Алексей Слаповский - Гений Страница 2

– А где Первая?

– Рядом со Второй, – уточнил Иванов.

– Добрый юмор восхитил Евгения, – сказал Евгений в коробочку, – но он надеялся на более точную информацию.

Более точную информацию друзья предоставить не могли, они сами не знали, где Первая и Вторая Песчаные улицы. Поселок Грежин хоть и не получил звание города, но размеры имел не маленькие: десятки улиц и проулков, все не упомнишь. Естественно, они не подали виду, наоборот, понимающе покачали головами. Понимающе и сочувственно: дескать, плохи, брат, твои дела!

– Если ты гражданин России и пересекаешь границу, чтобы из России попасть в Украину, должен платить пошлину, – объяснил Иванов. – А если ты, обратно же, гражданин России, но пересекаешь границу из Украины, чтобы попасть в Россию, тоже должен платить пошлину. Выбирай.

– Евгений не понял, – сказал Евгений, – как можно выбрать при отсутствии выбора?

– Какое отсутствие? – обиделся Жовтюк на несправедливое подозрение в превышении полномочий и произволе. – Вам же ясно сказано, товарищ: или с России в Украину, или с Украины в Россию. Это не выбор?

– Но я же не знаю, где брат живет! То есть, где это будет считаться.

– Так это ваши проблемы! – укоризненно воскликнул Иванов, огорчаясь, что путаный человек хочет взвалить свои трудности на чужие плечи. – Мы разве виноваты?

– Действительно, – согласился Евгений. Достал из другого нагрудного кармана пачку денег и протянул друзьям. – Сколько надо?

В пачке были тысячные, пятисотенные, сотенные, она была довольно толстой.

На лицах друзей выразилась легкая досада. И некоторое смущение. Оно понятно: хоть уже довольно давно гуляет капитализм по нашим краям, многие до сих пор стесняются объявлять стоимость своей работы или услуги. Когда дают по усмотрению, это выглядит доброй волей дающего, а когда ты сам должен оценить собственные усилия, то есть самого себя, возникает неприятный привкус торговли, продажности, ты будто выпрашиваешь, при этом совестно набивать и завышать себе цену, однако и продешевить тоже неохота, вот и думай, считай – собственно, именно это больше всего и тяготит: необходимость самому принять решение. Отсюда ходовой ответ: сколько не жалко! Именно такой ответ и прозвучал из уст Иванова, но в украинском варианте:

– А сколько не шкода!

Он ввернул это словцо скорее для форса, чем по обыкновению: хотя в Грежине много украинских выходцев и потомков, поселок вырос в советское время, когда здесь намечалось строительство крупного железнодорожного узла. Но строительство почему-то отменили, а люди, съехавшиеся со всех уголков огромной страны, перемешались и говорили на удобопонятном языке, близком к общерусскому. Этот язык переняли и коренные грежинцы, что с точки зрения исторической оправдано, с точки зрения украинской государственности – досадно, а с точки зрения обычной человеческой никому не мешало и никого ни к чему не обязывало.

Евгений насчет шкоды не понял и пожал плечами.

– Сколько не жалко, – перевел сам себя Иванов.

– Странно, подумал Евгений, – сказал Евгений. – Как может быть жалко денег? Деньги не больная кошка, не сломанное дерево, не умерший человек. Берите, берите, я не знаю расценок!

Друзья переглянулись. Раз человек настаивает, что ж делать? Иванов пожал плечами, протянул руку и двумя пальцами снял с пачки верхнюю сотенную купюру.

– На двоих! – сказал он, намекая, что один взял бы скромнее, а на двоих меньше сотенной никак нельзя.

– А Вторая Песчаная где-то там! – неопределенно махнул рукой Жовтюк, преисполненный чувства благодарности и желания помочь.

– Спасибо, – сказал Евгений.

– Ну, иди. Только третьякам не попадайся, – предупредил Иванов, который, как и его друг, хотел чем-то отблагодарить Евгения. – Они навряд ли днем шляются, но мало ли.

– Евгений не знал, кто такие третьяки, но пообещал, что будет осторожным, – сказал Евгений и пошел в направлении, указанном Жовтюком.

Он шел, смотрел по сторонам и не бездельничал: описывал увиденное, наговаривая в коробочку, которая была, если приглядеться, плеером с функцией записи голоса – допотопным, кассетным, такими уже давным-давно никто не пользуется, да их и не выпускают уже, как и кассеты.

Он говорил:

– Евгений видел обычную улицу с обычными домами. Были дома красивые, а были не очень. Были сады, а были и палисадники. Иногда ничего не было, только пустой двор, а во дворе машина. Или две. И вот даже три. А вот магазин «Продукты».

