Антонина Каримова - Жила-была девочка Страница 2

Бабушка учит расчесывать колючими щетками шерсть на кудель и прясть пряжу на веретено. Усадив меня на нижнюю часть прясницы в виде большой перевернутой буквы «Г», к верхнему резному концу прялки привязывает расчесанную кудель, а рядом с куделью вешает моток с льняной ниткой. Сначала за льняную нитку привязываю к прялке веретено, как козленка. Поплевав на пальцы, вытягиваю из кудели шерстяную нить и, ссучив, то есть скрутив их вместе, пробую прясть. Самое трудное – это одним движением крутанув, как юлу, веретено, наматывать пряжу. Поначалу веретено не слушалось, норовило выскочить из рук и освободиться от наверченной на него пряжи, да еще и запутать ее. Ссученная нить получалась разной толщины и годилась только на грубые носки или варежки. Удивляюсь, что навык тот остался, наверное, на всю жизнь. Бабушка же научила нескольким молитвам, заговорам.

Один заговор от сглаза звучал очень поэтично:

Встану благословясь, пойду перекрестясьиз дверей дверьми, из ворот воротамина широкую улицу, в чисто поле.Во сыру землю уткнусь, белым светом понакроюсь,частыми звездами поутычусь,утренней зарей, вечерней-матушкой подпояшусь…

Любимая молитва – ко сну, от которой становилось тепло и уютно и верилось в какой-то Богородицын замочек:

Ложилась я спать ко Духу святому,крест на мне Христовый – Богородицы замочек.Лягу я, запрусь, никого я не боюсь,Аминь святой молитве.Ангел мой, пойдем со мнойк телу моему на спасенье,к душе моей на сохраненье.Аминь.

Бабушка умерла зимой, когда мне исполнилось пять с половиной лет. Помню: стою у гроба вместе с младшим братом Коленькой, трех лет, и плачу, толкая его в бок:

– Плачь! Надо же плакать…

Путешественница

Летом мне исполнилось шесть лет. Гостила у двоюродной бабушки Марии, одиноко живущей в той же деревне Ёрга, где меня выхаживала бабушка Ирина. До войны у Марии был муж Тимофей и четверо сыновей. Уйдя один за другим на фронт, сыновья-погодки – от 18 до 24 лет, погибли, не успев даже повоевать. На Тимофея в конце войны похоронка пришла. В молодости бабушка некоторое время работала горничной в районном городе Великом Устюге. Красивая, с высокой прической, в платье с белым кружевным воротничком – на дореволюционной фотокарточке.

Удивляюсь: у нее нет утюга, даже такого, как у нас, с трубой, страшного, как огнедышащий дракон. Я всегда забиралась в дальний угол, наблюдая, как одна из сестер, начинив утюг, как пирог, тлеющими углями, размахивает им, раскаляя докрасна.

– Чем же ты гладишь? – спрашиваю бабушку.

– Рубелем, – показывает та деревяшки, одна из них с просечками и есть рубель.

Накрутив на скалку полотенце, катнет по столу или по рубелю, и ткань, особенно льняная, становится относительно ровной и мягкой.

Умывальника у бабушки нет. Его заменяет широкая сверкающая медная плошка, типа низенькой кастрюльки с носиком, подвешенная в углу над тазом. Надо приноровиться, чтобы умыться, осторожно наклоняя емкость. Одно неловкое движение – и раскачавшаяся плошка тут же двинет по лбу или обольет водой. Каким отсталым показался мне дореволюционный быт бабушки!

Гораздо современней висевший дома примитивный умывальник с пипочкой, которой так здорово бренчать и брызгаться с братом.

Бабушка Мария, как и бабушка Ирина, строга. Теперь-то я понимаю, в чем дело. Шутка ли – потерять всех красавцев-сыночков, кормильца-хозяина и куковать в одиночестве со своим прошлым, продолжая жить, работать… Но, будучи ребенком, пробыв у нее несколько дней, я затосковала по маме, запросилась домой.

– Обожди, – говорит бабушка, – уедешь завтра на лошади с почтальоном.

– Знаю дорогу, дойду сама, – упрямлюсь я.

Не знаю, как бабушка отпустила меня, скорей всего, я самовольно убежала. Пройдя два километра растянувшихся за деревней полей и спустившись в низину к Студеному ручью у кромки леса, смотрю: дорога раздвоилась.

По какой тропинке идти, не знаю. Что делать?

Бухнулась на коленки, как учила бабушка Ирина, и стала, плача, творить самодельные молитвы:

– Помоги мне, Боженька, подскажи дороженьку, по какой идти…

Пошла по правой. Пройдя метров сто, смотрю – сбоку к ней и другая тянется. Оказывается, в низине шли параллельно и опять в одну сошлись.

Дальше дорога через лес. То потихоньку иду, то вприпрыжку, напевая песенки. Вдруг испугала мысль: а что, если волк? Хоть и слышала, что волки летом не нападают. А вдруг? Отломив прут, со всей прытью мчусь вперед. Устав, успокаиваюсь, замедлив ход. А пути не видно конца.

