Александр Лапин - Утерянный рай Страница 19

А Дубравин продолжает:

– Вот это главное, что мы получаем, закончив школу. А пойду ли я работать или учиться… Разве это важно…

Он лукавит. Все понимают: от того, поступят они или нет, зависит судьба. Самооценка, оценка окружающих. Просто ему хочется заранее обеспечить оправдание тем, кто не сразу пробьется.

– А что важно? – спрашивает он сам себя. И сам отвечает: – Важно – стремишься ты к чему-то или плывешь по течению. – И добавляет: – Так хочется, чтобы все узнали, какой ты. И самому увидеть мир…

Он замолкает, стараясь не выдать своего волнения, и завороженно смотрит прямо на огонь так, что пламя костра отражается в его глубоких темных глазах.

– И для этого ты идешь в военное училище? Что ты там увидишь? Казарму? Наука – вот где сейчас все происходит. Физика, химия, математика, – говорит Казаков.

Разговор на время затухает. Каждый думает о своем. В эти дни все они хорохорятся и уверяют себя и друг друга, что уже твердо знают свою дорогу. Но в глубине души у каждого живет страх перед самостоятельной неведомой жизнью. И они инстинктивно ищут опору. Кто в чем.

– На все наплевать! – неожиданно для всех, но вполне естественно для хода своих мыслей высказывается Амантай Турекулов. – Наука, физика, химия. Поеду к дяде в Алма-Ату. Он устроит в институт. Обещал. Дядя Марат, двоюродный брат моей апашки, – большой человек в столице!

Всем после его слов становится как-то неловко. И эту неловкость спешит сгладить Андрей Франк. Он подцепляет ведро с раками на крючок над костром, бросает туда щепотку соли и несколько лавровых листочков:

– А я не знаю, как будет. Раньше немцам не разрешали в вузы поступать. Старики мои боятся… Может, пойду работать фотографом куда-нибудь. У меня в районке штук пять снимков вышло…

Хотел сгладить неловкость. А получилось еще хуже. Они до сих пор особо не задумывались о том, кто немец, кто казах, кто русский. А тут, оказывается, из этого что-то следует.

«Вот тебе и на… – думает Шурка. – Столько лет жили вместе».

Девчонки в этот разговор не встревают. Но мечтают о своем. Людке хочется стать юристом. Однако она понимает, что матери одной не потянуть ее высшего образования в большом городе. Значит, надо идти туда, где попроще. Может, в техникум.

У Галинки все по-другому. Выбор больше. Но ей кажется, что в ней живет художник. И даже не это главное. Там, в туманном будущем, встретится, обязательно встретится такой человек. Ну, положим, не принц на белом коне, но такой, с которым вместе можно идти целую жизнь.

– Эх, сбудется, не сбудется! Что сбудется, забудется! – помешивая прутом раков, говорит Казаков. – Время нынче скучное. Тоска какая-то… Будто все остановилось. Одно слово. Развитой социализм, – он вздыхает и присаживается на корточки у огня.

Шурка возражает только из желания противоречить:

– Да брось ты на время валить. Время самое что ни на есть живое. Космос. Бомба. Куда ни кинь – революции кругом. Нам скучно, потому что мы в тихой заводи. А вот выберемся на дорогу. Большую дорогу…

– Хорош вам философствовать! Айда купаться, – бросает предложение Вовуля Озеров.

Они спускаются под обрыв, где их не видно с пригорка. Вода в реке кажется темной, нечистой. От нее тянет сырой прохладой.

Народ снимает плавки и трусы. Бросает их у самой воды. И с шумом, хохотом кидается в реку. Первым с разбегу, поджав под себя ноги бомбовозом, рушится Амантай. За ним дает пузяка Вовуля Озеров. Горохом сыплются остальные.

– В сома играем! – орет на всю реку от избытка чувств Вовуля. – Кто последний в воду нырнул, тот и сом с одним яйцом!

Но ночные купальщики не откликаются на его призыв. Догоняя и обгоняя друг друга, мчатся они в серебристых брызгах по лунной дорожке.

Дубравин отворачивает чуть в сторону и, стараясь развить максимальную скорость, плывет на середину. Он чувствует, как под напором его мелькающих рук вода становится упругой.

Но река все равно потихонечку сносит его. Тогда он перестает бороться с течением, переворачивается на спину. Взгляд его блуждает по темному небу. Он замечает, что между звездами мелькают серые тени. Это летучие мыши ловят мошкару над рекою.

Проходит несколько секунд, и ему уже чудится, будто он остался один, совсем один. Кажется, что река унесла его далеко-далеко от ребят, от костра.

Какой-то пещерный ужас заползает в его душу. В страхе он быстро переворачивается на живот и ищет глазами берег, друзей.

А они уже суетятся возле береговых камышей недалеко от пригорка, на котором приветливо трепещет алый язык пламени костра.