Как только он это сказал, из магазина «Продукты» вышла пожилая женщина в белом платке.

Евгений направился к ней, говоря не в диктофон, а в пространство перед собой:

– Ему встретилась женщина с приветливыми глазами, она посмотрела на него и спросила: «Кто вы и чего вы хотите?»

Но женщина с приветливыми глазами глянула на Евгения неприветливо и ни о чем не спросила, лишь пробормотала:

– Развелось вас!

Не смутившись, Евгений вежливо спросил:

– Не скажете, где улица Вторая Песчаная?

Женщина тут же сменила гнев на милость, ей было приятно, что от нее кому-то что-то понадобилось.

– Вторая Песчаная? А кого ищем?

– Аркадия Емельяненко.

– Не знаю такого. А он кто?

– Евгений затруднился с ответом, – сказал Евгений, – потому что ему было неизвестно, кем является Аркадий. Он знал только, что Аркадий его младший брат по отцу.

– Брат? – уважительно переспросила женщина, ценя родство. – Брат – дело хорошее. А ты-то сам кто?

– Евгений тоже Емельяненко, это фамилия нашего отца. Я из села Пухово. У меня там умерла мама.

– Горе какое! – посочувствовала женщина. – И ты, значит, теперь брата ищешь?

– Да.

– Как, говоришь, зовут его?

– Аркадий Емельяненко.

– Нет, не знаю. А ты из военных, что ли?

– Я гражданский. Но мне нравится идея защищать родину.

– Надо же. Ну, уж извини, защитник, не знаю твоего Емельяненко. А ты какую родину защищать собрался?

– Свою.

– Теперь своей ни у кого нету, – сообщила женщина. – Либо Россия, либо Украина, третьего не дано!

– Третьего? А третьяки не третье? – спросил Евгений, вспомнив слово, которым предостерег его Иванов.

– Бог с тобой, третьяков поминать на ночь глядя! – испугалась женщина, несмотря на то, что вокруг был полный белый день. Возможно, для нее, как для всех пожилых людей, ночь всегда была рядом. – Извиняюсь, не знаю, еще раз, твоего Аркадия.

– Я бы и сам нашел, мне нужна улица Вторая Песчаная, дом двадцать семь.

– Да запросто, дорогой ты мой! – неожиданно обласкала женщина Евгения теплыми словами. И объяснила, как попасть на Вторую Песчаную улицу, помогая себе руками, показывая то вперед, то направо, то налево.

Евгений поблагодарил и пошел дальше.

Он долго блуждал, постоянно попадая туда, где уже был, и вышел наконец на Вторую Песчаную улицу, которая, оправдывая свое название, оказалась действительно песчаной, такая здесь была почва. Улица тянулась вдоль оврага, а далеко внизу виднелась заросшая густым кустарником пойма, широкая, до самого горизонта, достойная какой-нибудь полноводной реки. На самом деле там еле заметно и стеснительно блестела худенькая речка – как бедная серебряная цепочка в слишком богатом, не по ней, зеленом бархатном футляре.

Дом номер двадцать семь, деревянный, крашенный охрой и крытый красной жестью, стоял в конце, где улица загибом поднималась вверх, утыкаясь в асфальтовую дорогу, которая, кстати говоря, была пограничной. С одного бока к дому лепилась маленькая застекленная веранда с невысоким крыльцом, с другого была странность: грубо выпиленный в стене дверной проем на месте оконного. Его занавешивало висящее на веревочке старое линялое покрывало, какими у нас обычно застилают диваны, чтобы не пачкать обивку, из-за чего она выглядит как новая и через десять, и через двадцать лет, когда сам диван уже разваливается и просится на свалку, где в результате и оказывается. Странно бывает видеть поцарапанные подлокотники, обшарпанные ножки, засаленные до черноты выступающие части – и нарядную, нетронутую, будто вчера из магазина, обивку. Это сбережение какого-то отдельного качества вещи вплоть до момента, когда ее выкидывают, всегда наводит меня на тревожные мысли, я поневоле вспоминаю в себе и других то, что мы прикрываем и храним неприкосновенным до самой смерти, так ни разу и не воспользовавшись.

У дома стояла стремянка. На стремянке стояла молодая женщина в старом халате. Она водила кистью, густо замазывая охряные доски голубой краской. Но красила не весь дом, а провела вертикальную полосу возле самодельной двери и работала вправо от нее.

Она махала кистью, разбрызгивая краску с нарочитой энергичностью, словно что-то кому-то доказывала. И вдруг услышала голос. Голос сказал:

– Евгений увидел прекрасное и стройное тело женщины, которая могла бы стать его женой, но это невозможно, она, скорее всего, жена Аркадия.