Роман Воликов - Тень правителей Страница 18

– Как-то неудобно, – сказал я. – Он, наверное, сумасшедшие деньги стоит.

– Бери! – сказал Николай. – Дарить подарки старомодная, но очень симпатичная традиция. Рад был с тобой познакомиться. И удачи тебе в этом бушующем мире. – Он резко развернулся, дошёл до забора, повернув голову, кивком ещё раз попрощался со мной и захлопнул калитку.

Я сел в машину.

– Кум? – спросил водитель.

– В смысле? – переспросил я.

– Я говорю, кум ваш?

– Почему кум? – сказал я.

– С отцом так не напиваются. Для брата или мужа сестры староват. Я на психфак готовлюсь поступать, вот и провожу самостоятельные тренинги. Извините, если что не так…

– Ничего, всё нормально, – сказал я. – Дядя. Самых честных правил. Приболел тут не на шутку, вот я и поддерживаю, во всяком случае, морально.

– Трудно с этими больными родственниками, – сочувственно произнёс водитель и тронулся с места. – Они как чемодан без ручки: и бросить нельзя, и тащить тяжело. – И, замолкнув до конца поездки, он погрузился в бездонную пропасть психоанализа…

Я вновь оказался в этих краях в конце января наступившего года. На сей раз я был по делам, интересы фирмы потребовали согласования вопросов в газовой конторе, которая находилась сравнительно недалеко от дома Николая. Выезжая из Москвы, я решил, что если обернусь быстро, то обязательно навещу затворника.

Не могу сказать, что я часто вспоминал Николая. Работа, семья, всегдашние заботы захлестнули меня, как любого нормального человека. Он снился мне иногда в самых разных ситуациях, и чего греха таить, предельно скабрезных. «Это не удивительно, – успокаивал я себя, – впечатлений, полученных в ту ночь, тебе, парень, хватит надолго». И вот ещё что: лунный камешек, подаренный Николаем, я так и не решился показать ни жене, ни дочери. Первое время я таскал его в портфеле, а затем спрятал в верхнем ящике моего стола в офисе.

Итак, в газовой конторе я управился быстро, теперь предстояло найти дорогу к дому Николая. Ни его фамилия, ни тем более адрес мне, разумеется, известны не были. Я подошёл к такси, стоявшему на остановке маршруток.

– Слушай! – сказал я. – Тут в округе дядька один живёт, такой чудаковатый. Николаем зовут. Как к нему доехать, не знаешь случайно?

– Николай?! – переспросил таксист. – Это тебе, наверное, в дом банкира.

«Банкир?!» – Я вспомнил род занятий Николая и сказал: «Видимо, да».

– Сто пятьдесят и поехали.

– Поехали! – Я сел в машину.

Минут через пятнадцать мы упёрлись в наглухо заваленную снегом дорожку.

– Нечищено! – сказал таксист. – Странно. Вон там за поворотом его дом. Отсюда метров пятьсот. Извини, дальше пешком.

Я рассчитался и побрёл по колено в снегу. На некоторых участках дорожки, обметённых ветром, проглядывались свежие следы. Значит, кто-то ходит…

Я добрался до калитки и принялся стучать. Наконец раздались шаги, а затем женский голос: – Кто там?

– Здравствуйте! – сказал я. – Я к Николаю.

– Его нет, – ответил голос из-за забора.

– А когда он будет?

Калитка приоткрылась на ширину дверной цепочки и я увидел миловидное лицо женщины лет сорока пяти.

«Домработница…» – подумал я и сообщил: – Я его давнишний приятель. Здесь по делам, вот и решил навестить.

– Его нет, – повторила женщина.

– Может быть, вы передадите записку?

Женщина внимательно посмотрела на меня и сказала: – Я не смогу передать!

– Почему?.. – я замешкался с продолжением беседы и тут до меня начало доходить: – С Николаем что-то случилось?

Женщина молча смотрела на меня.

– Он вообще живой? – спросил я.

– Да вы проходите, – сказала женщина. – Чего на холоде стоять.

Мы сели за стол на кухне и домработница рассказала следующее. Она приехала третьего января, в кабинете нашла записку: «Ушёл купаться на озеро!»

– Куда купаться? Бред какой-то! – сказал я. Зима в этом году наступила лютая, так что озеро, без сомнения, замёрзло напрочь.

Домработница только покачала головой. Она отправилась на озеро, «метель ещё сильная была», – сказала она. На берегу обнаружила грубо сколоченный крест, возле креста зелёный дождевик, зелёные шорты и коричневые резиновые сапоги. Вещи она принесла домой, а крест оставила.

– И ещё вот это! – он достала из сумки и положила передо мною табличку.

На табличке было написано фломастером: «Ушёл искать дно мира. Заупокойную по мне не читать.»

– Д-д-д-да! – сказал я. – Вы в милицию обращались?

