Марк Котлярский - Странная женщина Страница 2

После обильной трапезы, пустой болтовни и невзрачного обмена мнениями мы прощались.

Марго с мужем провожали нас в прихожую, восторженно слюнявили наши лица и непременно сообщали, что необходимо встречаться чаще, и вообще, дескать, хорошо отправиться куда-нибудь вместе, размяться, расслабиться, съездить за границу.

Это была завершающая часть ритуала, поскольку напутственные слова и пожелания оставались пустыми словами и несбывшимися пожеланиями, обычным сотрясением воздуха. Потому что следующая встреча, в деталях повторяя предыдущую, проходила не раньше, чем месяца через четыре.

Я называл эти встречи «квартальным отчетом» и вскоре воспринимал их, как часть окружающего меня ландшафта или плохую погоду, которую иногда следует терпеть по необходимости.

Хотя, если признаться, ощущение беспомощного идиота и до, и после, и во время вынужденных визитов меня не покидало.

Нет-нет, я понимаю, что больше всего меня раздражало. Не сама Марго, не ее затейливо-назойливое гостеприимство, не повторяющийся раз от разу ритуал, вовсе нет; меня бесило желание Марго заставить нас играть по своим правилам, навязать свой стиль жизни.

Для того, чтобы почувствовать себя самодостаточной ей нужны были зрители; нет, не так, не зрители, а, скорее, партнеры, задача которых состояла в том, чтобы вовремя подавать реплики.

Такой спектакль не может идти каждый день, ибо тогда он наскучит самому солисту.

Впрочем, гораздо раньше он наскучил «статистам»; во всяком случае, как я уже говорил, встречи становились всё реже, пока не прекратились совсем.

…Странно, что я вспомнил о Марго, перебирая в памяти слова в поисках приснопамятного «нотариуса», мучительно перебирая, дергаясь, нервничая и не находя себе места.

А в кафе, где я сидел, звучала грустная музыка, какой-то незнакомый мне певец щемяще пел о том, что всё в жизни проходит, и только любовь вечна; но, увы, это была всего лишь песня, мгновенная иллюзия печали, обычное сладкоголосое вранье, потому что, действительно, всё в жизни проходит, а любовь увечна, как увенчанная моим воспоминанием нелепая Марго, выскочившая в памяти сразу после того, как мое устало сознание выдало, наконец, словно вызволив его из комы, искомое слово «нотариус».

Бедная Бася

– Дура! – проскрежетал кто-то сзади.

– Святая! – принеслось откуда-то в ответ.

…Она подсела ко мне, поздоровалась, представилась Басей; щечки ея слегка пунцовели, губки были упрямо сжаты.

– Это вы будете моим оппонентом? – осведомилась она.

– Я, – подтвердил я.

– И как вы настроены? – поинтересовалась Бася.

– Смирно… – я улыбнулся.

– Ну, тогда и я смирно, – Бася изобразила подобие улыбки.

К тому времени я не много знал о ней: блогер, автор сетевого журнала «Зеленые водоросли» (озорного и небезынтересного), упрямая, неглупая и – главное – независимая.

Честно говоря, воображение нахально рисовало мне яркую юницу – атеистку, которую можно было бы отнести к разряду роковых женщин – Femme Fatale, – но фатальным образом реальность оказалась прямо противоположной: передо мной сидел милый, обаятельный ребенок, чем-то (или кем-то) основательно напуганный, но от этого куда более решительно настроенный и готовый, как мне казалось, взойти на эшафот, отстаивая свою правоту.

Так отстаивал свою правоту Джордано Бруно.

Так отстаивал свою правоту Павлик Морозов.

В сущности, и тот, и другой были фанатиками – один с плюсом, другой с минусом.

Кем же была Бася?

И первым, и вторым, и третьим. А еще и ребенком, которого уличили в неблаговидном поступке и который всеми силами пытается доказать, что это не он подбросил дохлую мышь учительнице, а уж кнопки на стул его соседка положила себе сама.

Однако в любом случае ребенок остается ребенком, и любим мы его, невзирая на его шалости и проказы.

Так вот.

Особой дискуссии, признаться, не получилось. Мне мешал образ ребенка, сменивший в моем сознании Femme Fatale, а Бася, себя не помня, сидела, как нахохлившийся воробушек на жердочке, и упрямо, как мантру, как заклинание, повторяла, то и дело путаясь в словах, одно и то же, нечто вроде о вреде и косности религии и торжестве современной науки. Губки у нее по-прежнему были сжаты, коленки дрожали, и вся она представляла собой пружину, готовую распрямиться в любой момент.

