Борис Егоров - Воробей в пустой конюшне, или Исповедь раздолбая – 2 Страница 2

И ведь, рожа немытая, нет – чтоб уйти. Умнейший вопрос задал: «А что здесь происходит?» У Светы глаза съехали к переносице, а я вскочил и пошел к завучу. У того сработал инстинкт самосохранения, и он испарился.

Пытались Светлану Сергеевну обвинить в растлении малолетних. А я, как обычно, кинулся исповедоваться к папане – в смысле, это я виноват, она тут с боку припеку. Он сначала с удивлением слушал, потом начал ржать, а потом сказал: «Разберемся…»

Сходил папаня в школу, потом завуч меня обходил стороной. А Светлана Сергеевна? А она ниче. Дальше пение преподавала…

Не откладывай на завтра

Вот товарищ Аджабраил жизнь видел только из окна персонального автомобиля товарища Саахова. А я до десятого класса эту самую жизнь разглядывал, уютно устроившись в папаниных ежовых рукавицах. Где-то подспудно я чувствовал, что реальность очень редко совпадает с тем, что писали в советских книжках. А после поступления на журфак МГУ, когда папаня отпустил меня в свободный полет, я стал радостно тыкаться во все темные углы окружающей меня действительности. И очень быстро убедился, что все современные писатели – за очень редкими исключениями – одно жулье. Но остаточные явления книжных розовых очков не раз и не два ставили меня в очень хреновые положения.

Одно время я постоянно околачивался в редакции «Московского комсомольца». Там было много таких оболтусов, как я. Занимались с нами два человека – Саша Аронов и Юра Щекочихин.

Как сейчас вспоминается, Аронова мы малость побаивались. Он молча смотрел на будущих светил журналистики с таким задумчивым любопытством, что хотелось сразу перестать отнимать у него его драгоценное время. И убежать к Щекочихину. Когда я в первый раз увидел Юру, то решил, что он здорово похож на Гурвинека. Как я теперь понимаю, Юра был умнейшим человеком с даром учителя. Когда он заворачивал дубово написанную информашку, то после его слов и обидно не было, и понятно становилось – что у тебя не так.

Когда я вернулся из армии, Щекочихин уже перешел в «Комсомолку». И я опять стал ходить к нему.

Однажды Юра кинул в меня спичечный коробок и сказал: «А хочешь в командировку съездить?» В те времена проводили футбольный турнир «Кожаный мяч» – для детских дворовых команд. И совершенно для всех неожиданно первое место заняли мальчишки из-под Николаева. Об этой команде раньше никто и слышать не слышал.

Вот мне и было предложено съездить туда и написать – как команда и тренер добились таких выдающихся результатов. Ясный пень, я с радостью согласился.

Нда-а… Когда тебе двадцать лет, и ты ни хрена, в принципе, в жизни не понимаешь – оно впечатляет, если тебя в аэропорту города Николаева встречает черная «Волга» из обкома комсомола. И в самом обкоме вокруг тебя пляшут солидные люди, стараясь предугадать все твои желания. Ну, как же! Приехал не хвост собачий, а представитель печатного органа ЦК ВЛКСМ!

В общем, покормили, помню, меня в обкомовской столовой (больше похожей на ресторан), посадили в уазик и отправили в нужный мне поселок.

Тренер мальчишек Витя встретил меня настороженно. Когда сопровождающие меня лица отвалили обратно, тренер помялся и пригласил меня за стол. «Вы… извините… как насчет… для аппетита?» А мне чего-то приелось чувствовать себя Хлестаковым. Я и говорю: «Витя, давай на ты, и попроще». Он улыбнулся, вздохнул с явно выраженным облегчением, и… понеслась.

В те года я мог много выпить, не теряя, извините за выражение, константуума восприятия. А Витя вообще водку хлестал, как воду.

Короче, к вечеру мы стали корефанами – не разлей вода. И он потащил меня на Буг рыбачить. А дальше в памяти все перепуталось. Помню только, что один раз я попытался поговорить с мальчишками-футболистами. И они мне успели рассказать, что им очень помогли московские пацаны – даже свои бутсы давали на игры. А потом пришел Витя и утащил меня – он потребовал продолжения банкета.

В конце концов за мной опять приехал уазик. Мы с Витькой пообнимались, обменялись адресами и он сунул мне в сумку бутылку и две дыньки-колхозницы.

В обкоме очень представительная дама удивленно посмотрела на мой измочаленный вид, завела меня в роскошный кабинет и попросила подождать – типа, она за билетом моим до Москвы сходит.

А мне стало плохо. Организм был молодой, к отраве в таких дозах не привыкший. Тем более, что ели мы с Витькой редко и мало – в основном пили. В общем, совершенно непроизвольно вывернуло меня наизнанку прямо на ковер. Я выскочил в коридор, увидел напротив дверь туалета и закрылся там в кабинке. В себя приходил. Слышал снаружи вопли: «Понасылают всяких сральников!»

