Галина Щербакова - Дочки, матери, птицы и острова (сборник) Страница 18

В общем, действие в будке мы описывать не будем. Как сказала по телевизору одна теперешняя писательница, у которой всяких слов полон рот, французы на этот счет определения придумали, а мы, русские, нет. Мы в отставании описания таких вещей находимся, и это никуда не годится, и на нас сказывается, дурковатые мы, потому что как же без этих слов на эту наиважнейшую тему, которой все человечество подряд занимается каждый день и каждую секунду, а мы обходимся черт-те чем, жестами, как дикари, может, от этого и такое наше счастье?

Тоня вышла из будки ошалелая, и веса в ней было ноль. Кровь борзо бегала по сосудикам, Тоня просто ощущала, как напрягаются самые малюсенькие, самые ничтожные в теле капилляры, что весь ее траченный дистонией и анемией организм вибрирует от притока сил, подумалось – а В12 не дает такого быстрого эффекта. И кокарбоксилаза по сравнению с этим говно. Тоня и петуха опарила, и лапшу сварила, и никакой тебе усталости, вроде она не в конце сорок восьмого рожденная, а в семидесятом. Есть разница?

На этом столько-то дней продержалась, и ей все: «Тоня, вы так хорошо выглядите! Так выглядите!»

Однажды Тоня проснулась и четко-четко подумала: за этого парня она все бы отдала. Работу, дочку, квартиру, все… Он, зараза, так в нее проник, что жить без него она теперь не сможет, жуткие, конечно, мысли, Тоня даже сознавала их жуткость и себя останавливала: «Ну, насчет квартиры это я зря…»

Она стала крутиться возле трансформаторной будки. Для этого разорилась на новое помойное ведро. Салатное с оранжевой крышкой. Держала его в неимоверной чистоте. Мусор носила в свертке, а ведро пустое. Для вида. Поставит в него выпростанный пакет от молока, и все. А сама вокруг кладовки, будки рыщет, рыщет. Откуда он тогда появился? Чей он? Из какого дома? Разговора ведь у них, кроме как о петухе, не было, зацепиться не за что.

Однажды она его наконец-таки увидела. Рыли какую-то во дворе траншею, мужики возле нее стояли. Нет, не те, что рыли. Те, которые рыли, уже три дня как ушли. Грязи вокруг оставили! Тоня шла с работы, увидела: гужуются возле ямы работяги, решила сказать, что она о них думает. Хорошие слова во рту собрались, отборные, можно сказать. И тут – бац… Он… Стоит к ней боком… Такой весь, как из металла… В смысле крепкий… Сталь… Все Тонины слова как корова языком слизала, она замерла и не знает, что ей теперь делать. Туда ей или сюда. А он – ноль внимания. Идет какая-то баба мимо, ну и идет, чего, собственно, разворачиваться? Тоня остановилась почти рядом и стала ждать случая. Вот спросите, какого? Сердце из груди готово выпрыгнуть, и слова приперлись вообще странные: «Я его люблю». Кого?! Дура! Мужики стояли, плевали в траншею, разговор у них содержательный. «У-у…», «О-о…», «Гы…», «Ну-у…», «Ё-ё…».

Но им понятно. И Тоне тоже понятно. Они так все разговаривают. Но в данном случае их разговор значения не имеет. Нам сейчас важно положение Тони невдалеке от траншеи и ее упорный взгляд на парня, повернись, мол, зараза…

И он повернулся, резко так, сильные от Тони шли токи, и вскинул подбородок вверх, мол, чего тебе… Слов у Тони не было, поэтому она слабо как-то, как раненая, махнула ему рукой. Парень сказал мужикам «щас» и перепрыгнул через траншею… Тут надо сказать, какой Тоня испытала восторг и наслаждение, когда он – раз! – и с одной кучи переместился на другую. У нее в горле возникло распирание гордости за такое его умение, никакой другой мужик так бы не смог, не было ни у кого таких длинных ног и такого маха, он один был – самое то! Как еще скажешь? Пока парень парил над траншеей, Тоня окончательно и бесповоротно убедилась, что за такого все можно отдать и будет мало…

– Тебе чего? – спросил парень.

Стоял распахнутый, и кожа его нежная, белая виднелась под воротничком.

– Петуха помнишь? – засмущалась Тоня, слабея ногами от нежной кожи. «Упаду как подкошенная», – думала.

– Какого петуха? – не понял парень, но опять же! – и ум хороший имел: вспомнил! – А! – сказал и пошел назад. – Больше петухов нету. Кризис птицепрома!

– А и не надо, – затараторила Тоня. – Не надо! Не надо! Не надо!

– А чего тогда надо? – спросил парень, и нога его уже напружинилась для перепрыгивания траншеи.

Тоня стала быстро соображать, какие слова годится сказать, чтоб он перестал напрягаться этой своей прекрасной ногой… И даже поверхностно так подумалось, хорошо бы свернуть ему эту ногу в траншее, вот тогда бы он уже никуда не делся, Тоня бы его забрала себе, и все! И уже у нее стала напрягаться нога для небольшого, но эффективного удара по драгоценной голени. Если носком да прямо в середину, может быть сильная боль, и не обязательно с переломом. И дело было уже за малым – за ударом, но парень – молодец какой! – дотумкал, наконец, что Тоня не просто так переминается тут рядом. Что у нее есть цель, человечеству понятная.

