Александр Шевчук - Записки пилота «Свинтопруля» Страница 18

Бортрадист-бортоператор – Виктор Павлович Батманов. Круглое, открытое лицо, хитрые глаза с прищуром. Весь экипаж намного старше меня, особенно бортмеханик и командир. Хотя Леонид Владимирович много моложе бортмеханика. Оба седые, загорелые, только бортмеханик более сухощав и подтянут, несмотря на возраст.

Вот в таком славном экипаже я летал и набирался опыта в ту далёкую осень 1979 года. Полёты, полёты, полёты. Но и в них наступает перерыв. Впереди три дня выходных. Комэск дал роздых экипажу. И вот, после полётов стоим перед аэропортом, перед тем, как разойтись по домам. Всё, как в анекдоте: «Кто первым сказал – ну что?». Видимо мысль, употребить с устатку, возникла одновременно в нескольких головах. Что пить, понятно – водку. Закуску купили в магазине. А вот где – это проблема! У того жена строгая, у этого дети дома шалят. И тут я – жизнерадостный такой. У меня же в общаге комната трёхместная и мои два соседа в отпуске на месяц.

И вот славный экипаж МИ-6, гружёный закусками, позвякивая стеклотарой, идёт в гости ко второму пилоту. Пришли, быстро накрыли холостяцкий стол и процесс пошёл. На столе немудрёная закуска – хлеб, колбаса, лук, банка трёхлитровая огурцов и консервы «бычки в томате». Люблю я эти «лётчицкие» разговоры за столом. Синий дым сигарет плавает над головой, разговор постепенно переходит на работу. Всё, как обычно. Рюмка поднимается за рюмкой. Я стараюсь не отставать от старших товарищей. Но мне всё труднее улавливать нить разговора, а так хочется послушать бывалых пилотяг, и, открыв рот, удивляться и смеяться их байкам.

Но, как пел товарищ Высоцкий: «….я на десять тыщь рванул, как на пятьсот, – и спёкся!». Опыта употребления алкоголя у меня тогда ещё не было (так, лёгкая разминка в юношеском разряде – бокал шампанского или кружка пива, максимум сто граммов водки).

В общем, отряд не заметил потери бойца. Когда я очнулся – экипажа уже не было. Всё за собой прибрали, проветрили комнату, меня уложили на мою кровать и исчезли тихо – по-английски. Возвращение к действительности было чудовищным. Голова раскалывалась, комната ходила ходуном, меня бросало то в жар, то в холод. Да чего я вам рассказываю. Опытные товарищи всё сами прекрасно знают. Так то – опытные. А я не понимал, что со мной. Думал – умираю. А умирать в расцвете лет не хочется. Жалко себя. И вот, держась за стенки и перила, я, пошатываясь, спускаюсь со своего четвёртого этажа на первый. В те годы, там на первом этаже общаги был стартовый медпункт. Скребусь тихонько в дверь. На пороге стоит фельдшер стартового медпункта – Татьяна Фёдоровна Каминская и внимательно рассматривает меня. Взгляд её не предвещал ничего хорошего. Но голос спокойный и ехидный: «Что случилось, Саня? На что жалуешься?».

Я понимаю, что про пьянку говорить нельзя, неохота выдавать экипаж, и совершенно забыв, куда выходят окна стартового медпункта, я бухаю, не соображая: «Татьяна Фёдоровна, я ужинал у себя и, видимо, отравился «Бычками в томате». Во-о-о-т!

Всё, как в анекдоте – ел печенье, пил пиво, водку, коньяк, шампанское и видимо отравился печеньем. Татьяна Фёдоровна вталкивает меня в медпункт и её голос долбит в мою гудящую голову: «Бычки в томате, говоришь! Видела я, как эти „бычки в томате“, твой славный экипаж, уходили на бреющем по „Гибралтару“ (это у нас узкий проход между заборами). Запомни, Саня, если ты так будешь квасить смолоду, с этими „хрычами“ – сдохнешь! Ты с кем тягаться собрался? Они за свою жизнь водки выпили больше, чем ты молока. Те, кто с ними начинал пить, уже давно в могиле!».

И, чехвостила она меня, и чехвостила. Досталось и моему экипажу, мол, напоили «робятёнка» и сами напились, но ноги унесли. Всё это сопровождалось заливанием в меня целого кувшина раствора марганцовки, а я его выплёскивал обратно в умывальник. Потом сделала укол, дала таблетку, напоила горячим чаем с малиной, сопровождая всё это лекцией о вреде алкоголя. И, напоследок, сунув кулак под нос, Татьяна Фёдоровна отправила меня отдыхать.

На следующий день, к обеду, я уже был более-менее в нормальном состоянии. Даже аппетит появился. Пошёл пообедать в лётный зал, благо дело был выходной. И возле него, на улице, встретил своего командира Леонида Владимировича и бортмеханика Виктора Павловича. Маслун, ехидно улыбаясь, спросил: «Саня, ты на кой заложил наш экипаж?».

