Василий Гурковский - Семь жен Петра, кузнеца-гинеколога Страница 19

Петр не гнался за славой, хотя она ему, естественно, была важна как реклама, он просто работал. Делал все на совесть и никогда не получал претензий на качество работы от заказчиков. Все знали, что если изделия от Лебедя – то это как знак качества, это марка. К концу двадцатых годов двадцатого же столетия дела Лебединского хутора и кузницы, можно сказать, шли неплохо. Росли и учились дети, и ничего не предвещало каких-либо перемен, тем более в худшую сторону…

В стране началась кампания по коллективизации, приходили и к Петру представители местных властей, предлагали вступить в колхоз, который организовывался рядом в селе. Петр отказался по той простой причине, что у него шестеро детей. Отдать все хозяйство и кузницу в колхоз, а потом что? – детей тоже отдать в колхоз, чтобы их там кормили, одевали, обували, лечили, учили?! Власти села оставили его в покое и записали в «единоличники», то есть он сам ведет свое хозяйство, платит или что-то отдает в казну государства из выращенной продукции и живет сам по себе.

Где-то в 1929 году после уборки урожая Петр сдал положенное количество зерна государству, отвез его в райцентр и возвращался к вечеру домой. Съехав со шляха в сторону дома, увидел там две подводы – одну нагруженную мешками, вторую грузили какие-то вооруженные люди. «Что – снова какие-то бандиты появились?» – подумал Петр и подошел к подводам.

Так распоряжался какой-то мужчина, весь от фуражки до сапог облаченный в черную кожу, высокий, в очках, с револьвером на ремне. Вокруг него вертелся какой-то маленький мужичонка с бегающими глазками. Присутствовал и местный участковый милиционер. Несколько незнакомых мужчин выносили мешки с зерном из закрома в доме Петра.

Петр подошел к старшему распорядителю и спросил: на каком основании они в отсутствие хозяина грабят его дом? «Никто не грабит, а мы изымаем излишки зерна. Есть решение в районе – изымать излишки зерна, независимо, рассчитался хозяин с государством или нет, – ответил районный уполномоченный. – Вот решение», – он показал Петру издалека какую-то бумажку. «Я вам что – кулак? – разволновался Петр. – Я своими руками все выращиваю! Излишки у меня могут быть только закуплены по государственным ценам, а не отобраны таким разбойничьим способом! А у меня шестеро детей – я чем их должен кормить?! Я вас прошу – уезжайте отсюда по-хорошему, порожняком!»

Вертлявый помощник старшего вдруг завопил: «Товарищ уполномоченный, видите, как он с нами разговаривает! А сколько у него крестов на груди – там, на фото! Видно, очень царя любил! А может, тебе, – он повернулся к Петру, – деревянный крест нужен, а?!» «Ты, сопляк, – бросился к нему Петр. – Я не за царя, я за Россию воевал!» Все приезжие сразу схватились за оружие. Натворил бы бед Петр тогда, но повисла у него на руках Фрося: «Петя, не надо! Петя – дети!» Обошлось без стычки, но Петра все равно арестовали и увезли в район.

Уже на второй день над ним был суд. Приговором были два с половиной года тюремного заключения – «за неподчинение органам государственной власти и нападение на сотрудника при исполнении служебных обязанностей». Дело было состряпано поспешно и необъективно, все понимали, включая судью, что это полнейший беспредел, но решение было принято, и никто в то время не осмелился бы его опротестовывать. Фрося на суде не была, не с кем было детей оставить. Петр попросил присутствовавшего на суде Ивана не оставлять без помощи Фросю с детьми. Пусть она его дождется, и все будет у них опять хорошо.

Уже на второй день с группой заключенных Петр был отправлен в тюрьму города Александровска. До Васильевки их везли на подводах, там добавились еще две группы осужденных, и уже все вместе они сорок пять километров до тюрьмы шли пешком…

В Александровске (нынешнем Запорожье) их ждали. Полным ходом шло строительство Днепровской ГЭС. Техники на строительстве было мало, тяжелых, особенно земляных работ, было много, поэтому сотни заключенных из разных мест работали именно там, на отсыпке плотины. Попал туда сразу же и Петр.

В таких ситуациях разные люди и ведут себя по-разному. Одни стараются пристроиться где-то поудобнее и потеплее, да чтобы поменьше было работы. Другие пытаются сбежать, пользуясь большим скоплением людей. Третьи отлынивают и просто «тянут» срок, лишь бы день до вечера. А есть и такие, что озлобляются на весь свет и, прикоснувшись к этой отравленной чаше – злобе, выходят из тюрьмы еще большими потенциальными преступниками, чем были до неё.

