Галина Щербакова - Кто из вас генерал, девочки? (сборник) Страница 19

Тут можно читать бесплатно Галина Щербакова - Кто из вас генерал, девочки? (сборник). Жанр: Проза / Русская современная проза, год неизвестен. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн без регистрации и SMS на сайте «WorldBooks (МирКниг)» или прочесть краткое содержание, предисловие (аннотацию), описание и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.
Галина Щербакова - Кто из вас генерал, девочки? (сборник)

Галина Щербакова - Кто из вас генерал, девочки? (сборник) краткое содержание

Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Галина Щербакова - Кто из вас генерал, девочки? (сборник)» бесплатно полную версию:
Хорошие книги о любви никогда не выходят из моды.Галина Щербакова – прозаик давно известный и любимый уже не одним поколением читателей.«Кто из вас генерал, девочки?», «Стена», «Причуда жизни. Время Горбачева и до него», «Ей во вред живущая…», «Эмиграция по-русску…» и «Единственная, неповторимая…» – эти повести и рассказы составили новую книгу Щербаковой.В малой прозе Щербаковой герои встают перед выбором – как перед стеной. Огромной, желтой световой стеной, которую проецирует в супружескую спальню ночная Москва. И нужно решать: прожита жизнь, рядом – когда-то любимый человек, но сегодня тебя раздражает даже его дыхание.Нужно решать: из прошлого возвращается призрак детского дома, первой любви и ее потери.

Галина Щербакова - Кто из вас генерал, девочки? (сборник) читать онлайн бесплатно

Галина Щербакова - Кто из вас генерал, девочки? (сборник) - читать книгу онлайн бесплатно, автор Галина Щербакова

Во всяком случае, хохочущий Аннин бас надо запомнить. И если этот периферийный зам действительно захочет пойти путем зама Анны, то надо будет ему сказать: «Уважаемый! Не за ту меня принимаете! Я вам не Анна Берг…» Ну, про Анну, может, и не надо. Это и так все знают. Но «не за ту» надо будет сказать с двумя оттенками – металла и сатиры.

Он щелкнул выключателем. И сразу возникла стена. Желтая стена, которой нет в ее квартире. У них салатовые обои с золотистой полоской. Это все проклятая реклама напротив. Она светит прямо в окно, и, когда они гасят свет, стена из салатовой делается желтой. Ничего не помогает. Ни плотные шторы, ни жалюзи – все равно желтая. А тут еще передвигающиеся тени. Их дом внизу эстакады. Машины, прежде чем съехать вниз, находят их окно и оставляют летучий автограф на желтой стене. Всю ночь стена то корчится, то подмигивает, то пляшет… А В. М. категорически отказался передвигать кровати. Не поставишь же две арабские парные кровати по разным углам. Вот она и мучается с этой желтой улюлюкающей стеной.

Она проводит взглядом по комнате, по мерцающему в полутьме хрусталю в серванте, по дорогой чеканке на стенах, упирается взглядом в черноту трюмо. Внизу, на тумбочке, рядом с пудреницей стоит ее старая-старая фотография… Она не видит снимка, он далеко от нее, но ей это и не нужно, она и так хорошо его помнит. Надо бы выбросить к чертовой матери эту фотку, каждый вечер одно и то же: будто встречается с собой молодой.

И. А. резко встает, идет на кухню. Холодильник не закрыт, минога свисает с тарелки. Она захлопывает дверцу громко, чтоб тот слышал. И тот услышал и засмеялся, натягивая на голову одеяло.

И. А. нервно роется в коробке с лекарствами. Вот он, седуксен. Глотает таблетку, без воды, по-птичьи запрокинув назад голову, и идет в комнату. Ложится и крепко зажмуривает глаза, чтоб не видеть стены…

* * *

И видит. Преотлично видит с закрытыми глазами.

…Тридцать девятый год. Она сидит на бревнышке на самом берегу реки. Да это уже и не берег. Это дно реки, которая летом мелеет до середины. На песке фотоаппарат.

