Елена Вернер - Синяя веранда (сборник) Страница 18

Главред морщился, как от головной боли, и махал рукой. Но когда спустя два года пришло известие, что кладбище все же устроили и скоро открытие, он послал в Лежачи именно ее.

Теперь, глядя на то, как солдаты двух армий ставят палатку и перебрасываются шутками, понятными, видимо, без перевода, она чувствовала, как внутри снова ворочается что-то застарелое, тревожное. Как заусенец, о котором забываешь, а потом – раз, снова зацепил, и снова заныло, задергало. Лара даже обрадовалась, когда к ней подошел майор и потребовал представиться. Показывая ему аккредитацию, она чувствовала, что волнение затихает. Она снова была на работе, снова в своей стихии, паря немного выше и в стороне.

Пока Артем выбирал ракурсы и делал фото, она набросала примерный план статьи, держа блокнот на весу. Мимо прошли двое мужчин, под их ногами захрустел щебень, засыпанный поверх бурой глины. Лара оглядела мужчин через плечо и безошибочно определила: организаторы. Один явно русский, а второй настолько же явно немец, хотя лица его Лара не рассмотрела. Высокий, со спокойным уверенным шагом и идеально постриженным затылком.

Спустя час Лара полностью освоилась. Изучила всех здешних обитателей: местные жители, когда-то так протестовавшие, теперь не появлялись вовсе, от кладбища к палаткам и обратно сновали только солдаты и человек десять организаторов. В обеденный перерыв Лара сходила к павильону, обозначившему вход на кладбище, и из-под его крыши долго смотрела на серый каменный крест, возвышающийся вдалеке, раскинувший руки на середине кладбищенского поля. От входа к нему вела мощенная брусчаткой дорожка. Девушка с облегчением отметила, что это и правда не мемориал никакой, а просто кладбище. Ни памятников, ни патетики. Не к месту вспомнились недавние похороны двоюродной тетки на обычном сельском погосте. Похороны производили на Лару гнетущее впечатление не столько самим процессом, сколько обстановкой. Какое-то чудовищное несоответствие того огромного, имя чему – смерть, и всего вокруг, всех этих разноцветных оградок, разномастных надгробий, ленточек, искусственных венков и букетов попугаечной раскраски. Даже издалека, с шоссе, кладбища обычно напоминали Ларе свалку пестрой арматуры. Это казалось неподобающим, неуместным, и от неловкости хотелось сбежать подальше. Она не понимала, зачем люди ставят оградки вокруг могил, сажая своих ушедших любимых в клетки, и не понимала тех, кто приносит искусственные цветы: никого не обманешь их вечной неживой яркостью… Здесь, на немецком кладбище, была только серость камня и зелень травы. Смерть и жизнь.

Вскоре ее уединение нарушили, на дорожке и у креста началась репетиция завтрашней церемонии. Лара старалась не привлекать внимания, чинно стоя в сторонке, но солдаты все равно весело поглядывали на нее, и девушка предпочла бы не догадываться о направлении их мыслей. То и дело она обращала внимание на того немца, которого заметила еще у палаток. Он передвигался стремительно, и движения у него были чуть резче, чем у других, – может, поэтому он напомнил Ларе большого, ладно скроенного кузнечика. Его сосредоточенная деловитость, озабоченность происходящим вызывала у нее улыбку, и она тут же прозвала его про себя Господином Распорядителем.

У креста их всех застал ледяной ливень. Лара и Артем, геройски прикрывающий фотокамеру телом, первыми помчались к входному павильону, и девушка слышала за спиной топот армейских сапог и запоздалый, но громогласный вопль русского майора: «Бегом марш!» Через минуту под крышей павильона стало тесно от смеха, слов и прерывистого сбитого дыхания. Мгновенно забылось, где они находятся, дождь размывал барьеры. Люди стряхивали с себя холодные капли, говорили все разом и громче, чем нужно. Организаторы, как по команде, надели одинаковые непромокаемые куртки с капюшонами. «Немцы такие немцы», – шепнула Лара Артему, и тот согласно хохотнул в ответ. Лара поддалась лихорадочному оживлению и улыбалась, не обращая внимания на то, что трясется от холода.

Потом она обернулась и замерла, наткнувшись на взгляд Господина Распорядителя. Всего мгновение, во время которого ее темные глаза встретились с его, резко-голубыми, пронизывающими, как ветер. Она дернулась почти испуганно, не понимая своих ощущений, и у нее застучали зубы. Наверное, все-таки от холода. Когда через минуту она снова посмотрела на него, осторожно, исподтишка, он уже общался с коллегами, повернувшись к ней чеканным профилем. Немецкая речь, казавшаяся ей раньше грубоватой, из его уст звучала как рокот далекого северного моря, на котором ей всегда хотелось побывать. В ответ на слова собеседника он усмехнулся, и Лара вспыхнула, будто он мог услышать ее мысли.