Дубравин плывет прямо к ним. И видит комическую сцену. Пацаны стоят по пояс в воде, но не выходят. Потому что нет их трусов. Они висят на дереве. Возле огня. Но там сидят девчонки.

– Люд! А Люд! – жалобно кричит из воды Андрей Франк. – Кинь трусы. Мы же замерзнем.

– А возьми! – озорно улыбаясь, отвечает Крылова.

Рядом, опустив голову, давясь от смеха, говорит Галинка:

– Вот они висят!

– Люда! Е-мое, отдай трусы! А то плохо будет тебе! – вступает в переговоры Амантай.

– Ой, плохо мне без тебя, миленький!

– Ну, погоди, зараза! – Толик Казаков срывает у берега разлапистый лопух, одной рукой прикрывается им и двигается на сушу. – Счас я тебе покажу…

Через мгновение Людка в притворном ужасе несется по берегу к воде. Следом, размахивая, как знаменем, трусами над головой, мчится Казаков…

От ведра с красными сварившимися раками валит густой пар. Все уже натанцевались дикарских плясок, набегались, напрыгались через огонь. И теперь мирно сидят в кружке, перекидываясь словом о том о сем.

Андрей достает из ведра огромного клешнятого рака. Пытается оторвать самое лакомое – хвост. Но обжигается и бросает его на траву. Обдувает пальцы. Ища сочувствия, смотрит в сторону Озеровой:

– Горячий!

Дубравин сидит чуть поодаль, поглядывает на девчонок. Ловит Людкин внимательный взгляд, который она изредка бросает на него. Галинка, наоборот, потупилась и старается в его сторону не смотреть.

Он понимает, что обе чего-то ждут от него, может быть, кивка – «Уйдем от костра вместе».

И… не двигается…

Где-то там, внизу, осталась вся путаница жизни.

А здесь – невыносимая запредельная радость. Блаженство свободного под облаками полета. Полное освобождение.

Над ним синева. И под ним синева. Океан. От горизонта до горизонта.

Из прозрачного хрустального воздуха внизу материализуются на воде белые паруса. Яхты.

Он летит над ними, соревнуясь с упругим ветром…

…Палуба под парусами полна народа. Это женщины. Тут и чернокожие, полностью обнаженные негритянки, и светловолосые синеокие девушки севера Европы, желтолицые китаянки в шароварах. Хрупкая, как стебель бамбука, тайская красавица в сари и короне из пальмовых листьев и цветов. Индианка с серьгой в носу и вишневой точкой на лбу. Раскосая эскимоска в легком меховом капюшоне. Элегантно пахнущая француженка в маленьком черном вечернем платье. Лощеная англичанка. Рыжая веснушчатая ирландка.

Господи, да кого тут только нет! И все они что-то хотят от него. Увлекают в сладострастную игру… Ему хочется, чтобы этот сон, это наслаждение было бесконечным. И вечным было это желание…

Дубравин вылез из палатки. В небе, словно прислушиваясь к тому, что делают люди, застыл багровый диск луны. Вокруг него сияющий мертвенный, синий, как от люминесцентной лампы, свет. Он заливает всю поляну. Шурке стыдно и радостно. Тело легкое и звенящее. А на душе скребет: «Оно как взбесилось. Хочет женщину. Любую. Это неправильно! А как правильно? Правильно – это когда любовь. А тут приходит ночь, и тебя будто поджаривают на медленном огне. Жгучее желание. И ничего с этим не поделаешь. Стыдно. Грязно. Человек выше этого! А все-таки какое наслаждение… Какая радость и какая тайна. Тайна мироздания…».

Самое трудное в жизни – ждать. И догонять.

Где-то там, впереди, в начале эстафеты мощно гребет в лодке Толик Казаков. Взбирается на скалу по морской веревке Андрей Франк. Раскачиваясь, бежит по подвесному мосту над рекою Косорукова.

А они ждут.

Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, то и дело поглядывает на стрелки часов узкими черными глазами Амантай. Он пытается высчитать, где сейчас эстафета.

Турекулов, как и многие казахские ребята, из большой многодетной семьи. И жизненный уклад ее резко отличается от образа жизни других соседей. Двор у Амантая – голая земля. Не растут ни цветы, ни картошка! Зато посередине стоит белая юрта, а на базу постоянно белеют барашки. Аульные родственники подбрасывают мясо, муку, рис. И оттого в юрте не переводятся манты и вареное мясо.

Прадед Амантая был степным разбойником – барымтачем, то есть угонщиком скота.

В степи угон скота у вражеского рода в те времена был явлением обыденным. Налетали на стойбище лихие молодцы с камчами и соилами. Бились до крови и отгоняли чужих барашков и верблюдов. А потом уходили от погони в намет на степных лохматых лошадках.