Митя ходит вокруг нее на руках. Рубашка у него вылезла из штанов, и она хохочет, видя его худой, мальчишеский тощий живот. Она хохочет, чтобы скрыть жалость. Ведь жалость, как сказал Горький, унижает человека.

Митя резко становится на ноги и садится рядом.

– Когда у нас родится сын, он будет спортсменом. Я заставлю его и на руках ходить, и бегать, и плавать. Ясно?

Ираида смеется и качает головой.

– А если девочка?

– Да ну тебя! – возмущается Митя. – С чего бы это ей родиться! Я же сам сын! И у меня будет сын!

– Я-то не сын… – смущенно говорит Ираида.

– Я понятия не имею, кто ты, – отвечает Митя. – Вот ответь мне на вопрос: если завтра умирать, ты что будешь делать в оставшееся время?

– Я не хочу про такое думать.

– Подумай! – просит он. – Я, например, знаю, что… Я пойду медленно, медленно… И буду все трогать руками – дома, собак, траву, камни… И буду пить прямо из речки… Буду спрашивать у людей все, что захочу… Не пропущу ничего и никого мимо. И тогда я, наверное, насытюсь… Или насычусь? Тюсь или чусь?

Вот так он всегда: одним умеет перечеркнуть другое. Что, надо смеяться? Митя ей сказал когда-то: «У тебя нет юмора. Ни на грамм… Просто удивительно… Врожденный порок…» Она тогда ловко по молодости приспособилась: если ей что-то было неясно и почему-то неприятно, она определяла – это юмор. Потом, через многие, многие годы, она уже не стеснялась «врожденного порока». Если все смеялись, а ей было не смешно, она громко спрашивала:

– Это был юмор? Да? Мне это не смешно, уважаемые!

Нравилось, как выключался смех и неловко, будто цепляясь за что-то, снимались улыбки.

Но это было уже потом… А тогда, в русле обмелевшей реки, она была еще Радой. Только Митя мог придумать из ее странного, спаренного имени такое производное.

– Рада-лада, рада-лада, рада-ладушка моя. – Митя смотрит на ее колени, а потом целует их.

– Ты что? – Митя кажется ей порочным человеком.

– Что я такого сделал?

– Ты еще спрашиваешь?

– Почему я не могу поцеловать твое колено?

– Ты меня унижаешь.

– Почему когда в губы, то не унижаю? Чем колено хуже?

Ираида растерянно смотрит на него. Митя хохочет и становится на руки, и снова идет вокруг нее, показывая всему миру свой незащищенный живот. Она учится в индустриальном институте, а Митя – в педагогическом.

– Жалость унижает человека? – тихо спрашивает Ираида.

Митя садится на песок, тяжело дышит. Зачем он столько ходит на руках?

– Я убежден, что нет… Я убежден, что лично Горький не мог так думать… Так мог думать его Сатин или кто другой, для которого жалость – это последняя милостыня… Поводок слепому… Но ведь можно иначе? Жалеть ребенка, старика… Мне вот тебя жалко…

– Это еще почему? Я ведь не слепая, не ребенок, не старуха…

– А тебе никогда меня не жалко?

– Нет, – говорит она.

– Странно, – отвечает он. – Странно… Тебя надо перевоспитывать.

…В августе 41-го он должен был приехать к ней в Москву. До войны такое случалось – из провинции могли направить после института в Москву. Вот ее и направили, а Митю институт обещал рекомендовать в Академию педагогических наук. Просили только за эту рекомендацию лето поработать в детдоме, заведующей которого приспичило в июне рожать, а Митю этот детдом знал, с первого курса туда ездил и с ребятишками тамошними возился.

Ну, понятно, никакого августа уже не было.

Митя погиб на пятый день войны, попав в бомбежку вместе с детдомовцами. Ираида этого не видела, но так много об этом думала, что, кажется, знает, как это было, как он прятал детишек, старался их укрыть собой.

