Игорь Родин - Совесть палача Страница 19

Не осилить эту музыку небесных сфер простому человеку. Как, в свою очередь, не поймёт арифметики, доступной даже первоклашке, обычный муравей. Муравью это не то, что сложно, ему это чуждо. Как нам иметь внешний скелет.

Главное, чтобы судьба руководствовалась, пусть непонятным нам, но планом. А не выступала в роли бездумного злого мальчишки, жгущего муравьёв увеличительным стеклом просто для забавы или от скуки. Муравью-то небесный огонь так же необъясним и неотвратим, как нам переход к таинствам загробного мира.

Татьяна открыла глаза, нашла меня взглядом, улыбнулась. Переменила позу, повернувшись на бок и подставив ладонь под щёку. Теперь, в полумраке и отблесках от мельтешни по экрану, её глаза светились тёмно-зелёным дьявольским тяжёлым и манящим светом. А зрачки обрамляли тонкие жёлтые полоски. Игра светотени и воображения, но красиво. И сладко-тревожно. Я осматривал неспеша её протянувшееся передо мной тело, от огненной макушки, до ступней с кровавым педикюром. Невольно заглянул за крестец, чуть вытянув шею. Нет, хвоста нет. Только рыжая подбритая полоска на лобке, как сертификат подлинности.

– Нравлюсь? – хрипловато-грудным после оргии голосом спросила ведьма.

– Не то слово, – хмыкнул я довольно. – Я в восхищении! Я восхищён!

– Ухо оторву, – продемонстрировала она знание нетленной классики «Мастера и Маргариты». – Я в душ.

И встала, потянувшись и раскинув руки. Грациозно прошла в коридор, подрагивая на ходу ягодицами, слаженно двигающимися в сложном возвратно-поступательном в двух плоскостях ходе. Зашумела вода в ванной. Я подхватил полотенце со спинки стула, вытер себя, чтобы не пачкать одеяло. Потом выбил из пачки сигарету и закурил. Симпсон в телевизоре уверенно констатировал:

– Радиация вредит только тем, кто её боится!

– Вот именно! – подтвердил я. – Как и табак.

Душ смолк, и Татьяна явилась обратно, теперь замотанная в белое махровое полотенце. Легла рядом, устало и довольно закурила тоже. Окно было открыто. Наполовину занавешено шторой, но оставался треугольный прогал. Снаружи противомоскитную сетку таранили стаи комаров. Густые и упёртые, как эскадрильи «Хейнкелей» четвёртого воздушного флота «Люфтваффе», идущих бомбить Сталинград в августе сорок второго. Если выключить музыку и «телек», я уверен, можно услышать нудный многоголосый гуд, от которого щемило сердце и хотелось бежать в бомбоубежище. А ведь лето только сегодня началось. Совсем коммунальные службы мышей не ловят! Опять мошкару и гнус не потравили в окрестных водоёмах. Недаром таких вот хапуг-чиновников приходиться казнить. Может, мне надо представлять, что тот взяточник как раз и виноват в этом комариной свистопляске? С какой дрянью приходится иметь дело! То опарыши, то комарьё.

Инсектопия.

Царство человекообразных насекомых. Оболочка человеческая, содержание козявочное. А что удивляться? Человек суть то же животное. Разница только количественная. И ещё у него есть разум, который с трудом справляется с врождёнными инстинктами. А те, кто не удержал в себе инстинкт хищника, или размножения, по схемам, выдуманным слабым разумом, попадают ко мне в блок смертников. Естественно, нобелевских лауреатов там не сидело ни одного. Лишь и исключительно отбросы, шваль, моральные уроды и имбицилы. Биомусор. А я дезинсектор, поставленный слабым разумом, на несовершенную хлипкую стражу смешного закона. Нет, зря я тешу себя таким высоким званием. Я просто живая мухобойка.

Инструмент.

А инструменту не положено думать и сомневаться. Шестерёнка не думает, зачем она крутится, а винтику плевать, зачем он так крепко вцепился в резьбу. Потому что, если начинать задумываться о таких простых и глобальных вещах, то начинают открываться новые неизведанные горизонты, а сомнения гложут и отнимают сон. Потому что винтик срывается с резьбы, а шестерёнка выходит из сцепления с зубьями соседки. И тогда звенят цепи, гремят решётки, отворяется дверь и на плюшевую тумбу вспрыгивает старый побитый молью лев.

Совесть.

И начинает пялить свои жёлтые злые зенки, в которых нет разума, а есть тупое нескончаемое желание сожрать свою жертву, растерзать на лохмотья и выгрызть дотла. А в сивой гриве копошатся уже воши страха, сомнения, уныния и безнадёги. Они растут, крепчают, матереют, вытягиваются и извиваются, оборачиваясь змеями. И грива становится короной Медузы. Когда она окончательно сформируется, настанет пора шагать в подвал, под табличку с надписью об оставленной надежде. Тоскливое зрелище.