После этого все изменилось. Выглянувшее солнце отправило каждого из тех, кто прятался от непогоды в павильоне, по своим делам. Но куда бы ни шла Лара, что бы ни делала, часть ее внимания была прикована к голубоглазому немцу. Она замечала его вдалеке и неожиданно совсем рядом с собой, пока он вышагивал по дорожке к кресту и вел долгие телефонные переговоры у палаток, пожимал кому-то руку, что-то подписывал, сверялся с документами. Она и сама была занята своей работой, но кто сказал, что нельзя заниматься двумя делами одновременно…

Положа руку на сердце, думала она, странное занятие выбрал себе Господин Распорядитель. Это она завтра вечером вернется в город, допишет статью и забудет про Лежачи. А он поедет, наверное, дальше снова устраивать кладбища, снова ухаживать за захоронениями. Лара уже разузнала о работе его организации – одни могилы, свои и чужие, из года в год. Неужели ему не тяжело? И как, интересно, его зовут…

От знакомых Вернеру часто приходилось слышать, что он выбрал себе странную работу, мол, одни кладбища. Он пожимал плечами. Он прекрасно знал, что люди не любят напоминаний о смерти. Затевать долгие беседы о том, что он думает о войне, смысле истории и о своем предназначении, было не в его правилах. То, что во внутреннем монологе звучит честно и справедливо, в болтовне между обсуждением еды и тарифов за воду оборачивается невыносимой пошлостью. Так что он просто пожимал плечами, чуть улыбался и менял тему.

День переполнился хлопотами, как бочка у водостока дождевой водой. Карман с телефоном все время вибрировал, и, отвечая на звонок с очередного незнакомого номера, Вернер обходился коротким «ja», не зная, кто на том конце провода и какой язык ему выбрать. Иногда приходило ощущение, что мозг закипает. И тогда он неосознанно осматривался вокруг, скользя глазами по зелено-коричневому камуфляжу, сине-серой полицейской форме, черно-белым пятнам деловых костюмов, слиянию зеленой глади полей и рваного, сине-свинцового неба, пока не находил светловолосую женскую головку. Когда распогодилось, Вернер заметил, что на свету ее волосы поблескивают, словно в них вплетена тоненькая, как паутинка, золотистая проволока. Эта девушка была как солнечный зайчик, и от одного ее присутствия ему моментально становилось легче.

Улучив момент, Вернер невзначай поинтересовался у своего русского коллеги, кто она. Но тот не сказал ничего нового: конечно, журналистка. Это он и так знал. Но после этого ему вдруг отчаянно захотелось, чтобы она взяла у него интервью.

Вечером, засыпая в гостиничном номере после официального ужина, ощущая в голове тяжелый мутный жар, Вернер вспомнил, как вместе со всеми пережидал сегодня дождь под крышей павильона. Дул такой промозглый ветер, и волосы журналистки совсем не заменяли ей плаща или на худой конец свитера. Она замерзала, и даже кончик ее курносого носика покраснел. Вернера разрывало на части от желания снять с себя куртку и набросить ей на плечи. Но рядом стояли солдаты, их командиры, его коллеги, ее фотограф… И он не рискнул. «Хорошо бы, если бы она завтра не заболела. Завтра будет трудный день, столько всего… Автобусы с гостями прибудут в полдень, церемония в час. Не забыть утром разобраться с микрофонами… И что, интересно, с погодой, обещали переменную облачность? Только бы она не забыла взять с собой что-нибудь из одежды, эта русская».

Под утро Ларе приснились солдаты бундесвера и их руки в черных кожаных перчатках. Проснувшись, она еще долго дрожала.

Потом она услышала, как за стенкой у Артема сработал будильник, и вскоре он заскребся в дверь:

– Лар? Пойдешь на кладбище, я там рассвет снимать буду…

Да уж, романтика. Утро, кладбище, мертвые немцы. Она фыркнула, но принялась собираться. Медлительная ото сна, Лара не с первого раза попала ногой в узкую джинсовую штанину и тут же почувствовала зарождающуюся внутри смутную улыбку. Вчера… Как будто вчера началось что-то приятное и пока еще не закончилось… Ярко, как будто в голове вкрутили лампочку, вспыхнуло воспоминание, одно, другое – да, точно. Тот голубоглазый человек, чьего имени она не знает.

В рассветной мгле над кладбищем вставало солнце. Утренняя промозглая дрожь терзала сонное тело. Артем фотографировал – не по работе, а для души, то и дело подходя к Ларе и демонстрируя на дисплее камеры очередной кадр: туман, пронизанный косым солнечным лучом, севшая на крест птица, черная метелка конского щавеля в искристых каплях росы.