Игорь Соколов - Человек из грязи, нежности и света Страница 18

Было ощущение, что время остановилось и слышались только удары ее живого сердца, а еще в его уши лилось ее тихое дыхание.

– Ты просто чудо, сказка, – прошептал дядя Абрам, не раскрывая своих глаз. Руки Сони уже настойчиво расстегивали молнию на его брюках.

– Наверное, это большой грех, – прошептал в последний момент дядя Абрам, и тут же обо всем позабыв, с радостным волнением погрузился в нее.

Глеб прижался ухом к ее двери и все слышал.

Он слышал ее стоны и шумное, часто булькающее и свистящее дыхание дяди Абрама, и скрип кроватных пружин матраца, и даже звонкий, очень смачный поцелуй.

«Она уже становится похожей на проститутку, – с грустью подумал Глеб, – неужели ради денег и квартиры легла с ним?! Ну, Лева-то понятно, молодой, но этот же старик! И что он ей даст, и даст ли вообще?!» Глеб уже запутался в собственных мыслях и с досады как ребенок начал грызть ногти.

– Ты чего?! – спросил его удивленный Эскин, только что вошедший в квартиру и сразу увидевший Глеба, грызущего ногти и приложившего ухо к двери.

– Там отец твой нашу Соньку е*аит, – прошептал весь покрасневший до ушей Глеб.

– Ты опять ругаешься матом! – послышался за дверью недовольный голосок Сони.

Эскин тут же вбежал в комнату и увидел своего приемного отца дядю Абрама, сжимающего в своих объятьях смеющуюся Соню. Лицо у дяди Абрама было такое глупое и неестественное, словно его ударило током.

Он глядел с ужасом на Эскина и пытался что-то сказать, но Эскин поднял руку, останавливая его, и быстро выбежал из комнаты, а потом из квартиры.

Угрюмый Глеб Собакин бежал следом. Больше всего ему хотелось узнать от Эскина, сколько еще времени он разрешит им проживать в его квартире.

– Да, сколько угодно! – крикнул на ходу убегающий Эскин.

– Да, постой ты, – Глеб Собакин схватил его за руку и еле остановил, – нам надо поговорить!

– Да, забирайте все, что угодно! – Эскин хотел вырваться и убежать.

– Да, не нужна нам твоя квартира! – неожиданно изменил свое мнение Глеб. – Ничего нам от тебя не надо! – и отпустил его руку.

– Как это, ничего?! – уже с обидой в голосе спросил Эскин, застыв возле Глеба с жалкой улыбкой.

– Ни-че-го! – по слогам повторил Глеб Собакин и залился слезами. Эскин сочувственно обнял его.

Тучи в небе словно ждали этой минуты, и тут же сверкнула молния, прогремел гром и полил дождь.

– Видишь, природа плачет вместе со мной, – прошептал Глеб Собакин.

Эскин молча кивнул головой. Ему самому было жалко себя, Глеба, дядю Абрама и даже Соню, хотя вместе с жалостью к Соне примешивалась какая-то ненависть, и такая безумная, что он с великою охотою мог бы ее придушить.

– Я бы ее придушил, – признался Глебу Эскин.

– Не надо, а то посадят, – всхлипнул по-бабьи Глеб.

– Может, ты и прав, – вздохнул Эскин, – мне ведь еще учиться надо!

– Да, ты еще найдешь себе подругу, ты ведь молодой, не то, что я, – Глеб глядел на Эскина, как на собственного брата.

– Нет, я не могу ее бросить! – в отчаянье крикнул Эскин.

Мимо них пробегали люди, многие уже с зонтами, а они стояли мокрые под дождем и с интересом разглядывали друг друга.

– А отца своего ты бы мог придушить?! – вдруг спросил Глеб.

– А за что?! Ты думаешь, он в чем-то виноват?! – усмехнулся Эскин. – Это она! Эта сука любого притягивает к себе как магнитом! Все ее тело это какая-то магнитная аномалия!

– Может ты и прав, – тяжело вздохнул Глеб, – но с твоим отцом я ее делить не хочу!

– И не будешь! – убежденно сказал Эскин. – Он сегодня же уедет, я в этом больше чем уверен!

– И что ж, мы опять будем жить втроем?!

– Придется! – покачал головой Эскин. – Все-таки Соня права, надо дождаться рождения ребенка!

– А я, между прочим, Соньке в больнице изменил с одной медсестрой, – признался Глеб.

– Я тоже вчера ей изменил с одной сокурсницей, – грустно улыбнулся Эскин.

– И все-таки Сонька лучше!

– Конечно, лучше, – согласился Эскин, – даже никакого сравнения нет!

– Я же тебе говорил, что она колдунья, а ты мне не верил!

– Нет, Глеб, она не колдунья, она волшебница, она из секса создает волшебство, и мы оба это прекрасно знаем, – задумался Эскин.

– Теперь еще она к себе твоего отца притянет, – вздохнул, сокрушаясь, Глеб.

