Алексей Дьяченко - Люблю Страница 18

– К тому, к тому, – многозначительно проговорил Степан, глядя Фёдору прямо в глаза.

Дворничиху Хавронью, из своего детства, Фёдор помнил очень хорошо, она жила на первом этаже в том самом подъезде, где жили и они со Степаном. Помнил, как напившись пьяной, спала в подъезде, прямо на каменных ступенях и им, мальцам, чтобы пройти домой, приходилось перелезать через неё.

Помнил, как любила она слушать песни Лидии Руслановой и конечно то, как беспрестанно жаловалась на соседей. Главное, что насторожило, при упоминании о ней Степаном, был её трагический конец. Хавронья, Хаврошка, как все её звали, после многочисленных жалоб, одну из которых так хорошо запомнил Степан, взяла и удавилась на общей с соседями кухне, привязав верёвку к трубе, проходящей под потолком. Весь стар и млад со двора и окрестностей, собрался под этим окном. Фёдору особенно врезались в память добротные шерстяные носки дворничихи, которые при выносе тела торчали из-под простыни.

И теперь, без дополнительных вопросов, Фёдор понял, что Степан заговорил о главном, из-за чего собственно, и звал.

– Знаешь, Федя, что-то происходит со мной, а что, понять не могу. Земля с небом поменялись местами. Стал потихоньку с ума сходить. Такая дрянь в голову лезет и что хуже всего, избавиться от неё не могу. Только не думай, что от этого.

Он щёлкнул пальцем по пустому бокалу.

– Какая дрянь? Чертей, стал видеть? – Не очень ласково спросил Фёдор, сильно к тому времени уставший и поневоле находящийся в состоянии лёгкого раздражения.

– Нет, – ответил Степан, – не чертей, но что-то похожее.

– И что это?

– Осенний лес.

Фёдор улыбнулся.

– Что же в нём особенного? – Спросил он.

– Да, казалось бы ничего. Прелые листья, голые ветки, а ещё… Ещё я себя вижу в этом лесу. Представь себе такую картину. Я в осеннем лесу, по листве, которая скользит, мимо чёрных, мокрых стволов куда-то иду. Как думаешь, куда? К мёртвому озеру.

– Прямо в сказку? – Прокомментировал Фёдор, опять улыбнувшись.

– Не смейся, – рассердился Степан, – всё это очень серьёзно. Ну, водоём такой, с мёртвой водой. Ты видел и сам не раз. Вода в них прозрачная, дно хорошо просматривается, но никто в этой воде не живёт, ни рыбы, ни растения.

– Теперь понял.

– Прихожу к этому озеру и смотрю на его дно. Смотрю долго. Все коряги, покрытые бурым илом рассматриваю, каждую мелочь. Так смотрю, словно это самое важное дело моей жизни, и вдруг, появляется желание броситься в этот прозрачный, тревожный, покой, в эту мёртвую воду и взбаламутить её, дать ход, жизнь дать.

– Не страшно?

– Да, какой. Просто влечёт. Так тянет, как никогда и ни на что не тянуло. Дух захватывает. Это выше всего, выше жизни и смерти. Такое, чтобы понять, нужно самому пережить, испытать.

Глаза у Степана заблестели, в них появился какой-то странный, нездоровый огонёк. Почувствовав, что он совсем обессилил, Фёдор попросил себе пятьдесят грамм коньяку и, без видимых причин разозлясь на Степана, сказал:

– Прыгай и баламуть, если тянет. Какие проблемы?

– Вот, – таинственно произнёс Степан, поднимая указательный палец вверх, и перед тем, как разъяснить это «вот», сходил, взял пятьдесят грамм Фёдору, сто пятьдесят себе, и, выпив свои сто пятьдесят, неприятно оживляясь, продолжил. – В этом-то всё и дело. Не могу кинуться в озеро, отсюда и страх, о котором тебе говорю. Понимаешь, это оказывается не моя фантазия, а что-то само по себе существующее, постоянно преследующее меня. Сам того не желая, я просто оказываюсь пленником этого видения. Я пленник, понимаешь? Среди бела дня идёшь, переходишь дорогу и, вдруг – бац, поехало. Деревья мелькают, иду, спешу к своему озеру, в которое прыгнуть нельзя. Меня же машина может сбить в такую минуту, под трамвай могу угодить. Понял ты, хоть что-нибудь, из того что я тебе рассказал?

С минуту друзья сидели молча, лишь временами поглядывая друг на друга, наконец, Степан сказал:

– Хочешь знать, почему я разошёлся? Думаешь, слух тот, мнительность моя? Нет. Я слишком сильно любил свою жену. Так нельзя любить женщин. Это единственная и настоящая причина, и ещё знай, сегодня ночью Алёнушке звонил.

Алёнушкой, по её роли в «Аленьком цветочке», Степан называл жену Марину Письмар, с которой разошёлся, официально не разведясь.

– Номер набрал, попал не туда, а второй раз звонить не стал, передумал.

– Да, видно хорошо тебя вчера припёрло, – сказал Фёдор, понимая, как нелегко было Степану решиться на этот звонок и вдруг ласково, по-матерински нежно, сказал, – прошу тебя, пойди в церковь.