…И. А. резко поворачивается на арабской кровати, так что нарушает демаркационную линию, и В. М. тотчас сдвигается еще больше к краю. Он почти навис над полом, только чтобы сохранить дистанцию…

И. А. поняла, она отползает назад, как собака, получившая пинка. «Что за лекарства теперь делают, выпьешь и все равно не спишь. Может, надо было две таблетки?»

…А ведь она знала, что августа не будет, чувствовала. Конечно, война в голову не приходила, просто той весной Митя привел на реку Лельку. И та перво-наперво сколола юбку между ног английской булавкой и пошла вместе с Митей на руках по речному песку. Болтались в синем небе смуглые суховатые ноги, а потом, задыхаясь от смеха, они подперли друг друга спинами и завопили какую-то песню. Ираида почувствовала тогда, как поднимается в ней неприятное чувство, которое на этот раз никакого отношения к юмору не имело. Ей тогда казалось, будто все в ней, как во время ремонта, сдвинули, а поставить на место забыли.

А те двое, став на колени друг перед другом – «по-собачьи», подумала Ираида, – считались.

– Папин-доре, тринди-анди, яку-маку, фанди-анди…

И бегали взапуски. Избегавшись, Лелька легла на песок и, положив под голову первый попавшийся голыш, заговорила:

– Люди! А уже среда…

– Воскресенье, – поправила ее Ираида.

– Среда, – задумчиво сказала Лелька, – наша с вами жизненная среда.

Потом вскочила, снова встала по-собачьи и затрещала:

– Вот послушайте! В среднем мы проживем семьдесят лет. Считайте: первые десять лет – понедельник, вторые – вторник, наши годы – среда… И так далее. А умрем мы в воскресенье вечером.

– Ух ты! – восхитился Митя. – Какая железная схема! Батюшки! Уже среда! Уже полпути, а мы все в песочек играем.

Он всерьез расстроился, ушел от них, сел на дырявую лодку, грыз ногти и думал.

А Ираиде все это показалось глупостью. Жизнь – это жизнь… Прожить ее нужно так, как сказано в цитате, а неделя есть неделя… И нечего сравнивать. И почему семьдесят? Это даже много, пятьдесят вполне хватит.

Она боялась Лельки. Боялась ее веселой, разрушающей разумную логику болтовни.

– Ешьте больше семечек, – трещала та. – Во-первых, сытно, во-вторых, увлекательно ждать, вдруг в тебе прорастет подсолнух? Мить, а Мить? А ты, случайно, уже не подсолнух? Ты все время вертишь физиономию к солнцу… Ирка-Идка! – тараторила она. – А ты знаешь кто? Ты – сберкасса. Ты удобна, надежна и выгодна.

– Почему выгодна? – спрашивает Ираида. Выгодна, выгодный – плохие слова, обидные. Не советские.

– Потому что удобна и надежна.

– А ты, болтушка, кто? – спрашивает Митя.

– Я? – Лелька щурит блестящий карий глаз. – Я, по правде говоря, чернильница. Столько во мне всяких разных историй – жуть, кто бы меня от них избавил?

Ираиде виделся в этом намек на Митю. Он, мол, должен избавить. Поднималось нехорошее чувство, которое она ни за что не хотела считать ревностью. Просто предчувствие, что от Лельки всего можно ожидать.

И все это подтвердилось! Потом, потом, через много лет попалась ей в командировке книжонка, тоненькая, без переплета, но с портретиком автора. Лелька! Такой же прищуренный глаз и улыбка от уха до уха. «Памяти Мити» было написано вверху. И целый рассказ о нем. Как он ходил на руках по речному песку, как любил реку, какой был «тонкий тянущийся подсолнух» и «как дожил всего „до среды“». Так было написано, будто они только вдвоем тогда ходили по берегу, будто никогда ее – Ираиды – не было с ними, будто Митя не целовал ей, Раде-ладушке, колено, будто не собирался в августе в Москву, будто не хотел сына от нее, а не от этой «чернильницы».

Перейти на страницу:
Вы автор?
Жалоба
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии / Отзывы
    Ничего не найдено.