– Намекаешь? – спросил парень.

– Намекаю, – ответила Тоня и хоть вся-вся стала она красная, и в животе у нее зашевелилась муть, и сердце выдало две подряд экстрасистолы – бух! бух! – но Тоня все это преодолела, потому что вопрос стоял: или – или…

– Без петуха дело не пойдет, – засмеялся парень и добавил даже вроде сочувственно: – Тяжелый у тебя, тетка, случай…

– Да ладно! – ответила Тоня, пренебрегая «теткой». – Делов! Я в тридцать пятой живу. Приходи в воскресенье после обеда! Будет тебе петух!

И она первая повернулась и ушла, потому что считала, что больше, чем она сказала, ей уже не сказать. Все у нее внутри колотилось, и была одна нервная мысль: он, конечно, придет, а петуха нет. Что может его заменить? Первой пришла в голову поллитра. «А это тебе петух! Ха-ха-ха!» И дзинь-дзинь стаканами. А он возьмет и развернется назад. Конечно, это маловероятно. Если судить по компании на куче. Чтоб от этого кто-то ушел… Не родился еще такой русский… Но, с другой стороны, а если он принципиальный? Залупился на слове – и все. Среди мужиков есть такие, а если уж честно, то ей только такие и попадались. Упрямые, хоть кол на голове теши. Такая у нее судьба, к ней только такая порода притягивается. Хотя про парня не скажешь – притянулся, скорей – она его тянет, и если уж до конца про это думать, то ей это неприятно и даже стыдно, сроду за ней такого не числилось, но вот… Случилось… И нет назад хода, и не хочет она назад хода. Она его искала, нашла и не дура она, чтоб его из рук выпустить, поэтому что – что там говорить! – она все за него отдаст, за этого дурачка молодого. За одну его длинную ногу отдаст все, за глаза его серые, слава богу, теперь рассмотрела. Серый-серый у него глаз, но не тусклит – сверкает. Ей врач, который по глазам лечит, говорил: это признак здоровья – сверкание. Это энергия выпирает изнутри от сильного напора.

В воскресенье Тоня с утра поехала на базар. Живой птицы было мало. Можно сказать, без выбора. А петух – красавец! великан! – вообще был один и уже его торговали для курятника. Сговор, правда, не получался, не сходились в цене, и этот самый красавец-петух вполне мог оказаться у Тони, но у нее как назло пошло раскручиваться логическое мышление. Для одного раза петух получался дороговат. Если прибавить и десять рублей на водку, и кусок мяса, который пришлось взять, и опять же огурец-помидор, то получалось ничего себе. И пока она туда-сюда считала, петух уплыл. Правда, не в курятник, а на холодец. Так сказала дама, которая схватила его за лапы: «Мне, говорит, обязательно к говяжьей лытке нужен петушиный навар».

Тоня, которая до этого стеснялась сказать, что она берет петуха «для убийства», с ненавистью и с уважением одновременно посмотрела на даму, которая без всяких-яких заявляет, что ей нужен навар, что нет лучшей смеси для холодца, чем петух с лыткой, и чем петух старее, тем даже лучше. Все равно все у нее на огне стоит часов пять. Не меньше.

Одним словом – два слова. Обломилась Тоне Курочка Ряба, едва вышедшая из садиковского возраста. Цыпленок-переросток… Но Тоня взяла ее, уже не включая мыслительный аппарат, от него одни неприятности.

В конце концов, что такое птица в ее деле? То, что называется, пароль. Знак. Он к ней войдет, а навстречу ему вспорхнет курица. Правда, тот петух не вспархивал, а висел себе спокойненько вниз головой. Но ведь Тоня домой его зовет. У нее и птица живая, и, извините, постель чистая, а не доски навалом. Так что, за исключением петуха, у нее все в плюсе. И даже в степени.

Вообразите сцену: он звонит, а она открывает ему дверь, а по коридору кокочет курица.

– Вы за птицей? – спросит Тоня тонко, будто ничего не имеется в виду.

– О! – скажет он. – Ваша на ногах!

– Ага! – ответит она. – Заходите. Вы мне мертвого, а я вам живую. Значит, с вас больше и причитается.

– Больше – это сколько? – спросит парень.

– Заходите, договоримся.

И так далее…

Тоня представляла их за столом, и как она подаст, и как положит, и нальет… Главное же не представлялось, потому что Тоню охватывал такой жар, что надо было идти к крану и холодной водой брызгать в лицо. Вода, правда, к лицу не приставала, потому что Тоня намазюкалась кремом, которому года три, не меньше, изжелтелся весь и на щеках лежал серыми комочками, но другого у Тони не было, она к таким делам относилась безразлично, она не верила, что косметикой лицо можно исправить. Глупости. Крашеные женщины – они и есть крашеные женщины. Еще сильнее видно, сколько лет на самом деле. И сегодня она намазалась, исключительно чтоб отбить запах кухни. У нее и пробные духи есть, и она их, конечно, пустит в дело. Но это уже в самом конце.