Петр, понятное дело, не считал себя ни преступником, ни виновным. Понимая и чувствуя свою правоту и рассуждая с врожденной порядочностью и трудолюбием, он выбрал свой собственный путь и начал делать то, что мог делать лучше всего в данной ситуации – начал просто работать. Ознакомившись со всеми действующими для заключенных-землекопов условиями, он с разрешения старшего охранника пошел в полевую кузницу и собственными руками изготовил под себя совковую лопату, раза в три-четыре превышающую по размерам обычную, и под стать лопате смастерил себе специальную тачку.

С таким набором инструмента Петр ежедневно, не особо надрываясь, выполнял по две – две с половиной нормы на отсыпке плотины ДнепроГЭС.

В отличие от обычных наемных работников, которых тоже было немало на строительстве плотины, для землекопов-заключенных главным мерилом их трудового участия было выполнение установленной дневной нормы выработки. Норма эта была напрямую увязана с дневным продовольственным пайком заключенного. Выполнил норму – получаешь паек полностью, выполнил наполовину – получи половину пайка, ну и так далее, все в прямой пропорции. Надо сказать, что учитывая уровень питания и условия содержания, не каждому землекопу-заключенному удавалось выполнять ту дневную норму…

Уже через неделю слух о «придурочном» землекопе из осужденных быстро разнесся по строительству. Большинство рабочих просто не верило, что можно сделать за день две-три нормы. Во время перерывов посмотреть, как работает Петр, приходили целые делегации, и не только рабочих, но и представители руководства – и стройкой, и тюрьмой. Надо сказать, что приходили все только по одному разу, потом молча уходили и больше возле него не появлялись. Всем было понятно сразу. Петр своей лопатой (60x70), как говорили заключенные в те времена, работал как небольшой экскаватор и бросал землю не на второй, а на третий ярус… Он работал с какой-то вдохновенной неистовостью, словно имел перед собой только одну цель – быстрее закончить отсыпку плотины.

Его старание было замечено и не раз отмечено. О нем говорили и о нем писали в боевых листках и в местной печати. Ставили в пример. Была и обратная реакция. Петр числился в заключенных политических. На стройке гораздо больше было заключенных с уголовным прошлым – воры, бандиты-разбойники и т. п. Их такое рвение зека из «мужиков» не устраивало, и его поведение выпадало из сферы их влияния. И это, по мнению «паханов», было для них компрометирующим фактором. Они послали к Петру парламентеров для переговоров из отъявленных урок. Те предъявили ему ультиматум: «Ты, фраер, портишь нам всю малину! Через тебя скоро нам вообще житья не станет. Ты или прекрати рвать свою задницу за эту власть, или мы найдем способ укоротить твои длинные руки! Понял?!» «Ребята, мне надо быстрее отсюда выйти, у меня дома шестеро детей!» – примирительно сказал Петр. В ответ услышал: «Ну, у нас детей нет. Мы все сказали. Учти это и жди нас!»

В ту же ночь трое из бывших разбойников, самые сильные и бесшабашные, решили сделать Петру «темную», то есть ночью накрыть его чем-то и прикончить. Вооружились заточенными кусками арматуры и после полуночи – напали. По задумке, двое должны были держать Петра за руки, а один – сверху – протыкать его арматурой. Петр лежал на спине на второй полке летнего лагеря. Стены, крыша, полки для спанья – все было деревянное, из неструганых горбылей. Он лежал и вспоминал дом, Фросю, детей, кузницу. И так хорошо было ему, и не было этого зловонного сарая, где храпели сотни его «коллег», и вообще ничего плохого на свете не было для него в тот час.

Услышав поблизости шорохи, он сразу почувствовал, что это гости – к нему. Приготовился, даже захрапел… с открытыми глазами. Нападавшие, посчитав его спящим, жестоко ошиблись, и тот, что должен был прыгнуть на него, после того как двое других схватят за руки, поспешил и прыгнул раньше – наверное, уж очень хотел отличиться, но получил от Петра такой страшной силы встречный удар обеими ногами, что пробил дощатую стену и вылетел на улицу. Как после выяснилось – у него не осталось ни одного целого ребра, а в районе шеи был сломан позвоночник. Двух других, «боковых» нападающих, Петр столкнул головами друг о друга, а потом разбросал по сторонам как котят. Они так и валялись на земляном полу до самого подъема, потом конвоиры их утащили куда-то. На тех же двоих лагерное начальство списало и убийство их третьего компаньона, которого Петр одним ударом превратил в мешок костей.