– Да, ну, её, – сразу же отверг предложение Степан. – Я был там как-то, смотрел, что и как.

– Ну, и как?

– Плохо. Поп с золотыми зубами, тут же лавка торговая, деньги звенят. Люди снуют туда-сюда, как на вокзале. Смотрю – попу все руку целуют. А я, как представил себе, что он утром этой самой рукой… Плюнул мысленно и ушёл.

– Постой, Степан, – взволнованно, но мягко заговорил Фёдор. – Ты в рот не смотри и руку не целуй, и на звон денег внимания не обращай. Приходи и стой. Следи за службой, найди священника, который понравится, а до этого просто слушай певчих. Вот так же, как какой-то силой тебя к озеру ведёт, так ты себя в Храм силой отведи. И постарайся отстоять всю службу, от начала и до конца. Поверь, всё изменится, и страхи уйдут, и земля с небом займут своё место. Всё будет именно так. Тем более, что ты сам этого хочешь. Хотя бы раза два в неделю ходи, в субботу вечером и в воскресение утром. А, потом, если ничего положительного не произойдёт, называй меня обманщиком и делай, что знаешь.

– Ладно. Видно будет, – заторопился Степан закрыть щекотливую для него тему, недовольный уже и тем, что разоткровенничался перед Фёдором.

И молча закончив курицу, которую всё это время держал в руках, стал весело, как будто предыдущего разговора и не было, рассказывать о внезапно объявившемся дяде, что и должно было быть для Фёдора той неожиданной и приятной новостью.

– Помнишь, ты о режиссере говорил, который хочет снимать кино, да денег нет? Родственник обещал денег дать.

– Ты прямо, как по следу. Я же с Мариной эти деньги ему достаю, Ватракшин даёт.

– Да? Марина батьковна? А, знаешь, ведь я ей вчера звонил. Набрал номер, не туда попал, а второй раз звонить не стал. Представляешь? Хотя об этом я тебе уже говорил. Был я у дядьки, – продолжал рассказывать Степан, делая вид, что дела Марины его не касаются, – да, и сегодня от него. Ночевал. Всё, что на мне, из его сундука. А костюм свой я уделал. Стирается. В трёхэтажном доме живёт, в ванной зеркальные батареи, да там много всего.

– За городом?

– В Москве. У вас, на Козловке. Да, ты этот дом знаешь, он один такой. Там в кабинете у дядьки два аквариума. В одном мелкая рыба, гупяшки с яркими хвостами, в другом бычки с острыми зубами. Он гупяшку отловит, щёлкнет ей по носу, чтобы быстро не плавала и к бычкам. Знаешь, как лопают? Сам всё увидишь. Может, завтра и пойдём. Сегодня последний день работаю, с восемнадцатого отпуск, а двадцатого тю-тю, к тёплому морю и высоким горам. Смотри, ещё не поздно передумать, поехали бы вместе. Билет на тебя куплен.

Друзья распрощались. Степан пошёл в магазин, работать, а Фёдор поехал домой, отдыхать.

Добравшись посредством метро до станции Киевская, Макеев вышел из вагона и решил продолжить путь с помощью наземного транспорта. Ждать автобус пришлось долго, и висевшая на остановке табличка, предупреждавшая, что в связи с перевозкой детей в пионерские лагеря интервалы на всех маршрутах увеличиваются, не успокаивала. Люди коротали время по-разному. Рядом с Фёдором стоял мужчина с трёхлитровой стеклянной банкой пива. То и дело он доставал соль, из бокового кармана пиджака, обмазывал ею край банки и с этого края отпивал. Старушка, уставшая от ожидания, сидела, дремала прямо на урне с мусором.

Наконец, придав ожидающим оживление, из-за угла гостиницы «Киевская», показался долгожданный автобус. Тот номер, что подошёл, был не совсем удобен, из-за маршрута, но ждать удобного не было сил и Фёдор в числе последних из желавших уехать, втиснулся в заднюю дверь.

Шёл автобус медленно, в салоне было душно. Окружавшие его люди сопели, поминутно смахивали с лица выступавший пот. Волей судьбы Фёдор оказался притиснутым к двум товарищам, один из которых при входе в автобус, случайно выронил и разбил бутылку вина. Его товарищ, сначала утешавший несчастного: «Хорошо, что свидетель есть, а то, сказали бы – жеранул», потихоньку, от утешений, стал переходить к упрёкам: «И как ты её мог уронить? Дал бы мне тогда, что ли. Я бы сунул в карман, и была бы цела. Я бы её во внутренний карман положил и всё время рукой бы придерживал. Она бы у меня не упала».

Такое соседство Фёдору не импонировало и поэтому, выйдя на следующей остановке, он с огромным трудом, но всё же влез в переднюю дверь. Там и дышалось легче и помимо всего прочего, прямо перед ним, на переднем сидении, ехала красавица. Фёдор увидел девушку и обомлел. Девушка была не просто красива, она была прекрасна. Чистота помыслов была так же хорошо видна в её глазах, как видно солнце ясным днём на небе.