Алла Лескова - Фимочка и Дюрер. Вне жанра. 3-е издание. Исправленное. Страница 2

В четвертом классе я сидела за одной партой с Витей Членовым. Это был добрейшей души пацан, высокий и крупный. Тогда он еще не понимал, почему все прыщавые старшеклассники ржут при виде его и называют членом. Тогда и я не знала, что такое член, не только Витя. И никто в нашем классе тоже. Мы не понимали, почему старшие смеются при виде Витьки. А он очень страдал, я это видела.

Математичка Валентина с лицом благочестивой Марты и большим животом, который она все время поглаживала сверху вниз непонятно зачем, поставила Витьке двойку в четверти. Витька заплакал, это было последней каплей после всех дразнилок. Я написала записку: «Эта Валентина сволочь, не плачь!». И подвинула тихонько ему, не сводя глаз с живота Валентины.

Пока Витька читал записку, Валентина одним махом перешагнула класс и подскочила к нашей парте. Что называется, спиной почувствовала, что про нее. Наверное, давно себя сволочью мнила. Я успела скомкать записку и сжать в кулаке. Валентина требовала отдать записку, но я не отдавала. Тогда она стала насильно разжимать мой кулак и разжала. В этот момент Витька выхватил у нее записку из рук, кинул в рот и съел. Валентина стояла красная и орала: вон из класса и родителей в школу.

Мы с Витькой с радостью выскочили в коридор. Он спросил: твои родители придут? Я сказала, что нет. Что моего папу уже год вызывают в школу за то, что я не приношу кал, так он и то не приходит… Витька засмеялся и спросил: а че ты кал не приносишь? Я принес!

Через три года Витька понял, почему его дразнили членом. И сменил фамилию на материнскую. Но все годы не мог забыть издевательств. И как-то грустно у него сложилась жизнь. Рано умер, почти сразу после выпуска.

Витька, я тебя помню. Как ты мою записку съел.

У сотрудницы любимая кошка по весне удрала через форточку. Три недели ее не было, а на сотруднице не было лица. Все утешали, говорили, налюбится, вернется. Три дня назад вернулась. Через ту же форточку. Очень печальна, очень грустна.

Роst coitum animal triste. После соития тварь грустна… Ничего не изменилось с древности.

Сегодня День программиста. Но я уверена, что они, программисты, об этом не знают. Им вообще вся эта наша суета сует не интересна. Инопланетяне. Одного, Дениса, ой, Дэна то есть, до сих пор помню… В теплых вязаных носках. Молча заходит, вынимает первую бутылку пива и часов шесть сидит, глядя в монитор и что-то набирая на клавиатуре. Периодически произносит: мда… Раз пять спускается на лифте за очередной бутылкой пива. На мой тревожный вопрос: ну что там? – отвечает после долгой паузы: бывает хуже… И идет на кухню курить. Тревога моя усиливается, и я представляю, сколько мне придется платить за это «мда»… Собрав аккуратно все бутылки, Дэн встает, долго смотрит вдаль и произносит: да вы просто поаккуратнее, у вас много окон открыто было… Я их позакрывал. Уходит и не берет денег ни копейки. С праздником тебя, Дэн!

А по вечерам, когда было совсем темно и небо в желтых звездах, мы ходили всем двором вокруг нашего дома и заглядывали в окна на первом этаже. Тогда первый этаж был совсем низким, решеток не было, и вообще родители не боялись за нас, не закрывали двери в квартирах, и все это правда.

Однажды мы заглянули в окно наших соседей, чьи две дочки гуляли с нами в этот вечер. Пацаны начали умирать со смеху и звать нас пальчиком, мол, все сюда!!! Мы прильнули расплющенными носами к окну и увидели там маму и папу наших подруг, которые, пока дочек нет дома, захотели любить друг друга. И вот стоит стая придурков лет десяти, хихикает, и лица сестер, которые в свое окно смотрели на все это, я никогда не забуду.

– Ах, значит, так, – сказала одна из них. – Значит, вот вы какие… Мамочка. И папочка… А мы вас так любили… А вторая, сестра помладше, повернулась к нам и сказала:

– А вы будете с нами дружить после этого? Мы им скажем, они больше не будут… И заплакала.

Через годы и годы мы с ней, со второй, встретились и вспомнили эту историю. И она сказала, смеясь: теперь я знаю, что родители были правы. И в этом тоже.

Ни одного блина не съела, но уже несколько дней лоснится лицо. Великая магия слова – масленица.

Если мужчина вам говорит: тебя нельзя не любить, – тут же бегите от него.

Наши люди, как известно, не улыбаются. Их право. Не хочется – зачем улыбаться. Но если девушка в утреннем автобусе, почти девочка, всю дорогу улыбается чему-то своему – это же глаз не оторвать. Наверное, ночь прекрасная была. Или будет. Но день прекрасный обеспечен. Это ее, любви, дела.

Одна моя бывшая коллега по коррекционной школе, учительница с внешностью модели и интеллектом довольно отсутствующим, как-то произнесла: черт меня дернул пойти в свое время на олигофренопедагогику! Учи этих идиотов теперь…

– Оль, а правда, зачем пошла?

– Знаешь, мне так понравилось название факультета. Красиво звучит, правда? Олигофрэ-ээээээээно… педагогика… Олигофрэээно! Ваще супер, да?

Про пионервожатую нашу, Тамару, не вспоминаю. Потому что не забывала никогда.

Мы возвращались темным азиатским летним вечером вместе с Тамарой из театра, несколько девчонок-пятиклассниц. Стая обкуренных, как я теперь понимаю, парней преградила нам дорогу. Приставили ножи чуть ниже наших животов и процедили – пошли с нами. Мы замерли и посмотрели на Тамару. Тогда она казалась взрослой тетей, а лет ей было двадцать, не больше…

Парни потребовали для утех не ее, она была очень некрасива и, наверное, стара для них. Мы же ничего в утехах не смыслили, и слова такого не знали, и не понимали, что от нас хотят. Тамара сказала громко: бегите быстро домой, вы тут все рядом живете, а я сама пойду с ними. Мы рванули кто куда, и сердце мое никогда так не стучало.

Потом мы узнали, что Тамара пошла с этими…

Они насиловали ее всю ночь. Она попала в больницу, потом уволилась из школы и уехала из города навсегда.

Редко бывают такие непривлекательные лица, какое было у нашей пионервожатой. Но еще реже бывают такие прекрасные лица. И такие подвиги.

Я приходила домой после школы, открывала ключом дверь и заходила в прохладу пустой квартиры после сорокоградусной азиатской жары. Пока доходила до дома, на меня с неба как будто кипяток лился. Я шла на кухню, открывала крышку сковородки, там уже мамой все было к моему приходу готово. Садилась за стол с тарелкой и перед собой ставила зачитанные до дыр узбекские народные сказки. Или «Шел по городу волшебник», была такая книжка, Юрия Томина, кажется… Или «Голубые дорожки»… Не помню, кто написал, но запомнила, что бабушка главной героини готовила к ее приходу кисель и пирожки. Потом начинали звонить одноклассники и спрашивали: че делаешь? И я отвечала: ниче. А ты? – И я ниче. – Ну пока… Уроки будешь делать? – Не знаю. – Ну пока. – Ну пока. Потом я заваливалась на веранде на диван и засыпала до вечерней прохлады, прочитав страниц десять любимой книжки и закидывая в рот виноград «дамские пальчики», он всегда был у нас в холодильнике.

Это было вчера, клянусь…

Сегодня пили чай с тортом, именинник угощал, сотрудник. Приехал рано утром с дачи. Рассказал всякого… Как деревенские пили все тринадцать дней за Победу с родственниками, а потом этих родственников обсуждали, когда те разъехались, мол такие-сякие… ну, как водится. Но меня другое потрясло до глубины души. Я так люблю, когда просыпаюсь от пения птиц за окном. Особенно красиво пели соловьи лет десять назад, когда мы всей семьей отдыхали в Лосево, на Карельском перешейке. Там вообще сладко спалось, и я нежилась в кровати, слушая, как поют соловьи, и с закрытыми глазами нащупывала мужа… Не нащупала. Не открывая глаз, подумала, что опять рано встал и в лес пошел, очень лес любил. И точно, принес грибов, разбудил меня поцелуем, а я уже и не спала, соловьев слушала.

А сегодня сотрудник сказал, что соловьи не просто так поют, не бескорыстно. Представляете? Они так самок заманивают. Даже соловьи небескорыстно поют. Меня это убило наповал. Хоть кто-нибудь бескорыстно поет в этом мире?

В школе я была влюблена в отцовского друга, талантливого журналиста и любимца женщин.

В него нельзя было не влюбиться. Собачьи припухлые глаза и талант. Когда отец приводил его к нам на обед, я открывала им дверь, и внутри у меня все обрывалось. Каждый раз. Он тоже очень любил меня, как ребенка.

Потом он развелся с женой и жил у нас какое-то время, со мной в одной комнате. Я потеряла сон и только смотрела на него спящего неподалеку, смотрела и смотрела…

Через годы, когда я уже расцвела и оформилась, я оказалась проездом в том городе детства и позвонила ему. Он обрадовался и пригласил встретиться. Впрочем, связь наша не прекращалась, мы переписывались время от времени все эти годы, и я знала, что с ним случилась беда. Во время удаления зубов под общим наркозом врач уронил вырванный зуб ему в трахею и скрыл этот факт от всех. И без того страдающий с детства от астмы, этот человек лишился одного легкого и стал задыхаться совсем. Врачи посадили его на гормоны, и бывший любимец женщин и меня превратился внешне в огромного, нереально толстого и ослепшего к тому же от гормонов мужчину.