Я оправдываюсь: «Да не говорил я про пьянку. Я сказал, что отравился бычками в томате!» Виктор Павлович, кивая головой: «Во – во! Вот за эти бычки в томате мы с Лёней и наслушались сейчас от Татьяны Фёдоровны!».

Маслун сделал вывод – второму пилоту больше стакана не наливать. Посмеялись и разошлись.

Вы не подумайте. Не алкоголики мы. Обычные вертолётчики. Умеем работать и умеем пить. Жизнь научила. Я вспоминаю свой экипаж тех лет. За далью лет их лица видны не так отчётливо. Только фотография покажет, какими они были, да и память моя. Но память не совершенна, поэтому и оставляю я эти строчки на бумаге. Нет уже на свете командира – Леонида Владимировича Маслуна, нет штурмана – Геннадия Николаевича Фотиева, нет бортмеханика – Виктора Павловича Хаткина. Они ушли далеко-далеко, но я помню – они были. И надеюсь, останутся со мной навсегда.

«Старый бортмеханик»

«Умчится мой поезд, на стыках звеня,

Умолкнут былые оркестры —

И тот, кто родится позднее меня,

На сцене займёт это место»

В те далёкие времена, когда министром гражданской авиации был настоящий лётчик – Борис Павлович Бугаев, а тогда единым и могучим «Аэрофлотом» командовали настоящие специалисты, а не «эффективные менеджеры» – к формированию экипажей воздушных судов относились очень серьёзно. И словосочетание «слётанность экипажа» было не пустяшным понятием. От этой самой слётанности зависела порой жизнь пассажиров, целостность воздушного судна, а иногда жизнь и здоровье самого экипажа.

У нас на МИ-6 состав экипажа не менялся годами. Конечно, может человек заболеть или какие-то обстоятельства заставили заменить его в экипаже, но в целом в одной кабине долгое время вместе находились одни и те же люди. Даже в отпуск уйти экипаж планировал в одно время.

Я настолько привык к своему экипажу, что порой не глядя, по одной только интонации голоса, понимал о каких несказанных нюансах или проблемах докладывает бортмеханик или бортрадист, при этом, не называя их. При том, что существует установленная фразеология радиообмена и технология работы экипажа вертолёта. Где никаких мэканий, бэканий, э-э-э, а-а-а, а только чёткие, короткие и конкретные фразы и порядок слов в них.

В тот летний день в нашем экипаже летал бортмеханик Слава Ли-Чи. Мой родной бортмеханик Витя Поздеев по каким-то причинам три дня с нами не летал. Я не помню, то ли ему надо было куда-то срочно уехать по семейным делам, то ли квартальная медкомиссия, ей богу, не помню. Но на три дня мне дали в экипаж Славу. Это был наш третий день полётов вместе, в одном экипаже.

Слава Ли-Чи – этнический китаец. Маленький, щуплый, но жилистый и выносливый. Желтоватое круглое лицо, всё в лёгких морщинах. Густые чёрные волосы, в которых поблёскивает седина. Не раскосые, а именно круглые, чёрные блестящие глаза, которые иногда весело, а иногда с грустинкой смотрят на собеседника. Маленькие цепкие и сильные ладони. Классный специалист, толковый бортмеханик. Он был самым старшим по возрасту в нашем, на тот момент экипаже. Мы быстро притёрлись, тем более я раньше часто летал с ним в составе другого экипажа. Это когда я ещё был вторым пилотом. Поэтому по работе никаких разногласий или вопросов не было. Но в тот день я заметил, что Слава не очень разговорчив, ни одного лишнего слова. Только команды и доклады строго по технологии. Ну, молчит и молчит – мало ли что. Может не очень хорошо себя чувствует, хотя по нему ничего не видно.

Мы работали с базы, и вот закончив полёты, вертолёт зарулил на стоянку номер 37. Охладили двигатели, выключились, остановили винт. Провели послеполётный разбор, и экипаж стал покидать вертолёт. Штурман, второй пилот и бортрадист, весело переговариваясь, спустились по трапу, и, осмотрев вертолёт, крикнули мне в блистер: «Командир, автобуса не будет – сломался! Поэтому идём пешком. Не отставай!». И экипаж скрылся в лесочке, отделяющем стоянки от здания аэровокзала и перрона.

Я чуть замешкался и, выбравшись из пилотского кресла, шагнул к выходу из пилотской кабины. Бортмеханик уже внёс нужные записи в бортовой журнал и сидел на своём месте, уставившись в приборную доску. Мне показалось, что он смотрит на приборы затихшего вертолёта и не видит их. Я спросил: «Слава! С тобой всё нормально? Ты чего сегодня какой-то притихший?». Он грустно и внимательно посмотрел на меня, словно решая, стоит, говорить мне или нет. А потом тихо и доверительно сказал: «Саня, сегодня мой последний полёт».