За три километра до дома, у речушки Крутихи меня настигает всадник на лошади, милиционер.

– Куда это ты, кроха? – спрашивает.

– В свою деревню, – отвечаю, как Красная Шапочка.

– Ну, садись в седло, устала, наверное, – подсадив меня на лошадь, сам пошел рядом.

Еду, не натягивая уздечку, жалею нежные, бархатные лошадиные губы. Обожаю лошадей, но так редко выдается счастье проехаться верхом. Раз в году отец, правда, брал напрокат лошадь, чтобы вспахать огород, и, конечно же, сажал меня на нее, но я не выдерживала без седла, быстро натирала ноги о широкую спину кобылы Чайки и просила ссадить на землю. В удобном кожаном седле я впервые. Лошадь смирная. Счастье – ощущать под собой живое транспортное средство.

Последние два километра дорога, словно прильнувшая к речке, вьется вдоль пожней, а на другом берегу, как куры на насесте, видны дома деревни. Меня распирает гордость, и я уподобляюсь лягушке Гаршина, которой хотелось всем похвастаться, что это она придумала способ путешествия на утках.

«Это я, это я!» – хочется крикнуть, чтобы все подружки увидели меня, важно сидящую на лошади, а рядом дяденьку в военной форме!

А милиционер, оказывается, приезжал по трагическому поводу: в той деревне, где я гостила, утопился взрослый парень из-за неразделенной любви…

Урок

Осенью, собрав в чемоданчик-баретку книжки, как Филиппок, иду с сестрой в школу. Учитель сажает нас рядом. Немного почитав учебник «Русской речи», толкаю в бок, пристаю к ней с вопросом:

– Люся, когда кончится урок?

Та сердито шикает на меня. Ожидание переменки мучительное. Урок кажется таким длинным, что желание ходить в школу надолго пропадает.

В стужу с утра, надев на босу ногу валенки и завернувшись в шаль, бегу к подруге Капе, живущей по соседству через дорогу, играть.

– Охти мнеченьки, – всплескивает руками Капина мама, добрейшая тетя Рая, – в такой-то мороз! Поди, всю жопу-то отморозила? Ужо матери-то скажу, что с голыми лытками бегаешь.

Тетя Рая направилась к моей маме в гости, а мы с Капой, предоставленные самим себе, играем в принцесс. Обмотавшись подзорами от кроватей, напяливаем на головы плетенные из крученой проволоки хлебницы, а поверх – кружевные накидушки для подушек. А как хочется иметь длинные волосы! У принцесс всегда такие пышные волосы. Их имитируем с помощью шалей. Накинув на голову шаль, углы ее сзади соединяем и обматываем ленточкой. Получается длинный, тяжелый, как настоящая коса, хвост, болтающийся по спине. И так приятно ходить с запрокинутой назад головой, ощущая грузило за спиной. Так проходит зима.

Солнце играет

Любимое занятие – встать рано утром и, сидя на высоком крыльце, глядеть на солнце, напевая песенки. Мама говорит, что раз в году, в Пасху, солнце играет.

– Как это? – спрашиваю.

– А ты гляди внимательней и увидишь.

Мне кажется, что и действительно вижу, как солнце прыгает из стороны в сторону, а его поверхность то подернется дымкой, то засверкает, как начищенная монетка.

– В старину говаривали: кто игру солнца увидит – вырастет самой баской девушкой, – продолжает мама, и я, конечно же, верю ей. Вернувшись в избу, скорей к зеркалу – не стала ли красивее.

С тех пор привычка в любое погожее утро сидеть на крыльце, ожидая восхода: не играет ли солнце в незапланированные дни? И как было не воспользоваться таким простым способом, чтобы стать красавицей!

Расчесал кудельку ветерок по небу,вот бы на недельку в сказочную небыль.Мне бы птицы крылья – я бы полетела,на родном крылечке тихо посиделаи, как в детстве, солнцу песенку бы пела,на меня б в оконце матушка глядела…

– Девка-то твоя, моленая, каждое утро, гляжу, на крыльце сидит, – замечает тетя Рая маме.

– «Кошка» моя ждет, когда корову подою. Пьет только парное молоко, а чуть остынет – не притронется.

– А моя Капка, беда, совсем молока не пьет, один чай дует, тянется, как соломина, жимолость зеленая.

– Ничего, кости есть – мясо на них нарастет, вон какие пустосмешки, резвые да веселые, как овечки, Бог храни… – успокаивает мама и продолжает, – У меня ведь беда приключилась сегодня. Чуть живого петуха сняла утром с твоей изгороди, повесился с горя. Своих кур мало стало, так на твоих кутюшек позарился, да не рассчитал высоту препятствия, когда перелетал, зацепился крыльями и застрял между штакетин… Голова – в твоем огороде, а сам – в проулке висит, крыльями трясет, шею уже перехватило. Хорошо, успела снять!