Александр Солин - Аккорд. Роман в трех частях Страница 18

«Людочка, мы ведь уже взрослые, и многие из наших этим уже занимаются! Возьми хотя бы Вальку с Гошей…»

Лучше бы я этого не говорил. Полоснув меня строгим кумачовым взглядом, она отчеканила:

«А я этим заниматься не хочу!»

На том моя аудиенция закончилась.

Но настоящий размер моей ошибки я понял только через месяц. До этого были вечерние собачьи бдения, вымаливания получасовых прогулок, заискивающие безответные улыбки и вымученные разговоры ни о чем. Классический случай истерической любви на коротком поводке. В конце июня Люси уведомила меня, что уезжает к тетке в Ленинград, где будет поступать на юрфак. Мои растерянные и глупые вопросы остались без внятных ответов.

Она поступила и, вернувшись, встретилась со мной. Настроение ее заметно улучшилось: она была настолько добра, что дала свой будущий адрес и разрешила ей написать. Больше того, она разрешила ее проводить. На Ленинградском вокзале мы с ней совершили бессмысленный и молчаливый круг – задели по касательной Ярославский вокзал, обогнули станцию метро и в зале ожидания воссоединились с родителями. Возможно, она рассчитывала услышать от меня нечто важное и перспективное, что могла бы учесть и принять в расчет. Как я сейчас понимаю, что-то вроде предложения руки и сердца: мое жалкое «Я же тебя люблю!» ее уже не устраивало. Но по какой-то растерянной причине я не сделал первого и не повторил второго. На том мы и расстались.

Я выдержал без нее полгода и даже написал ей несколько писем. В ответ она делилась своими ленинградскими впечатлениями, дополняла их скупыми подробностями университетского быта и избегала всякого упоминания о личной жизни. В письмах мы отдавали предпочтение не чувствам, а стилю. Приехав на зимние каникулы, она собрала у себя узкий круг подруг во главе с Валькой, куда призвала и меня. Гоша уже без малого год маялся в армии, и развлекать девичью компанию выпало мне.

Люси заметно изменилась: студенчество притупило романтические грани ее характера, снабдило лицо подчеркнутой независимостью и огородило ее фигуру потрескивающим полем снобизма. Она по-другому смотрела и причесывалась, выражалась с ироническим элитным шиком, и черный облегающий свитер ей очень шел. Тем удивительнее было мое открытие: я рассматривал ее без прежнего волнения. Провожая меня, Люси тихо спросила:

«В гости не пригласишь?»

«Да ради бога!» – встрепенулся я.

«Когда?»

«Да хоть завтра! Часа в два!»

Назавтра в два она была у меня. Подставила щеку и обошла квартиру. С любопытством осматриваясь по сторонам, она нашла, что ни я, ни квартира не изменились. Затем прошла со мной на кухню, где мы манерно выпили по чашке чая. Люси восторгалась Питером и хвалила Вальку, которая так верно и самоотверженно ждет своего Гошу, обещавшего, кстати говоря, по возвращении на ней жениться. И, забегая вперед, скажу, что таки женился!

«Пойдем в твою комнату» – предложила она после чая и, не дожидаясь моего согласия, поднялась и направилась туда первой.

«А у тебя здесь все по-прежнему, – заметила она, усаживаясь на диван. – Не сыграешь?»

Я изобразил ей мои последние достижения в области импровизации, и она сказала, что тоже увлеклась джазом. Даже посещает иногда репетиции университетского джаз-оркестра. Вот так неожиданность, вот так пассаж!

Не хватало только, чтобы после репетиций какой-нибудь бородатый пианист провожал ее до дома! А впрочем…

«Посиди со мной» – попросила она, и я присел рядом.

«Помнишь, как мы здесь целовались?»

«Еще бы!» – откликнулся я.

«Не хочешь меня поцеловать?» – вдруг предложила она.

«Да я уже и боюсь!» – усмехнулся я.

«Не бойся!» – усмехнулась она, подставила губы и закрыла глаза.

Я сразу заметил в поведении ее губ незнакомое нервное волнение. Я старательно целовал их, но желание мое не разгоралось. Она отстранилась и сказала:

«Помнишь, на чем мы остановились в последний раз?»

«Еще бы не помнить!»

«Так вот: сегодня я сама говорю, что хочу этого!»

Вот так эволюция, вот так экспонента, вот так блажь, вот так блюз! Оторопев, я взглянул на ее заметно побледневшее лицо. Оказывается, ее глаза могут быть сумасшедшими! И что прикажете мне делать?

Помолчав, я спокойно сказал:

«Думаю, нам не стоит этого делать…»

«Почему?» – быстро спросила она.

А действительно – почему? Почему мое остервенелое некогда желание обернулось вежливым отказом? И здесь самое время сообщить, что учился я ни больше, ни меньше как на общеэкономическом факультете Плехановки. Ничего странного для ребенка, у которого папа – финансист, а мама – плановик. Куда интересней, как в очкастой, низкорослой семье вырос зоркий, симпатичный баскетболист ростом сто восемьдесят четыре сантиметра.