Как жить?

– Эй! Чего задумался? – выдернул меня из водоворота хмурых мыслей голос моей сладкой ведьмы.

– Задумался, как дальше жить!

– И что? Придумал? – теперь, после игрищ Татьяна была настроена игриво.

– Нет. Ничего умного в голову не приходит.

– Странно. Ведь ты же такой умный, – притворно огорчилась она. – Я из-за этого с тобой и живу. Кстати, ты не думал о том, чтобы я к тебе переехала?

– Зачем? – напрягся я.

– Мы три года вместе. Квартира у тебя свободная. А я со стариками задолбалась уже. Не хочешь съехаться?

– Вся прелесть и цикличная новизна наших с тобой отношений завязана на свежести именно таких свиданий. Если нам съехаться, всё волшебство исчезнет. «Бытовуха» сожрёт его, как моль платок. Ты рассмотришь, наконец, какой я зануда и мизантроп, а спустя месяц убежишь в обратном направлении с горестными криками, посыпая голову пеплом сгоревшей любви!

– Пожалуй, ты прав. Вот и за это тоже я с тобой не расстаюсь. Не потому, что надеюсь на нормальную семью. Не потому, что верю, что у нас могут быть дети. Не потому, что ты под шкурой романтика прячешь своё занудство. А именно за лёгкость и доступность изложения. За флёр высокой игры ума. Ты, как хороший фильм, который надо смотреть время от времени, а не ставить гонять по кругу на весь день. Однако время идёт. Я не становлюсь моложе. Скажи прямо, у нас есть будущее?

– Есть. Оно будет непременно, по условию задачи. Только какое оно будет? Ты хочешь жить у меня. Даже презрев мои предупреждения. Ты хочешь свадьбу и детей. Но пока мы служим вместе, пока я твой начальник, свадьбу нам с рук не спустят. Придётся кому-то увольняться. Я предлагаю дождаться моей пенсии, до неё не так далеко.

– Ага! Всего-то семь лет!

– И что?

– Мне тогда будет тридцать пять!

– Мои родители сделали меня, когда папе было сорок, а маме тридцать семь. И нормально получилось.

– Я боюсь. Боюсь, что уже стану старой и не смогу нормально выносить и родить. А если рожу, то он будет хилым и болезненным. И я буду совсем старухой, когда он вырастет. Я могу не увидеть внуков! Как и твои родители!

– Эх, куда тебя занесло! Во-первых, когда ему исполнится двадцать, тебе будет всего пятьдесят пять. Как раз пенсионерами становятся простые граждане, чтобы спокойно воспитывать внуков. И живут ещё долго и безбедно. Во-вторых, ты же сама медик! Тебе ли не знать себя и не чувствовать, болеешь ты или здорова? А если болеешь, самой себя профессионально и качественно вылечить? Ты как? Не болеешь?

– Я здорова. У меня беспокойство другого плана.

– Я понимаю. Тебя не устраивает текущее положение вещей. Ну, потерпи ещё какое-то время! Мне надо определиться в жизни. Сейчас у меня трудный период. Мне легче жить одному. Я так привык, что в это уязвимое время менять стиль подобно тому, что разрушить весь мой уклад. Это всё из-за того… – я запнулся и переформулировал: – После того, как вступил в начальничью должность…

– Из-за того, что тебе надо казнить преступников? – безжалостно и прямо врубила ведьма.

– Да.

– Ты забил себе голову чьей-то чужой виной. Ты ведь уже… – теперь она замялась, подбирая нужное слово, – уже исполнял законное возмездие многим. Скольким, кстати?

– Девятерым.

– Неужели ты ещё не привык к этому?

– А должен был? – искренне возмутился я.

– Это обычное стандартное поведение. Первый раз – шок. Потом привыкание. А после определённого количества вообще рутина.

– Финские пулемётчики сходили с ума, когда день напролёт на них пёрли цепи красноармейцев. Что-то у них не выходило привыкнуть, хоть и укладывали они народ сотнями!

– Тоже мне, финский пулемётчик! Ты же не в один день сотню уложил. Тут это работает по-другому. Время лечит. Не придуряйся, всё ты понимаешь!

– Как тебе объяснить? Да, рабочий момент мне даётся всё легче. Рука набивается. Как на велосипеде научиться кататься. Могу спокойно выстрелить в человека, потому что это лишь работа. Тут просто уже выработка привычки и механическая мелкая моторика рук.

Здесь я, конечно, покривил душой. Мне всегда было трудно стрелять в живого человека. Приходилось долго настраиваться и заставлять себя против воли. Я не стал заостряться ещё на этих мелочах, а объяснил более обтекаемо: