Сергей Минаев - Дyxless 21 века. Селфи Страница 2

В Кельне представитель немецкого издательства заметил Жанне, что у писателя die seltsamen freunde[1], которые выглядят, как drogensüchtige[2]. Вероятно потому, что они и есть самые что ни на есть конченые drogensüchtige.

Впрочем, это были единственные совместные посиделки. Всю оставшуюся немецкую часть тура писатель в гостиницах не ночевал. Несчастной Жанне приходилось каждое утро часами вызванивать меня, и когда я наконец продирал глаза и блеял в трубку «алё», по неясным ориентирам вычислять мое местоположение.

Как правило, им оказывались сквоты или недостроенные лофты в фабричных районах города, куда вчерашняя студентка отправлялась с костюмом, свежей рубашкой в руках и пачкой Алка-зельтцера с витамином С в сумке. Дверь Жанне открывали одинаково выглядевшие девицы, и она блуждала по коридорам и комнатам, брезгливо перешагивая через распростертые на полу тела, перевернутые пепельницы и пустые бутылки, пока не находила меня на полу кухни с косяком в зубах или поглощающим из картонки лапшу быстрого приготовления и хохочущим над немецким телешоу (я по-немецки не говорю).

Под угрозой срыва оказывалось все и всегда. Во Франкфурте я опоздал на утреннюю встречу с прессой на сорок минут, что для Германии является следующим по тяжести преступлением против человечества после убийства. В Берлине, напившись еще за обедом, я, в компании друзей, ввязался в драку и попал в полицию. Драка началась после моих выкрикиваний «шовинистического содержания» в адрес торгующего шавермой турка (по версии полиции). Или в ходе религиозно-цивилизационного диспута (по моей версии). Неловкость улаживалась часа четыре, что позволило мне выспаться перед вечерними чтениями, но и после них я отличился.

Попытавшись склеить на пресс-конференции немецкую журналистку, я вступил в философскую (как мне казалось) дискуссию о нацизме, творчестве Альберта Шпеера и проблемах захлестнувшей Европу иммиграции, был обвинен в национализме и устроил скандал с криками: «Цензура! Цензура! Мы в свободной стране, а вы затыкаете мне рот!»

В Кельне, на встрече с журналистами, я согласился с доводами Жанны и сделал вид, что плохо говорю по-английски, предоставив ей возможность «переводить», тогда как сам молол не связанную с делом чушь, пока она отвечала на вопросы текстами из моих предыдущих интервью.

Вечером проходивший в те дни в Кельне литературный фестиваль подарил мне аж двести зрителей, набившихся в старый кинотеатр. Лучи софитов, стоявшие в проходах люди и графин спонсорского виски вкупе с дичайшими отходняками вернули мне ощущение собственной значимости до такой степени, что, отвечая на вопрос о том, каким на самом деле мне видится финал (герой стоит на мосту, оставляя читателю поле для фантазии: бросится он вниз или уйдет обратно, в материальный мир полногрудых женщин и мужчин в возрасте IPO), я выдержал многозначительную паузу, отыскивая в памяти значения образа моста в конфуцианстве, схоластике и буддизме, не нашел ни одного подходящего, окончательно затупил и промямлил: «I gave him a chance…» – что впоследствии было растиражировано немецкой окололитературной прессой как наследие Достоевского, или Набокова, или хрен пойми кого. Вечер закончился в компании привычных seltsamen freunde и двух хохлушек-иммигранток, которые (предположительно) украли у меня кошелек и мобильный телефон (в версии друзей кошелек был отдан дилеру, сопровожден цитатой из Гёте, а телефон… скажем, утерян). В общем, все прошло исключительно удачненько.

В Лейпциге я дал Жанне честное слово, что не выйду на улицу до мероприятия и не воспользуюсь мини-баром (предварительно опечатан) или рум-сервисом (оповещен) и, надо сказать, сдержал его. Жанна весь день просидела в холле и сопровождала каждого подозрительного гостя до дверей моего номера.

«Польский литературный агент» в безукоризненном костюме и красном галстуке подозрений у Жанны не вызвал, и она милостиво согласилась пообедать с нами на первом этаже отеля. Стоит ли говорить, что чужая наивность и добросердечие – самые легкие для употребления плоды, и когда Жанна отлучилась в туалет, мне были переданы вещества и алкоголь. Чтения в Лейпциге, как сказано выше, не состоялись.

На обратном пути, в поезде «Лейпциг – Берлин», после того как я час сорок вдумчиво протирал клавиши ноутбука салфеткой, Жанна наконец заговорила со мной, заметив, что в таком виде ехать в Россию «просто неприлично» и что стоит задержаться в Берлине на сутки, чтобы провести время в СПА (выводящая токсины маска, хаммам, водные процедуры). «Хотя, конечно, мое дело предложить. Решайте сами».

