Леонид Васильев - Лесными тропами к истоку Страница 19

Третья гроздь с лозы пьянства – есть не соблюдение тайны. Пьяный откровенно рассказывает всем и каждому все тайны, свои и чужие, которые тщательно скрывал в глубине своей души, сохраняя их в молчании, когда был трезв. И как обычно пьяному извергать пищу из желудка, так же обычно и тайны открывать: пища и тайны в пьяном не держатся. Но, завершая, я хочу рассказать о десятом, самом горьком плоде пьянства. Это есть всеконечная погибель души… Другие грешники, когда настанет их смертный час, могут каяться и сожалеть о грехах своих, потому что их ум трезв, а умирающий пьяница как может покаяться, когда он не помнит себя, когда он не осознает, что наступает его смерть, которую он вовсе не ожидал? А для умирающего без покаяния гиена огненная неизбежна.

Вот таковы нравственные гроздья сего пьянства, хотя на вкус эти плоды и кажутся вначале сладкими, но потом эта сладость превращается в горечь желчи, в яд змиев и аспидов.

Глава 14

Ранним утром егерь Соколов в охотничьем снаряжении вышел из дома. Ночью завывала метель, намечалась охота по свежей пороше.

Вообще снегу этой зимой навалило предостаточно, даже на вездеходах местами не проехать. Теперь в почете лыжи, желательно обитые камусом. По такому снегу и собак брать дело бестолковое – вымотаются за час пути.

Андрей с лыжами на плече до леса шел по наезженной дороге, а у квартальной просеки, разделяющей кустарник и медноствольный сосняк, встал на лыжи.

В большом лесу весь день слышен дробный стук труженика дятла, добывающего себе прокорм, да попискивание голодных синиц.

На зеленых лапах елей лежат снежные подушки, каждая веточка дерева напудрена инеем.

Над головой серо-синее небо, там, в высоте неторопливо плывут чистенькие, пушистые облачка. Солнце, пробившись холодным, но ярким светом, празднично преображает всю округу. В такую погоду не на охоту ходить, а гулять по лесу с любимой девушкой.

Под широкими охотничьими лыжами крахмально поскрипывает белый снег, в голове Соколова роятся мысли прошлых воспоминаний о городской жизни.

Работа в Театре оперы и балета связана с общением творческих людей, создающих шедевры живописи, музыки, поэзии. Соколов лично знаком с известными прозаиками, поэтами, на стихи некоторых из них композиторы написали музыку. Такой союз творцов приносит рождение на свет новых песен.

Какие бы не были произведения авторов: от простого тонического стихосложения до большой поэмы, все это в малом и большом создано для души и светлого разума человечества.

Андрей когда-то любовался пластикой и грацией мастеров хореографии, в его памяти часто оживают танцующие Терпсихоры и, конечно, вспоминает свою первую и несчастливую любовь – балерину Жанну.

Егерь легко идет на лыжах, и радость наполняет его грудь при виде лесных просторов, как будто давно знакомых, но всегда манящих и будто скрывающих какую-то тайну.

Соколов дружит с поэтом Геннадием Смирновым, издавшим несколько стихотворных сборников. Одно из его стихотворений ярко впечаталось в память, оно – отражение философского нравственного и земного бытия человека, живущего на земле.

Зимний месяц блестит над российским простором,В снеговое раздолье – уполья глядясь,Как чеканщик, склонившись над чудным узором,В голубом озаренье во взгляде светясь.Серебрятся верхушки высоких деревьев —И березовых рощ и сосновых боров,И витает раздумье в уснувшей деревне,И мерцает созвездье из древних миров.Пусть увидит во взгляде моем невеселость,Но тревожность во млечном пути не гнетет.Там, над миром, прекрасна, светла невесомость,Неразгаданной тайны надзвездность живет.Утопают в снегах: и хребты и равнина.Зимний месяц блестит, золотит небосвод.Ясным утром померкнет на сердце кручина,В беспечальную юность тропа уведет:В синий май. Пред зарею не смолкнут гармониНе скользнет от руки твой девический стан.Земляничные губы и слов не проронятО любви, но поманит в очах океан…Что же, месяц, гляди – я уже у порога,Освяти у окна моей милой лицо.Я не старый еще, и мне нужно немного…Лишь бы время не стерло родное сельцо.

Андрей вспоминает рано ушедшую балерину Жанну, с ней нередко гуляли они по парку. Их разрумянившиеся лица пылали жаром молодости.

Но больше нет любимой девушки Жанны и нет в сердце Андрея былой радости.

