Алексей Митрофанов - Тверская. Прогулки по старой Москве Страница 2

* * *

Но была во всем этом огромная несправедливость. Ведь в помощи иконы более других нуждались тяжелобольные – те, кто никак не мог добраться до часовни и приложиться к чудотворной Иверской. Но несправедливость эту быстро устранили. Действительно, ведь если можно было сделать одну копию, значит, можно сделать и другую. Таким образом в Москве возникло несколько Иверских икон. И все – чудотворные. Выстраивать их по ранжиру в смысле подлинности и могущества считалось делом не богоугодным, чуть ли не языческим. Богоматерь-то одна, и поклоняются-то, по большому счету, ей, а не куску раскрашенного дерева в дорогих ризах.

Поэтому икону регулярно (чаще ночью, но случалось, что и днем) выносили из часовни и возили по Москве. А на ее место ставили так называемую Заместительницу.

Икона ездила по городу помпезно – в закрытой карете, украшенной херувимами из высокопробного золота, и с факельщиком-вестовым. Шестеркой лошадей управляли кучера без шапок. Разве что в самый жестокий мороз они обматывали уши толстыми платками.

Прохожие же, увидев эту важную процессию, крестились и тревожно перешептывались: «Иверскую везут».

«Поднятие иконы» (так официально назывался этот ритуал) вошло в московский, непонятный жителям иного города, фольклор. «Не миновать Иверскую поднимать» – так говорили в случае, когда какое-нибудь дело принимало скверный оборот. Подобным замечанием, но только ироничным – «Иверскую поднимают», – сопровождался и визит какой-нибудь высокой, редко одаряющей своим присутствием чиновной шишки.

Впрочем, не всегда икону приглашали по печальным поводам. Она могла приехать в новоселье, на крещение, к свадьбе. Многие же москвичи старались принимать икону вне зависимости от печальных или радостных событий. Например, раз в год.

К приему Иверской готовились заранее. Дом, конечно, прибирался и проветривался. Выносили мусор. Вытирали пыль. Заранее готовились два стула или же диванчик – словом, место, на которые служители Николо-Перервинского монастыря (почему-то именно они взяли «шефство» над иконой) ставили чудотворную святыню.

По заведенному регламенту Иверскую встречали во дворе. Первым из кареты выбирался отец дьякон, держа в руке фонарь на ножке. Он протягивал этот фонарь кому-нибудь из домочадцев, после чего остальные брали чудотворную икону и торжественно вносили в дом. Долго служили молебен, затем все прикладывались к чудотворной, а после ее проносили по всем помещениям (не забывая при этом сараи, конюшни и псарни). Под конец наступала самая странная часть этого ритуала. Икону наклоняли, и все обитатели должны были пролезть под ней. Кто полз на животе, кто на карачках, а кто-то семенил на четвереньках. Это называлось «осениться благодатью».

Случалось, что солидная, добропорядочная мать семейства, поднимаясь с корточек, запутывалась в платье, падала и еще долго не могла подняться. Дети, разумеется, хихикали и перешептывались, они называли сие действие игрой в маленьких сереньких мышек.

Взрослые, конечно же, одергивали подрастающее поколение, но и сами иной раз едва сдерживали улыбки.

По окончании монахам полагалось угощение, а затем икона уезжала. Радостные домочадцы поздравляли друг друга «с дорогой Гостьей» и наконец-то шли спокойно спать.

Естественно, не обходилось без курьезов. Как-то раз, на освящении дома актера Садовского, монахи не выдержали и начали хохотать. Оказывается, тайком от монастырского начальства они не раз сбегали в театр, а служа молебен, постоянно вспоминали лицедея во всяческих комических ролях.

В другой раз известный хулиган и репортер Владимир Гиляровский, желая рассмешить своих знакомых, заплатил кучеру Иверской кареты три рубля за то, чтобы прокатиться в ней по улице, выглядывая при этом из окошка и демонстративно попивая пиво из бутылки.

Но это, конечно, считалось кощунством, хотя никому и не причиняло вреда.