Слово «неприлично» могло бы стать отличным заголовком к статье об этом читательском туре. Откровенно говоря, я и сам чувствовал себя порядочной свиньей по отношению к Жанне и, чтобы хоть как-то загладить свою вину, решил сделать ей небольшой презент в виде сумки.

Мы приехали в Берлин, когда все магазины уже закрылись, поэтому, побродив по городу, я купил ей цветов и почему-то… сандвич. Следующим утром ехать за сумкой меня заломало, и я отделался приглашением на ужин, за которым мы мило поболтали, и на лице Жанны читалась радость завтрашнего перелета в Россию, что давало надежду на окончание моих беспробудных гулянок (угроза попасть в желтую прессу, отсутствие либерализации марихуаны).

Надежды умирают так же легко, как и рождаются. Смерть этой была скоропостижной. Можно сказать, ребенок умер при родах. В России все оказалось гораздо хуже, как в песне «мой сосед не пьет и не курит, лучше бы пил и курил». Мое немецкое разухабистое веселье и глуповатая, но добродушная рассеянность исчезли.

Первой женщиной, которую я встретил в московском аэропорту, была депрессия.

Я превратился в мерзкого, раздражающегося по каждому незначительному поводу типа. Мне до смерти надоели интервью, пресс-обеды, студии региональных кабельных каналов, однообразные вопросы читателей, бессмысленные журналисты, поезда, самолеты, местные достопримечательности. Я сам себе смертельно надоел. Чаще всего от меня можно было услышать фразы вроде «я устал», «мне все равно», «у меня нет сил» и «скажи им что-нибудь сама».

Тур любви (в российской его части в самом деле были какие-то невероятные аншлаги) плавно превратился в тур ненависти, тур усталости, тур бесконечных, бессодержательных самоповторов. И аналогия с котом казалась теперь весьма удачной. Если он урчит и делает вид, что любит меня за то, что я кормлю его «Вискасом», то все окружающие в этом турне делали вид, что любят меня за то, что я кормлю их байками.

Вскоре я ощутил полную опустошенность. Я развлекаю их, я скрашиваю час их жизни. Многие приходят просто поглазеть, с пивом, чипсами и телками. Они жрут меня. Как в кино, только бесплатно. Я даже не знаю, с какой целью они берут автографы. Возможно, и скорее всего, у таких людей есть полка с подписанными книгами актеров, певцов, телеведущих, музыкантов. И моя встанет на нее просто потому, что прикольно иметь полку книг с автографами «известных, типа, чуваков». Чтобы книги стояли и чтобы… что?

– Что вы сейчас чувствуете? – задает вопрос девушка в левом ряду справа.

– Спать хочу, – отвечаю.

– Нет, я в другом смысле. – Полный зал журналистов, все в восторженном ожидании. – Это слава? – Видимо, ей очень хочется мне понравиться перед тем как задать «неудобный» вопрос.

– Давайте назовем это так, если вы хотите.

– Герои ваши – поголовно подонки, с той лишь разницей, что некоторые из них жалкие, а некоторые гнусные. Почему?

– Это делается в расчете угодить обеим читательским аудиториям: и гнусной, и жалкой. Для хороших людей и для девушек я пишу под псевдонимом.

– Ваши романы сплошь автобиографичны. Вам нормальные люди в жизни вообще встречались?

– До вашего появления нет. Вам, кстати, какие подонки больше нравятся?

– Мне вообще подонки не нравятся, – вспыхивает она и садится на свое место.

– Жаль. – Тянусь за стаканом, делаю глоток воды.

– Не устали от тура? – Юноша в первом ряду.

– Что вы! – Чуть не захлебываюсь водой. – Каждый новый город – это новая встреча с читателями, новая энергетика. Она питает меня.

– Вы любите своего читателя?

– Конечно. Иначе зачем писать? Любовь созидательна, тогда как ненависть непродуктивна.

– А журналистов? С удовольствием даете интервью?

– Безусловно. Ваши интервью заставляют постоянно держать мозг в тонусе. – Смотрю на Жанну, та сидит довольная, изображает аплодисменты.

– О чем ваша новая книга? – интересуется похожая на библиотекаршу женщина с последнего ряда.

– Наконец-то, – выдыхаю, – а у кого тот же вопрос? Есть ли еще вопросы про мои черты, воплотившиеся в героях, и про творческие планы?

С десяток человек поднимают руки, вызывая зубовный скрежет. Встреча медленно, но верно переваливает экватор моего терпения.

– Спасибо, – говорю, – на эти вопросы я уже отвечал в Казани, Питере и, по-моему, в Ростове. Что-то еще?