– Обращалась, – сказала женщина. – Там похихикали, у Николая Алексеевича репутация чудака была, сказали, что весной вызовут водолазов. Вы чай будете? Меня Лариса зовут.

– Да, давайте, – сказал я. – Владимир. А родственники у него есть, жена там или дети?

– Не знаю, – сказала Лариса. – Я у него пять лет работаю, ни разу не говорил.

Она разлила чай: – Помянуть, конечно, надо бы. Но с другой стороны, без вести пропавших не поминают. Да мне и ехать сегодня, я машину возле трассы оставила, тут не проберёшься.

– Подождите-ка! – сказал я. – В памяти его мобильного телефона должны же быть номера. Надо прозвониться, может, и найдём кого.

– У него не было мобильного телефона, – сказала Лариса. – Я как-то пошутила: «Старомодный, говорю, вы человек». А он мне в ответ: « Мобильник – костыль человеческого общения. А я пока не инвалид». Он вообще последнее время хмурый был, я ему даже сказала: «Вы бы съездили куда, развеялись.» А он только оторвётся на секунду от книжки, хмыкнет и снова читать.

– У него девушка знакомая была, Людмила, – сказал я. – Не знаете, как её найти?

– Не знаю, никогда не видела.

Мы посидели некоторое время молча.

– Скажите, Лариса, вы не курсе, чем он занимался? – спросил я.

– Нет, – ответила женщина. – Мне он платил регулярно, без задержки. Больше ничего не могу сказать. Алхимик, наверное.

– Почему алхимик? – спросил я.

– Книжек больно много читал, – ответила женщина. – И иногда подолгу сидел за компьютером, потом надевал свой лучший костюм и уезжал. Куда, зачем, понятия не имею. Мутил он что-то, ей-богу!

Лариса помолчала, а потом жёстко добавила: – Деньги-то у него водились. И немалые. Я точно знаю.

Я вдруг понял, что она после исчезновения Николая обрыскала весь дом, но, видимо, ничего не нашла.

В воздухе опять повисло тягостное безмолвие.

– Ну, я, пожалуй, пойду, – сказал я. – Ещё сколько времени до дому добираться.

– Конечно, езжайте, – с явным облегчением сказала Лариса. – Темнеет сейчас рано.

Прощаясь возле калитки, я спросил: – А с домом-то что будет? Хороший дом, большой…

– Не знаю, – сказала домработница. – Я сюда ещё один раз приеду, запру всё. Пусть государство разбирается. Вы поторопитесь. Говорят, тут шайка бездомных собак объявилась. – С этими словами она захлопнула калитку.

Я шёл по протоптанной мною же тропинке в быстро смеркающийся вечер и думал, что не так уж плохо быть обывателем. Через несколько часов дома меня ждал вкусный ужин, лопотание дочки, которая в следующем году пойдёт в школу, теплая женушкина постель. Я выпью с мороза рюмочку, а то и две. Жизнь прекрасна и удивительна, особенно если не заморачиваться.

Мне показалось, что вдали мелькнул силуэт человека. «Неужто, Николай?!» – подумал я. Я остановился и принялся вглядываться.

«Он считал себя человеком эпохи, давно канувшей в Лету. А ведь не дурак же был и не сумасшедший. Но родился-то и жил в наше время, и зачем ему нужны были эти игры в подкидного с судьбой. Жил, судя по всему, странно и исчез также по-идиотски».

Я поймал себя на мысли, что слово идиот только в наши дни стало ругательным, а раньше просто означало – блаженный. Блаженный это и не хорошо и не плохо. Это другой взгляд на мир, наверное, очень высокомерный, вполне под стать этим древним римлянам. Это ведь блажь быть блаженным, а блажь от скуки, от пресыщения, от того, что все вокруг тебя носятся. Я понял, что начинаю рассуждать точь-в-точь как Николай.

«Чего он добился, чего он хотел показать своей жизнью? Как там? «Моменте морэ»… Чего, собственно говоря, о ней помнить. Она придёт и заберёт, не спрашивая. Точно, права Лариса. Алхимик. Искал этот свой философский камень, может и сейчас ищет. А, может, понял, что и нет никакого камня на самом деле. Что на самом деле надо жить, а не мудрить. Или что… Как он тогда назвал философов? Люди со странной усмешкой? Или к ним относятся со странной усмешкой?»

Мороз рассеял видимость человеческого силуэта, я поглубже натянул вязаную шапочку и зашагал в сторону трассы, оставляя за собой обломки этих вечных шальных вопросов…

С У Д Ь Б А Я К О В А Э С Т Е Р М А Н А

Всю свою жизнь Яков Исаакович Эстерман противился тому, что ему было на роду написано: быть добропорядочным местечковым евреем.

Нельзя сказать, что он противился сознательно, во всяком случае, в юности. Просто треклятые парки упрямо плели его судьбу по своему плану, не оставляя ни малейшего шанса соответствовать фамилии, имени и отчеству.