.

Курица воткнул флешку. Сохранил фотографию. Закрыл почту. Опустил крышку ноутбука.

В дверь колотили.

Так стучатся представители власти. Именно такого стука боится блондинка. О таком стуке ей рассказывала мать – так стучали люди из НКВД, когда пришли за дедом и бабкой.

Курица перевел взгляд на кусочек хлеба, который собирался отправить в рот, и сквозь залепившую обзор картинку, которую он попытался смахнуть рукой, увидел зеленые точки. Плесень. Курица поднес кусочек к глазам, присмотрелся. Хлебная гладь была усеяна бархатистыми, серо-зелено-синими, словно глаза блондинки, соцветиями.

Курица встал со стула, начал делать шаги, остановился у двери, отпер замок. На пороге стоял мужчина-дог с фотографии.

Курица толком не знал, хочет он ребенка или нет. То есть, конечно, хочет, но… «Зачем дети?» – спрашивал себя Курица. Конечно, он не верит ни в какое бессмертие посредством детей. Просто набор полноценного горожанина: машина, квартира, ребенок. Двоюродная сестра Курицы лет десять подряд делала карьеру и повторяла, что детей не то чтобы не любит, а не чувствует к ним ничего. Но карьера застопорилась, а тут как раз парнишка один подвернулся. И сестра в скором времени родила дочку и не сильно переживала, когда парнишка растворился вдали. С тех пор она только и делала, что рассуждала о пользе детей и давала советы: «Ты не переживай из-за увольнения, просто роди ребеночка», «Не думай о том, как кредит вернуть, роди ребеночка». Из всего этого Курица для себя вывел, что ребенок – что-то вроде лекарства от скуки, которая наступает, когда заканчивается юность. Способ для покинутых женщин почувствовать себя нужными. Подтверждение собственной нормальности, ликвидности, товарности.