Андрей Куц - Самое страшное преступление Страница 19

Если продолжать врать, то сможет ли он сориентироваться на ходу и придумать всё настолько складно, что на этот раз у ребятни не возникнет сомнений? В этом он был не уверен. А сказать правду, это значит подставить себя под риск быть преданным. И он признавал их право на такой поступок. На донос! Но не принимал его: за такое филёрство он с удовольствием оторвал бы, открутил бы им их глупые маленькие бошки! Но понять их смог бы.

Мужик ощерился.

– Милые мои детки, – не то простонал, не то проскрежетал он.

От этих звуков, от подобного обращения дети невольно сделали шаг назад. Ноги у них стали ватными, глаза расширились.

– Ребята, вы это чего? – Бобров заметил их реакцию и смягчил интонацию, заговорил носом, изнутри, на выдохе – бархатно, усыпляюще-убаюкивающе, стараясь улыбнуться чёрными камешками глаз. – Испугались, что ли? С чего бы, а? Не дурите. Ну не сказал я вам всей правды. Так что же? Я же вас видел впервые. Откуда мне было знать, можно ли вам довериться, не продадите ли? Ведь это же так просто, так понятно. Вы тоже не открылись бы перед первым встреченным на дороге человеком. Ну, будет, будет, перестаньте. Если так хотите, я вам расскажу… что смогу. Всё сложно, ребятки, очень сложно в этой жизни. Понимаете?

Митя рьяно закивал головой. Саша вторил ему менее ретиво. Увидав это, к ним присоединилась Катя. Любочка только выглянула из-за спины Бориски, за которой спряталась мгновением ранее. А Бориска просто сказал:

– Рассказывайте.

Чтобы выиграть время для размышления, убрать испуг детей и смягчить впечатление от рассказа, Бобров неспешно выбрал местечко, что поудобнее, долго возился, усаживаясь и принимая позу, расправляя штаны и убранную в них рубашку.

– Присаживайтесь, – пригласил он ребят, – в ногах правды нет.

Ребята не проявили признаков понимания. Они не шелохнулись.

– Как знаете. – Бобров вздохнул. – С чего бы начать?

– А начните с того, откуда у вас наколки, – предложил Бориска.

– Увидал! Ишь ты какой! Смышлёный.

– Он такой, – пискнула Любочка, теснее прижимаясь к Бориске.

Бобров ухмыльнулся:

– Заступница. Ишь ты… Малявка.

Любочка снова упряталась за спину Бориски.

– Не пугайте девочку, а то… – сказал тот.

– А то, что? Эх, ты. А то. Гм. Я не собираюсь воевать с вами, глупые. Я же полностью от вас завишу. Вы мне нужны, чтобы выжить. Такие вот дела, м-да. Охотятся за мной все, кому не лень. Для многих я как кость в горле. Не угоден я стал, а когда-то был очень даже угоден. Люди-люди… Такие вот дела. – Бобров покачал головой, сокрушаясь, и отсутствующим взглядом упёрся в землю – задумался.

Ребята молчали, не шевелились, не подавали хотя бы каких-то признаков своего присутствия. Они, затаив дыхание, всматривались, вслушивались и предвкушали. Все, кроме Бориски. Он просто ждал.

– Начнём с того… Нет! Не до конца я в вас уверен. Вона Бориска как зыркает. Что, не нравлюсь?

– Не очень. Но это было бы пустяком, если не начинали бы со лжи. Я не о себе пекусь, я вот, – Бориска указал на Любочку, – о ней думаю.

– Понятно… понятно. Так, получается, вам можно доверить мою жизнь? Жизнь человека! Вы потянете такой огромный груз? Выдюжите? Не надорвётесь? А? Хе-хе… Так как же?

– Не сумлевайтесь, – обнадёжил его Бориска.

Но мужчина сомневался. Он уже давно разучился доверять людям. А тут перед ним стояли даже не люди… дети! Всего лишь малые дети: неразумные, доверчивые, любопытные и болтливые.

– Значит, вы в себе уверены? Что ж… вынужден принять на веру. Время покажет. Время всё расставляет по своим местам. Так-то, ребятки, так-то… Что ж… начну с того, что зовут меня не Костей и фамилия моя не Бобров. – Он выждал, изучая реакцию детей: никто не сморгнул, не качнулся. Он продолжил: – Георгий – я, Жора, значит. По фамилии: Барсуков.

«Бобров – Барсуков, Барсук – Бобёр, – прикидывал, взвешивал, пробовал на вкус Бориска. – Никакой разницы – один х-хрен-хреновина! Только вот зубы. Так что Барсук ему будет ближе – всё разом встаёт на свои места. И не удивительно, что он такой, – он с этой фамилией вырос. Она ему под стать. Небось и кликуха была соответствующей».

– Георгий Абрамович Барсуков, по-простому – Жора, а можно – Егор, – пояснил Барсук, как уже решил называть его про себя Бориска.