К этому времени я основательно окунулся в студенческую жизнь. Мои спортивные способности были оценены местом в баскетбольной команде факультета, а музыкальная сноровка имела наглость сколотить джазовый квартет из таких же негров-слухачей, как я сам. В спортивном зале меня возбуждали голоногие, потные пантеры, об одной из которых, Ирен, речь впереди, а на репетиции квартета собирались поклонницы с томной статью, таинственно мерцающими очами и ультрасовременными воззрениями. Да как, скажите, можно пылать платонической любовью на расстоянии, когда рядом столько покладистых прелестниц?! Если, конечно, не страдать редким психическим расстройством. Все это я к тому, что исход у истерической любви такой же, что и у истерической беременности: в один прекрасный день ты просыпаешься и вдруг понимаешь, что здоров.

Был, однако, у моего отказа и благородный отлив. Если бы мне предложила себя случайная, необязательная женщина, я бы, без сомнения, воспользовался ею. Люси же была для меня больше, чем память и дороже, чем школьная подруга, и вот так, походя распорядиться ее слабостью, мне не позволяла совесть. Впрочем, за нашим благородством, которым мы тайно и явно гордимся, чаще всего скрываются причины сугубо прозаичные. Вот и здесь: переспи я с Люси, и у меня возникнут обязательства, которые я не смогу игнорировать. Как честный человек я просто обязан буду на ней жениться! Но перед этим нужно будет изображать пылкого влюбленного, подтверждать это лживыми письмами, терпеть добровольное воздержание, и я не знаю, что еще. Любил ли я Люси? Нет. Наши отношения откатились к рубежам дружбы, а спать с подругами может только недалекий и неразборчивый человек.

«Потому что так будет лучше для нас обоих, поверь мне!» – как можно убедительнее сказал я.

Люси откинулась на спинку дивана, закинула ногу на ногу, скрестила на груди руки и так сидела с полминуты, глядя перед собой. Затем рывком поднялась, прошла твердым шагом в прихожую (я за ней), дала себя одеть и, ни слова не говоря, оставила меня. Через несколько дней она незаметно и не прощаясь уехала.

Еще через две недели я получил от нее необязательное и малосодержательное письмо, на которое ответил в том же духе. В дальнейшем письма от нее приходили регулярно. Летом я уехал, а вернее, сбежал в стройотряд. А еще точнее, воспользовался удобным поводом, чтобы провести каникулы за тридевять земель от ее строгих, укоризненных глаз. Осенью мы по ее инициативе возобновили переписку и увиделись только зимой восемьдесят первого – в самый разгар моих бурных отношений с Ирен. Облик ее и повадки стали еще более изысканными и покрылись прочным налетом северного аристократизма. Я совершенно искренне, дружески и громогласно радовался ее новым сияющим граням, суля ей видные и звонкие перспективы. Она же, как я теперь понимаю, желала лишь одного: прояснить мои виды на наше совместное будущее. Видимо, не прояснила, и через месяц я получил от нее письмо, в котором она сообщала, что собирается замуж за ленинградца и что это ее письмо ко мне последнее. Она желала мне счастья и выражала надежду, что, может быть, когда-нибудь мы свидимся. Письмо заканчивалось словами: «У меня всё».

Разумеется, я ответил. Ответил в самых изысканных и пожелательных выражениях, борясь с сильным желанием поглумиться над ее холодным целомудрием, которым она заморозила наши перспективные отношения. В конце я написал: «Теперь и у меня всё». И как раз тут я сильно ошибался: это был вовсе не конец, а самое что ни есть начало. Недаром Люси в ее положении седьмой пониженной ступени обречена быть родовым признаком блюзового лада. А тот, кто имеет дело с блюзом, грустен, мудр и неприкаян, и разорвать блюзовый квадрат может только смерть.

Не прощаемся с Люси: если трещина от нее пробежала через мою жизнь, значит, она должна пробежать и через этот роман. Спешу, однако, предупредить, что у меня две жизни: первая – до развода, вторая – после него. Так вот, Люси есть дама пик из первой колоды моего жития.

Ирен

1

Чем дальше углубляюсь я в дебри моих любовных переживаний, тем тверже мое убеждение, что любовь – вещь нелюдимая и самодостаточная. Ее, как правду или болезнь не интересуют нравы, режимы, состояние умов, технический прогресс, солнечная активность, времена года, расписание электричек и тому подобные примеси, красители и катализаторы жизни, что норовят вмешаться в ее алхимию. Она относится к ним, как общий знаменатель к ничтожным дробям. Ее не интересует ни имя, ни биография вашей будущей возлюбленной. Она просто указывает на нее и говорит: «Вот она! Бери ее, владей и никому не отдавай!» И в этом есть что-то пугающее: таким же бесцеремонным и безнравственным образом мы выбираем себе одежду и прочие вещи личного потребления.