Теперь у Соколова другая жизнь – жизнь, связанная с охраной природы. Он задумывается: «Охраняя и преумножая животный мир, егерь невольно вмешивается в его генетические процессы. Отстреливая по разрешениям копытных зверей, он по сути становится разрушителем генофонда. Конечно, не по своей воле. Процессом регуляции животного мира занимаются государственные министерства и ведомства, а егерь является рядовым исполнителем этих законов и приказов.»

Скучным однообразием похрустывает под лыжами снег. В целом, рассуждая об охоте и в то же время об охране фауны, Соколову припомнился фрагмент стихотворения известного классика Н.А.Некрасова про дедушку Мазая и зайцев:

Столбик не столбик, зайчишка на пне,Лапки скрестивши, стоит, горемыка,Взял и его – тягота не велика!Только что начал работать веслом,Глядь, у куста копошится зайчиха —Еле жива, а толста как купчиха!Я ее, дуру, накрыл зипуном —Сильно дрожала… Не рано уж было.Мимо бревно суковатое плыло,Сидя, и стоя, и лежа пластом,Зайцев с десяток спасалось на нем.«Взял бы я вас – да потопите лодку!»Жаль их, однако, да жаль и находку —Я зацепился багром за сучокИ за собою бревно поволок…Было потехи у баб, ребятишек,Как прокатил я деревней зайчишек:«Глянь-ко: что делает старый Мазай!»Ладно! любуйся, а нам не мешай!Мы за деревней в реке очутились.Тут мои зайчики точно сбесились:Смотрят, на задние лапы встают,Лодку качают, грести не дают:Берег завидели плуты косые,Озимь, и рощу, и кусты густые!..К берегу плотно бревно я пригнал,Лодку причалил – и «с богом!» сказал…И во весь дух пошли зайчишки.А я им: «У-х! Живей, зверишки!Смотри, косой, теперь спасайся,А, чур зимой не попадайся!Прицелюсь – бух!»

Промысловик идет по глубокому снегу, переваливаясь с боку на бок, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание, вытереть взмокшее лицо.

Попадались старые, занесенные снегом следы, но охотник наткнулся на свежие переходы еще не скоро.

Но вот он остановился. В снегу отпечатки копыт все равно не увидишь. Кто другой растерялся бы в раздумье: «В какую сторону лоси ушли?»

Но у егеря с этим проблемы нет. Только глянув на бороздки на снегу, оставленные копытами, Андрей понял, что сохатые, покормившись ветками ивы и молодых осинок, из болота направились в старый лес на отдых.

Охотник доволен, ведь пробиваясь по чаще, сбивая снежную крупу, царапая лицо и одежду, – занятие не из приятных.

Перед троплением зверей Соколов снял с плеч рюкзак, напился чаю из термоса. Затем надел на себя белый маскировочный халат, зарядил карабин.

Опытный охотник знает, что сытый лось уходит на сухое место, и довольно часто, сделав круговое движение в виде полузамкнутой кривой, ложится на отдых недалеко от своего следа, чтобы вовремя обнаружить своего преследователя.

Промысловик крадется, не создавая шорохов, обходит деревья, кустарники.

В бору видимость хорошая, не то, что в чащобе, где пули дают рикошет.

Вот меж стволов старого леса нарисовалась поляна, поросшая молодой березой.

Соколов, держа оружие наизготовку, подходит с подветренной стороны, но в зарослях раздается хруст снега и веток. Охотник видит голову зверя и… стреляет! Еще слышен треск сушняка, ломаемого грудью и рогами удаляющихся лосей. Соколов думает: «Вот тебе и охота методом тропления. Крался-крался, спина взмокла, а увидев цель, запуделил мимо. Но делать нечего, надо обследовать место».

Он пошагал вперед, и в кустах, к большой своей радости, увидел бурую тушу зверя.

Андрей насчитал на рогах по девять отростков с той и другой стороны: «Знатные рога, редкий трофей, – подумал егерь, – такую корону не стыдно выставить на слете охотников.»

Поверженный зверь лежал огромной бурой глыбой, в его больших лиловых глазах отражалось синее небо с медленно плывущими облаками.

Пуля стрелка сразила его в голову, лось упал без мучений, вероятно, даже не поняв, что произошло.

Охота завершилась удачно, оставалось зверя освежевать и, разделив на части, на своем хребте вытащить тушу из тайги к ближайшей дороге.

Измученным, с разболевшейся спиной, егерь пришел домой ночью, а утром ему следовало идти на почту, звонить Радузову: «Приезжай, дело сделано».

Получив сообщение от Соколова, Радузов явился незамедлительно. Его вездеход, обустроенный нишами для незаметной перевозки лесной продукции, остановился возле дома егеря в тот же день.