* * *

Любопытным было и соседство Иверской иконы. В самих воротах расположен был архив Губернского правления. Слева – здание Присутственных мест, заполненное колоритным московским чиновничеством. Литератор Павел Вистенгоф писал об этих деятелях: «В девятом часу утра, если вам случится быть у Иверских ворот, то вы увидите, как они стаями стекаются со всех сторон, с озабоченными лицами, с завязанными в платке кипами бумаг, в которых весьма часто, может быть, упоминается и о вашей особе, если вы имеете дела. Они спешат, кланяются между собой, заходят в часовню Иверской Божией Матери и, сотворив молитву, бегут писать роковые слова: „Слушали, а по справке и приказали“, бывающие иногда для вас источником всех благ земных или наоборот. В три часа чиновники выходят из присутствия, тут опять вы можете их встретить, на лицах опять видна заботливость, но это уже не забота службы, а забота тощего желудка».

А рядышком со зданием Губернского правления располагалась тюрьма под народным названием «яма» (как нетрудно догадаться, названная из-за соответствующего местоположения).

Здесь сидели исключительно предприниматели. Разорившийся (или же разыгравший свое разорение) купец звал кредиторов на так называемую «чашку чаю». Вообще-то чай мог и не подаваться – главное, что инициатор этого «чаепития» рассказывал о том, как печальны его дела, а после предлагал присутствующим смириться с их не слишком выгодным вложением финансов и получить, к примеру, гривенник, а то и пятачок на рубль.

У кредиторов было три возможных выхода. Первый – и впрямь примириться с потерей. Второй – совместно взять опеку над делами неудачника. И третий – посадить его в «яму», «на высидку», пока не расплатится. Естественно, что на такую крайность шли чаще всего тогда, когда подозревали своего коллегу в махинации – дескать, злокозненный обманщик переписал все капиталы на жену. Однако же случалось, что сажали человека очевидно честного – в расчете, разумеется, на то, что его выкупит богатая родня.

Порочность же существовавшей схемы заключалась в том, что в государственной казне не было предусмотрено расходов на содержание подобных неплательщиков. И по действовавшим правилам деньги должны были вносить те самые обманутые вкладчики. Как только установленная сумма содержания не вносилась вовремя, купца из заключения отпускали.

Некоторые пользовались этим, чтобы подразнить бедного должника. Только его отпустят, только он пару деньков посидит дома – тут за него снова вносится оплата. И полицейский вновь отводит должника в гнусную «яму».

Про «яму» ходила песенка:Близко Печкина трактира,У присутственных ворот,Есть дешевая квартираИ для всех свободный вход.

Естественно, условия в этой «квартире» были не из лучших. Многие лжебанкроты не выдерживали и расплачивались с кредиторами – лишь бы скорее выбраться из «ямы». Правда, и это получалось не у всех. Известен случай, когда некий господин решил подобным образом подзаработать – перевел все свое дело на сына и отправился «на высидку». Довольно скоро это ему надоело, и встретившись со своим отпрыском, лжебанкрот предложил тому начать переговоры с кредиторами. На это сын вдруг неожиданно ответил:

– Посиди еще, папаша.

Тот, естественно, опешил:

– Ведь это мои деньги, я все передал тебе.

Сынок ответствовал:

– Сам знал, кому давал.

Долго еще тот «папаша» питался скудными харчами своих кредиторов и благотворительными сайками, которые обычно подавали к празднику «несчастненьким» сидельцам.

Рядом с «ямой» же располагался и Монетный двор – один из самых важных стратегических объектов старой, а точнее говоря, древней Москвы. Он был построен по приказу Петра Первого в 1697 году с целью чеканить твердую российскую валюту. На первом этаже располагались плавильная, кузнечная и прожигальная палаты, войти в которые можно было только со двора. Даже окна этих производственных цехов были обращены во двор, а не на улицу. Причина этих странностей была не только в засекреченности и особенной охране производства, но и в том, что оно было связано с огнем. Пламя могло вдруг вырваться и в который раз дотла сжечь деревянную Москву.

Во всяком случае, в тех помещениях, которые располагались выше – казначейской, работной, кладовой и двух пробирных палатах были прорезаны отнюдь не маленькие внешние окна.

Новое сооружение стало не только стратегическим объектом, но также и очередным монументальным украшением Москвы. Его фасады были разукрашены резьбой по камню, изразцовым фризом и другими символами роскоши того периода. А над воротами авторы написали о предназначении этого здания: «Построен сей двор ради делания денежной казны».

В девятнадцатом веке производство монет было выведено на окраину Москвы, а здесь разместился трактир, который в народе прозвали «Монетный».