Сергей Герман - Чужой Страница 2

Разгоряченный Зыков сбросил нательную рубашку и на пару со старшиной пилил кривой ствол акации. На его спине бугрились тугие мышцы, было видно, что крестьянский физический труд доставляет ему удовольствие.

Женька сидел в отдалении, краем глаза наблюдая за дорогой и покусывая пожухлую травинку. Слабый ветерок трепал чудом уцелевшие листья деревьев. Подошёл распаренный, улыбающийся Зыков, вытирая вспотевшее лицо носовым платком и одевая бушлат, сказал:

– Уважаю мужскую работу, чувствуешь себя мужиком, а не размазнёй. Настоящий мужчина должен или ломать, или строить, отбирать, или защищать. Давай к машине, помогай грузить, а то заснёшь на боевом посту.

Сержант поставив автомат к дереву, повернулся к лесу. Уже подходя к машине, Женька услышал его окрик:

– Эй! А ну стоять!..

Обернувшись назад, он увидел, как сержант яростно нажимает на спусковой крючок автомата, раз за разом передёргивая затвор. Лесную тишину разорвали автоматные очереди. Как в замедленной съёмке, Женька видел, как пули вырывают клочки ваты из бушлата на спине Зыкова. Вздрогнув, он бросился к машине и, запнувшись о торчащий из земли корень, упал на землю, успев заметить, как огненные струи сбивают с ног солдат, рвут их тела, заставляя корчиться от смертельной боли.

Когда он открыл глаза, первая мысль была, что он находится в могиле. Кругом была темнота, скрюченные ноги затекли. Руки были связаны за спиной, воняло бензином, и к горлу подступала тошнота. Женька хотел закричать, но из горла вырвался лишь сдавленный стон. Рот был заклеен липкой лентой. Он прикрыл глаза и начал молиться. Женька никогда не был в церкви, молиться не умел, но видел в раннем детстве, как бабушка Галя повязывала платок и ставила свечку перед иконкой Божьей матери.

В пропахшем нафталином комоде у неё постоянно хранился запас жёлтых, с мизинец толщиной, свечечек. Бабушка отрешалась от всего происходящего, медленно и вдумчиво накладывала сложенные в щепоть пальцы на лоб, живот, плечи, шептала:

«К Тебе Пречистой Божьей матери, припадаю и молюсь, если Царица беспрестанно согрешаю и прогневлю Сына твоего и Бога моего… каюсь трепеща, неужель Господь поразит меня… Владычица моя Богородица, помилуй и укрепи».

Бабушка Галя истово била поклоны, пламя свечи отражалось в её зрачках. Маленький Женька в такие минуты старался не шуметь, мама объясняла ему, что бабушка разговаривает с Богом, просит у него защиты. Иногда мальчик подсматривал в дверную щель: неровное пламя свечи оживляло женское лицо на потемневшей иконе, казалось, что Богородица слушает бабушку, внемлет её молитвам и обещает взглядом: «Всё будет хорошо, всё будет хорошо».

Задыхаясь и захлёбываясь слезами, Женька застонал, замычал: «Пресвятая Богородица, Пречистая матерь Божья, помилуй, спаси и сохрани».

Днище багажника под ним перестало дрожать, открылся капот, и в лицо ударил дневной свет. Мужчина в милицейской форме больно ткнул его стволом автомата в грудь:

– Ты чего воешь, биляд, страшно? Надо было дома сидеть, а ты детей приехал убиват. Если ещё будешь мычать, я тебе язык отрежу.

Человек с автоматом ещё раз ударил его в грудь и захлопнул багажник. Опять навалилась темнота, Женька молча заплакал, по его щекам текли слёзы. Машина ехала несколько часов, иногда по крыше машины хлестали ветки, раздавались царапающие звуки, и Женька догадывался, что его везут через лес. Двигатель натужно ревел, и он понимал, что машина движется в горы. Наконец, шум двигателя смолк, загремело железо ворот, машина проехала ещё несколько метров и встала. Раздалась незнакомая гортанная речь, мужской смех, опять открылся багажник. Незнакомый бородач сорвал с его губ ленту и, ухватив за воротник бушлата, как котёнка выдернул из багажника. Затёкшие и одеревеневшие ноги не держали, Женька опустился на колени, прямо в снежную кашу. Вокруг засмеялись:

– Что, воин, от страха ноги не держат?

Старик в мохнатой папахе и с палкой в руках подошёл к нему вплотную, заглянул в лицо. Заскорузлыми жёлтыми пальцами приподнял веки, осмотрел зубы, осуждающе зацокал языком, что-то недовольно пробормотал. Другие мужчины вытаскивали из машины автоматы, Женька узнал свой, с оцарапанным прикладом, защемило сердце. Один из мужчин, услышав голос старика, что-то ответил и, подняв Женьку с земли, поволок его в какой-то сарай.

– Недоволен отец, говорит, какого-то дохлого русского притащили, мол, плохо работать будешь. Если станешь лениться, мы тебя собакам скормим, а на твоё место другого привезём. Так что смотри, продолжительность твоей жизни зависит только от тебя самого, – сказал он, запирая дверь на большой амбарный замок.

Сарай оказался обжитым, на полу у стены лежали несколько коз. Увидев Женьку, они пугливо вскочили со своего места, потом несколько раз испуганно мекнув, опять улеглись на своё место и принялись жевать свою жвачку.

Найденов осмотрел свою тюрьму. Каменные стены, окна- бойницы, через которые не смогла бы пролезть даже его голова, покрытый соломой пол. Почти всю ночь он просидел на корточках. Ближе к утру, когда усталость пересилила страх и тревогу, он задремал, прижавшись к тёплому козьему боку. Рано утром заскрипела дверь, незнакомый мужчина поманил его пальцем:

– Иди за мной, солдат.

По ступенькам поднялись в дом, прошли в комнату. В кресле сидел давешний старик, крутил в руках зелёные чётки. У его ног на пушистом ковре сидел мальчик лет шести, смотрел исподлобья. У дальней стены на диване расположились четверо бородатых мужчин в камуфляжной одежде.

Конец ознакомительного фрагмента.