– Жора, – прошептала Любочка, выбираясь вперёд и вставая перед Бориской, который сразу же скрестил руки на её груди, придерживая.

– Верно, малявка, – сказал Жора, лучезарно, как солнце на чистом небе, плеская-излучая тепло и добро. – А ты, как мне помнится, будешь у нас Любочкой?

– Да, дяденька Жора, – согласилась девочка.

– Вот и познакомились. Вот и хорошо. Значит, у нас ещё есть Бориска и… – Он помедлил. – Катя, – Жора-Костя показал на девочку пальцем, и перевёл его, как ищущий цель пистолет, на мальчика, – Митя, – и на последнего, – Саша. Вот! Всех запомнил. – Он выдохнул, довольный собою, и снова расплылся физиономией, всё одно что солнышко в небе.

Единственное, что подтвердил низенький мужчина, это то, что ему тридцать шесть лет. Из чего следовало, что родился он в 1969 году. Это означало, что он ровесник родителям Саши, Мити и Кати, а родители Бориса и Любочки даже будут моложе его. В общем, посудили ребята, он – старичок, то есть древний экземпляр, а потому – дремучий. Всё одно, что их мамы с папами. Но он, в отличие от некоторых, общается с ними как равный, – он замечает их, не понукает, он нуждается в них! И это детям льстило. Это им нравилось.

Они узнали, что родился он и жил в деревушке, подобной их Тумачам. Рядом с ней – в его детстве – шумело не богатое село, а не великий и не малый, но настоящий город, в который он часто наведывался с дружками. Там он впервые пригубил вина, выкурил сигарету и узнал, что такое женщина. Там же он впервые участвовал в массовой драке и подсел на мелкое хулиганство и воровство. К своим четырнадцати годам он уже имел несколько приводов в милицию и был поставлен на учёт. Школу посещал неохотно, часто, а то и подолгу её прогуливал. Его родители были молоды, потому жили себе на уме, не замечая не только его, но, казалось, и друг друга. Он был их ранним и единственным ребёнком: мать обременилась чадом по причине весёлой юности, – а отец, такой же как и он маленький и непригожий, не отпирался, не отрекался: он, радуясь появлению в его молодой жизни постоянной женщины, легко и скоро на ней женился.

Был у Жоры закадычный друг – бедолага-собрат по деревенской жизни. Звался он Толиком. Толик, по прозвищу: Безбашенный. Толик Безбашенный. Впоследствии за ним закрепилась кличка Костыль – за жестокий, бесшабашный нрав. Они побывали во многих переделках – не одну пинту крови унесли они на своих рубахах: как собственной, так и чужой. Но всё это были, хотя под час жестокие, но всё же детские шалости. Дамские сумочки и кошельки разных фасонов с обчищенными карманами припозднившихся забулдыг исправно пополняли их личный бюджет. Их не раз ловили и предупреждали, поучали и брали на поруки – отделывались ребятки лёгким испугом, с которым быстро свыклись, то есть разучились его различать.

Шёл Жоре всего пятнадцатый годок, а он уже был прожжённым, бывалым, развязным пареньком, коротающим время среди мужиков за кружкой разливного пива с воблой и дымящейся папиросой, как заправский курилка, словно у него многолетний стаж. В такой вот компашке нашёл его некий господинчик. Был он неопределённого возраста, весь из себя видный – этакий франт, говорил складно – по-книжному, по-учёному, в общем, так его растак, грёбаный интелего. Дружки, с которыми ходил Жора, восприняли господинчика прохладно, но было заметно, что смотрят они на него с завистью. Без особых изысков, с наскоку, по-деловому смело предложил этот интелего в заношенном велюровом костюме – шайтан в человеческом обличии! – предложил ребяткам очень заманчивое дельце. Ну, прямо-таки пальчики оближешь. Посулил приличный куш.

Что ж, знакомо дело! – ребятки, не достигшие совершеннолетия, согласились.

Интелего – наводчик и мозговой центр.

Ребятки – исполнители-реализаторы или шестёрки, разменная монета.

Надлежало грабануть одну фатеру, числящуюся за одним прижимистым хмырьком, заведующим областным продовольственным складом. То был червячок зажиточный: банкноты шуршали не в набитых ими карманах, а лёжа под полами и замурованными в стенах дома, квартиры и двух гаражей, – его надо было непременно раскулачить!

Ребятки загорелись, запыхтели-засопели, порываясь в бой.

Знаменательный день не заставил себя ждать. Всё было продумано и подготовлено господинчиком-франтом, пожелавшим оставаться в стороне, мол, не при деле я, если ребятки спалятся: он скучал в машине, поджидая барахлишко-пожитки с золотишком и тугие пачки цветных купюр. Условились они, что нагрузит франтик машину добром и укатит, а детки разбегутся, чтобы через пару недель прийти за долей на хату к одному сильно поддающему одинокому старичку.