Евдокия Турова - Спасенье огненное (сборник) Страница 18

И про жизнь много сказывал, котора после нас на земле станёт. Мо, Антихрист шибко много силы заберет. Вовсе людям на шею сядёт. И ради антихристовых утех всё-то всё люди отдадут, нажитое и накопленное. И детей продавать станут, таково сладок станёт имя антихрист. А тот, изверг рода человеческого, на всю-то землю сеть накинёт. И под сетью люди жить станут. И тада настанёт конец дней и Божий Суд.

Суров был, суров, царствие ему небесное. Изгнал вотянок, взятых в жены, как нехристи оне и все бесом попранные. Из конца в конец деревню обошел не одинова. Все бесовье видел, и на теле, и в душе. Кто веру праведную принял, стал хрестьянин, тот спасся. Остальные поумирали – все. Все как есть на грязь изошли.

– Сказывал, страшитеся злобы в сердце своем. По злому-то языку бес, как ровно по дорожке, прямо в сердце уходит и тамока и живет. Изгоняйте тово беса, молитеся, розно и купно.

Громадными свечами, молением о спасеньи полыхали избы с гнойными, бесом попранными. Все стройнее, мощнее звучала возносимая к Спасителю молитва.

Наказывал старец, чтобы каждый бесов на другом выглядывал. Сам-от человек, мо, не видит. Дак многие видеть наловчилися. Спастись захочешь – наловчишься. И на онфимовых девках бесов разглядели все до единого.

Оня с Настасьей без сил повалились на землю. Просили у Бога спасения и очищения и для упокоенных, и для себя, и для детей своих, и еще за семь колен тех, кто вслед идет.

Прожив долгую жизнь, Оня сказывала внучкам: «Тятя наш с соседом Иваном из-за земли возле Березовки-речки не поладили. Один говорит: ты на мое заступил, другой говорит: ты. Дак на Николу майского така гроза пришла, така гроза, матушка моя, царица небесная! Такова гроза ночью была, таково ливень лил, мы такова ливеня не видали. И всю ихну землю, об которой был промеж их такой лай, всю-то всю смыло! Как ровно ножом вырезало. Мы к им подступили, мол, из-за лаю вашего всю деревню смоёт. Оне часовню построили и тамока три дни пели согласно и молилися. И мама сказывала, на утро третьёва дня ихные бесы из их выскочили, упали возле часовни, да и издохли, да и усохли, вовсё в пыль. Во как!».

Минует ли их самих, их детей такое спасенье – а огненный ужас из глаз в глаза перейдет далеким потомкам, незнамо чем передадут, незнамо как… И ужас перед мирской грязью, и надежность веры, только их веры, единственно спасительной, от которой нельзя ни на шаг отступить, ни на миг отказаться. Тут же бес схватит и погрузит в ад земной. Это все из глаз в глаза, в глубину душ, на многие-многие века…

Вот так в каждой маленькой деревне история творила величайший и жесточайший отбор – шаг второй. Смертельная опасность общения с язычниками. Мужики вятские-новгородские, прекрасные вояки, не пошли путем уничтожения язычников. Выбор людей – коллективный разум, самосовершенствование и огненное самоочищение. Принятие православия как спасения. Создание нового образа жизни. Спасенье огненное – тот плавильный котел, в котором выплавлялся новый народ.

Жатва

…Дымком тянуло вдоль улиц, смертной пахло тоской… Вотяки попрятались, иные и вовсе съехали в дальние деревни. Гарей в деревне было несколько. Иные свежи, а иные уже затянулись травой козелком да воздушными венчиками пиканов.

Но довлеет дневи злоба его… В семье мельника между тем опять случился прибыток. Привел глава семейства еще одного зятя. Младшей дочери было лет с десяток, не боле. Но мужик-работник нужен был отцу ее, хоть тресни. Еще одного парня из ушкуйников сманил. Ну и чё, мол, что девка малолетка. Еще через лета три уже баба. А покуда телку попользуешь, чё тебе, али привыкать? Но, видно, телка меньше привлекала нового зятя, чем свояченица, жена Тура. И одинова попытался он зажать в темном углу свою новую родственницу. Онька и сама не слаба, и орать мастерица. Ну, что, прибежал Василей, звезданул свояку в ухо, а жену потаскал за косу. Мельник в молодые дела не лез. Баба поорала, ну дак муж жену учит, так и положено, что тут особенного? Новому зятю изладили домовину, отпели и зарыли. Делов-то. Тут рожь подошла!

– Рожь? – удивляется Эльдэнэ. Сходил на поле. Картина поспевающей ржи покорила его сердце, так же точно ржаное поле сотни лет будет пленять поэтов и художников. От легкого теплого ветерка шли по полю золотисто-зеленые с сизым отливом волны, лениво плыла легкая облачная тень.

Поспела в лесах малина, значит, пора рожь жать. Пошла жатва. К жатве тут подготовились, как хорошее войско к битве. В работе все до единого. Погода стояла добрая, жара, но с ветерочком. Как стебель пожелтел, иссоломился, тут рожь в снопы, да свозят на ригу, сушат в продувном сарае и молотят. Первый же умолот хозяин пустил на брашно. Мужики ушли пахать, после ржи они еще репу сеяли. А бабы забегали вовсю. Поскольку от Эльдэнэ прока на пашне не было никакого, отправили к бабам.