Временами становилось страшно за эту девочку; хотелось обнять ее, погладить по головке и сказать:

– Бася, солнышко, успокойся, пойдем лучше посидим, выпьем кофе, поболтаем, и ты расскажешь мне, малышка, кто же тебя так обидел…

Но… глаза ее смотрели, не мигая, словно остановившись на какой-то одной точке: ни дать, ни взять – живая иллюстрация стихотворения «Смерть пионерки», написанного багровым от высокого давления Багрицким – «Валя, Валентина, что с тобой теперь…», «Нас водила молодость в сабельный поход…», «Возникай содружество ворона с бойцом…», ну и т. д.

– Да ты романтик, – сказал мне знакомый психолог, случайно познакомившись с Басей, – никакая она не бедная. Злая девчонка, прекрасно знающая, чего она хочет, а главное – добивающаяся того, чего она хочет. Учили ее так…

– С чего ты взял? – спросил я.

– У нее же на лбу написано: проходила тренинг личностного роста. Это очень модно сейчас, поверь! – сказал психолог.

И я поверил.

Хотя Басю было все равно жаль.

– Слушай, – продолжил я, – а помнишь, у Тургенева было такое стихотворение в прозе – «Порог»? Мы его в школе наизусть учили. Там о девушке-революционерке, которая стоит перед выбором – идти ей в революцию или не идти. И заканчивается стихотворение тем, что кто-то о ней говорит, что она дура, кто-то, что – святая…

– Помню, конечно. – Психолог пожал плечами. Но твоя Бася – не дура, не святая, и даже не святая дура. Прости за прямоту, но это обычный «гомо сапиенс вульгарис», особый подвид столичных барышень, торжество серости, популяция такая…

– Какая в попу ляция? – съязвил я.

– А такая… – повторил мой собеседник, вздохнув, – что всё делают через попу. Ни ума, ни сердца. Эсэмэсное сознание…

– Бедная Бася… – пробормотал я упрямо. И подумал о странной игре созвучий и смыслов – о том, что всего лишь одна буква в окончании имени вмиг превращает серую столичную мышку в великого японского поэта Басё («Осень уже пришла!» – Шепнул мне на ухо ветер…»). Хотя может быть и наоборот: это Басё сменил одну букву в имени, чтобы, повинуясь бессловесному закону реинкарнации, очутиться в теле девочки Баси, столь рьяно отстаивавшей свое право на существование.

Право, сосуществование в одном теле Басё и Баси я бы отнес к одной из самых удачных шуток Создателя.

Дарума, или Проездом из Жлобина

Жаба с красными очами,острый взор сторожевой.Создавал Господь ночамизаскорузлый образ твой,бородавчатый и кроткий,ядовит и непригож…Что тебе сказать, уродке:– ты одна не подведешь.В нашем нищем огородевстречу я с тобой рассвет.Прочь, небесное отродье,неизбывный мой портрет!

– Срезал ты его, – скажут Глебу.

– Ничего, – великодушно заметит Глеб. – Это полезно. Пусть подумает на досуге…

В маленьком питерском кафе под названием «Сириус» было тихо и уютно. Он, по обыкновению, заказал черный чай с лимоном и мятой, бутерброд с авокадо и яйцом, и в ожидании заказа углубился в книжку, которую достал из черного кожаного портфеля.

Чтение захватило его: речь шла о старинном японском обычае, посвященном ежегодному расставанию с грехами и несбывшимися надеждами. Оказывается, в роли козла отпущения выступала кукла Дарума, нечто вроде русской неваляшки.

Дарума («дар ума» – подумал он, усмехнувшись) являла собой обобщенный (овеществленный) образ буддийского святого Бодихармы (проще говоря – Дарумы).

В канун Нового года японцы изготавливают своих невинных неваляшек в огромных количествах – из дерева или папье-маше. Отличительная особенность данного арте-факта состоит в том, что глазницы куклы – пусты. И вот, загадывая желание на год вперед, человек прорисывовывает тушью в одной из глазниц Дарумы увесистую точку (то бишь, открывает один глаз). Если желание сбывается, кукле добавляют еще один глаз, после чего торжественно водружают на семейный алтарь. Но если же – напротив – ожидания тщетны, а помыслы остаются помыслами, неваляшка отправляется в костер.

– Здравствуйте! Вы случайно не работали в многотиражке «Полимер»?

Если бы не название заводской газеты, где ему действительно довелось в юности проработать несколько лет, то он наверняка решил бы, что обращаются не к нему. Оторвавшись от чтения, он поднял глаза и увидел перед собой женщину лет пятидесяти, плотно сбитую и приятно одетую. Но что самое интересное: поражало ее лицо, как две капли воды схожее с фотографией Дарумы из книги.