Не помню, сколько я на толчке просидел. Потом по-тихому выбрался и к выходу прошмыгнул. А там вахтерша какая-то с брезгливой ухмылкой тормознула меня и сунула конверт. В нем был билет на поезд. Ох…

Вернувшись в Москву, поехал я в редакцию. Снизу позвонил Юле Щекочихину. Он не стал мне выписывать пропуск, сказал, что сейчас сам спустится. Спустился. Выражение лица у него было… в общем, нехорошее. Он спросил: «Что ты там натворил?» Я по молодости лет попер в несознанку: «Да ничего! Все было нормально!» Юра с минуту помолчал, глядя на меня: «Ладно. Отписывайся, потом разберемся», Повернулся и ушел.

Больше я ему не звонил, и к редакции близко не подходил. Стыдно было. И висела у меня на душе эта история долго. Много лет прошло. Вернулся я как-то из очередных странствий, и стукнуло мне в голову – надо встретиться с Юрой, извиниться.

Стал его разыскивать. И узнал, что извиняться уже не перед кем. Умер Юра…

Звезда Давида в домашнем исполнении

И чего я в ювелирах не остался? Работа тихая, домашняя. И всегда есть, на что выпить. Правда, много шансов по башке получить от расхитителей социалистической собственности. Ну, это уж… какое у кого – единство противоречий.

Было время, я лазил по Москве в поисках интересных людей. И попал как-то в гости к, извините за выражение, ювелиру-любителю Алексею. Он делал кольца, печатки и кулоны-медальоны всякие. Свой метод Леха гордо и научно называл – «центробежное литье по выплавляемым моделям». И напросился я к нему в ученики. Лепишь, бывалыча, из пчелиного воска пэрстень поздоровее – работники мясных отделов в продуктовых магазинах почему-то слабость к таким «болтам» имели. Потом со всякими тонкостями ставишь конструкцию в обрезок трубки – форму. Кладешь сверху кусок серебряной ложки, или полтинник 24 года издания. И – под газовую горелку. Форма стоит на подставке с веревкой. Как только серебро забегает шариком, так хватаешь веревку и мотаешь в воздухе по кругу, что есть духу, эту… центрифугу. Ну, а далее – расколачиваешь гипс и смотришь, что получилось.

Жизнь была нескучной, потому как клиентов у Лехи было навалом. С золотом он не связывался. Влетел однажды прилично. Заказали ему дубликат серебряной печатки его же изготовления – только из золота. Леха по неопытности взялся за это дело. Заказчик принес, как исходный материл, несколько обручальных колец. В его присутствии все было аккуратно взвешено на аптечных весах. А потом…

Леха мне объяснил так: «Хрен его знает, что там было в этих кольцах, кроме золота. Но, когда я сделал отливку и разбил форму – отлилось только половина где-то модели восковой. Остальные примеси выгорели при плавке, так я понимаю». А заказчика совершенно не колыхали технические тонкости. Он обвинил Леху в аферизме и набил ему морду – из мясников был дядя, крепенький. Чтобы расплатиться, Лехе пришлось у собственной бабушки украсть какую-то рыжую побрякушку. Она была из дворян, и такого барахла у нее имелась целая шкатулка. Зато внучок, чтобы успокоить свою совесть, привез ей потом букет цветов и торт. После чего бабушка смотрела на него подозрительно и неохотно пускала его в дом.

Кроме печаток, у клиентов почему-то пользовались большим спросом медальончики с еврейской звездой магендовидом. Моделью у Лехи была какая-то маленькая типа оловянная медалька. Он меня уверял, что она досталась ему в подарок от израильского солдата. Серебряные копии этой звезды Давида разбирались очень лихо – причем людьми, совершенно внешне не похожими на евреев.

И как-то звоню я в дверь своему наставнику. Дверь открылась сразу, и какой-то мужик при галстуке за рукав пригласил меня внутрь. Я, спотыкаясь, влетел в квартиру. Там было много народу, и все – при галстуках. Один дядька глянул на меня: «Ну-у! Этот – точно не из русских дворян». А Леха сидел на диване со злобно-кислой физиономией.

В общем, кто-то где-то настучал на Леху – про звезды Давида. Его спасло гинекологическое древо – он действительно был древнего русского дворянского рода. Всю аппаратуру только конфисковали.

А меня долго воспитывали в черной «Волге». Типа, папа ваш – наш коллега, а его сын участвует в подрыве устоев. Я знал, что папаня меня за такие новости удавит и вабще. Терять мне было нечего, поэтому я угрюмо пробурчал: «Позвоните ему. Пусть сам разбирается». Которые при галстуках – подумали, подумали, и выпихнули меня из машины: «Мы еще увидимся!»