В громадном сарае стопой до потолка стояли неглубокие дощаные лотки. На дне лотков доски положены неплотно, с широкими щелями. Рожь на ночь водой замочили, в лотках постелили чистое полотно. Ссыпали на него рожь слоем в ладонь, сверху еще полотно мокрое застелили, половиками закрыли. Лотками весь сарай заставили и закрыли дверь. Сарай без окон, отметил Эльдэнэ. Его приставили ночью сарай отворять и сидеть караулить. Хозяйка приходила, тряпки собирала, носила на ключик мочить. Застилала снова. Поутру сарай запирали.

Через недельку вся рожь проросла белесыми нитками побегов и корней. Хозяин с хозяйкой попробовали эту дернину, одобрили. Куснул и Эльдэнэ. Сладко. Эльдэнэ приставили к бабам дернину растеребливать и в корчаги складывать. Корчаги волокли и уставляли в вытопленной печи. Ночь так простояло, на горячую печку вывалили сушить. Опять пробуем. Еще слаще стало. Коричневое стало.

Поехали на пасеку за медом. Время у мельника выдалось, надо Туню пасеку показать. Зачем взяли и Эльдэнэ, он вначале не понял. Поехали в телеге. Пока дорога шла маленько под горку, хозяин-мельник неторопливо, как все, что он делал, вел с новым зятем разговор. Надо ж как-то человека жить учить в семье. То делай, этого не делай, обыкновенная такая речь. А отец-то у него, у мельника, старый уже совсем, оказалось. Нет, с пчелами управляется, но умом, видно, того, тронулся от старости.

– Говорит даве: «Чудь ко мне ходит». – «Кака така чудь?» – «А вот ведется, говорят, тутока в лесах мелкой такой народец, нам дак по колено. Чудные таке, смешные, ну дак и зовут их – чуды». – «Да это все вотяцкие россказни. Их только слушай, оне наговорят!» А тятя далее сказыват так: «Сел, мо, я на пенек на краю пасеки, на другой пенек кусок хлеба с медом положил. Вдруг у меня за спиной медведь как заревет! Я вскинулся – а тамока никого. И, слушай, хлеба не стало. И не одинова так-то». И он теперя етем чудам по краю-то пасеки куски хлеба с медом раскладыват, оне берут.

– Да, может, медведь берет!

– Медведь, коли придет, он всю пасеку возьмет, с тобой вместе. Дак от его самого, от медведя-то, сказыват, тятю теперя чуды обороняют. Медведище, мол, попер одинова, вовсе уж на пасеку пришел. А у его за спиной раненый заяц будто заплакал. И тот убрел. А заяц все дальше ревет да стонет. Медведь за им, за зайцем-то – и убрел от пасеки. Вот чё сказыват. Не знаю, правда, не знаю, нет. Может, уж от старости тронулся, кто вот знат. Немца оставим, пусть приглядит. Прибежит, если чё.

Дорога вышла на длинный тягун. Жалея лошадку, мельник с телеги слез, остальные за ним. Разговор на том закончился. Нисколько не мечтал Эльдэнэ оставаться на глухой лесной пасеке. Его из деревни-то тянуло в Котельнич сбегать, но вот чего не случилось – того не случилось. А насчет пасеки – поглядим, он ведь тут человек свободный.

Старик, седой, громадный, встретил приветливо. Эльдэнэ уже перестал удивляться старикам. В те времена век человеческий заканчивался годам к сорока. Старцы только по монастырям были известны. Жившие дольше других, они помнили то, чего не помнил никто, и почитаемы были уже за одно за это. В деревнях Вятской общины старики были в каждой избе. Они, что удивительно, не робили, как все, на пахоте или косьбе – нет! Они учили грамоте малолеток. Они нагружали телеги громадными книгами и ехали в соседнюю деревню, где их встречали такими же объемами книжной премудрости. «Пря о вере» – вот что это было. В начале лета, в теплые, долгие дни раннего лета. А в короткие летние ночи – ну, что сказать, иной раз и грех творили долгобородые. Радость желания не покидала их до конца дней, на ее огонек, как на свет свечи, слетались вдовые бабоньки, зачиная и рожая. Святых в той земле не было, а и не может быть ничего безгрешного на грешной земле…

Благодаря Богу, уже свежий мед нагнал нынче, взяток хороший. Пошли грузить липовые бочки с медом. Эльдэнэ помахал рукавами перед одним ульем. Пчелы свое дело сделали, морда опухла, Эльдэнэ завопил. Ну, как его оставишь? Пришлось обратно взять. Он плелся позади груженой телеги, скулил. Мель ник шел, держа лошадь под уздцы, крепко недовольный. Не нужен был ему Эльдэнэ. Ничё ни к чему. Неработь какая-то. Тут ведь робят все, в полную силу, от темна до темна. «Чертоломят оне», – так говорят про это вотяки. У Эльдэнэ уже язык на плече, а толку от него – нисколь.