– А я тебе говорю, что не притянет, – обозлился Эскин, он уже и сам боялся, что Соня может теперь разрушить семью его родителей, а самое главное, создать невыносимо-конфликтную ситуацию между ним и отцом.

– Поживем – увидим, – нервно засмеялся Глеб, и Эскин с удивлением подумал о том, что они давно уже стали рабами ее волшебно-сексуального тела.

Глава 14. Когда безумье добивается порядка!

Эскин был прав, его отец – дядя Абрам уехал домой. Полный самых нежных воспоминаний о Соне, дядя Абрам готов был разрыдаться.

Если бы только не его сын, связавшийся с этой безумной красавицей, то он бы обязательно расстался со своей женой, и с великой радостью стал бы для Сони рабом на всю жизнь.

И все же жизненные принципы, как и сама пробудившаяся совесть, остановили его на полпути к собственному счастью. Ему осталось в памяти всего лишь одно обладание Соней, одно мимолетное сказочное обладание.

Всю дорогу дядя Абрам пил водку, мрачно поглядывая на пожилую спутницу своих же лет, ехавшую с ним в одном купе. Полноватая блондинка пыталась с ним заговорить, но дядя Абрам угрюмо молчал.

Соня подарила ему удивительное воспоминание о давно прошедшей молодости и все, и больше ничего.

Конечно, он мог бы остаться, она сама этого желала, но быть врагом собственному сыну он не мог.

«Они и так живут втроем, у них и так не семья, а сумасшедший дом, – думал он, неумолимо выпивая стакан за стаканом, – а разве весь мир – это не сумасшедший дом?!»

Почему-то ему захотелось умереть, он понял, что все в его жизни уже прошло, и все, что мог, он уже взял о жизни, и даже упал в глазах своего сына, бросившись в греховные объятия то ли его жены, то ли любовницы. «И все же он меня поймет и простит», – подумал дядя Абрам.

Перед отъездом он оставил все свои деньги Соне, забрав только немного денег на обратную дорогу и водку, а еще он оставил ей письмо для своего сына. В письме он каялся и просил у него прощения.

«Мне трудно понять, как все это произошло, – писал в письме дядя Абрам, – но думаю, ты испытал что-то подобное, когда дал согласие на жизнь с ней и ее мужем, то есть добровольно пошел на собственное унижение!

Дорогой мой сын, я как и ты оказался в плену у страсти, я превратился в зверя, но нисколько не жалею об этом! После всего, что произошло, мне трудно возвращаться к твоей старой и уже порядком уставшей от меня матери.

Последнее время мы живем как два доживающих зверя, мы привыкли друг к другу и терпим друг друга, потому что знаем, что уже ничего в нашей жизни не будет!

Но когда я почувствовал Соню, я понял что это в моей жизни еще может быть, но одновременно я понял и другое, что никогда не буду тебе соперником и врагом!

Да, я оступился, но это случилось только раз, один-единственный раз, и он остался на всю жизнь в моей памяти как может быть последнее напоминание о моей юности, о тех светлых днях, которые я уже никогда не верну!

Мой мальчик, я понимаю теперь, что ты неспроста стал рабом этой безумной женщины! Ее нельзя назвать коварной, она такая, какая есть!

Она отдает себя как чудесный подарок всякому, кто ей понравиться. Она умеет и любит властвовать над мужчинами, и я очень боюсь, что ты сгоришь в огне ее страсти!

Есть люди, которые упрямо сгорают, даже не ощущая своих опаленных крыльев, не ощущая своего жизненного падения, они как несчастные ангелы, внезапно потерявшие крылья, летят вниз и разбиваются, и никто их после не жалеет!

Сынок, я был не прав, когда пытался удержать тебя от Сони, она вполне заслуживает внимания такого молодого и обаятельного человека, как ты.

Единственное, чего я боюсь, что твоя молодая душа может не выдержать всех этих пламенных восторгов и быстрых разочарований!

Ты нашел свою женщину, свой грех, и теперь пытаешься остаться в нем, сделать его символом своей жизни! И это похвально, но, увы, это еще и очень грустно!

Просто, ты еще не знаешь, что все это рано или поздно пройдет, но вернуть уже назад то время, когда ты мог найти себе и более молодую, и более подходящую женщину, будет нельзя! Женщин много, сынок!

Конечно, Соня это огонь, но это безумный и стремящийся все собою поглотить, огонь!

Очень опасный огонь! Что я тебе могу сказать, я не знаю!

Я даже не знаю, простил ли ты меня! Я всю жизнь учил тебя только добру, а оказался сам творителем зла!

Зло, оно бывает разным, сынок! Есть зло с очень доброй душой и весьма наивным взглядом, наверное, такое вот зло и у меня! Может где-то в подсознании я, таким образом пытался тебя вырвать из объятий Сони, дать почувствовать тебе, что она для тебя чересчур легкомысленна!