Александр Аханов - Жар счастья. рассказы Страница 2

Окончательно ошалевший, я несколько раз перечитал текст письма. Отчаянно и безнадёжно пытаясь ухватиться хоть одной мыслью за соломинку рассудка, в каком-то изнеможении выронил листок бумаги из рук.

В какой жизни это было? Когда? С кем? С ней? Со мной?!…

– Это моё письмо… я его написал… – еле прошептал я и вдруг резко провалился в глубокий сон…

Наверное, уже ближе к утру, пробуждаясь от сна в старом, до дыр затёртом кресле, с затёкшими от неудобной позы шеей и рукой, ещё в полудрёме стал различать отдалённые шумы города за окном. Птицы о чём-то привычно и наперебой спорили между собой. Где-то, будто у соседа за стенкой, методично капала вода из крана. Её фигура, так отчётливо и яркой вспышкой вспомнившаяся вечером, безшумно проплывавшая рядом в ночи, удалялась прозрачным силуэтом в проёме окна,.. не оглядываясь,.. не махнув на прощание рукой… Где-то под переносицей досадливо, по-детски защемило, провоцировало на забытые слёзы. И всё отчётливее слышался чей-то приглушённый, чуть хрипловатый, уставший голос рядом со мной, вроде как за спиной, позади. Полушёпотом, прерывисто, неторопливо и с грустью в голосе этот кто-то читал моё глупое, недописанное, неотправленное письмо.

Единственное…

Дорогая ……ла! Вы – моя давняя, безнадёжная лю……………………………………………………………………………………………………

Я тебя люблю

Лето выдалось неровное и хлопотное – приступы жары сменялись с налётом урагана резким похолоданием. В одну из светлых июньских ночей, уже под утро, на пульт дежурной части по чрезвычайным ситуациям поступил сигнал о возгорании дома. Через минуту просыпающийся город разрывали сирены противопожарных машин. Горел старый деревянный домишко, чудом уцелевший на высоком берегу реки, сразу за мостом, в окружении наступающих на него многоэтажек. В доме, скорее всего, давно никто не жил, судя по заросшему бурьяном участку земли, повалившемуся сгнившему забору да двум поваленным ураганами берёзам, упавшим рядом с домом, до которых, как и до самого дома, не доходили хозяйственные руки. Домик сиротливо чернел чуть в стороне, доступный всем ветрам и дождям.

Ветер и сейчас резко трепал, осерчась, деревья и кусты, растущие вокруг. В такую погоду огонь очень легко мог перекинуться на соседние дома – опасность была велика.

Бригаду встретил встревоженный таксист, он-то и позвонил в дежурную часть.

– Тут всё как-то странно происходит!

– А в чём дело?

– Ну, сами посмотрите. Ветер довольно сильный, дует вдоль реки. А горит только один угол, и пламя столбом…

Офицер внимательно посмотрел на горящий дом. Действительно странно. Пламя, не сильное, не слабое, поднималось от угла дома вертикально, не реагируя на порывы ветра, словно горело где-то в другом, параллельном мире. Совершенно без дыма и гари. И… почти без звука. Стоял лишь лёгкий гул, как в печи с хорошей тягой.

Команда взялась за работу, и не прошло десяти минут, как всё было закончено. Работу продолжили несколько человек следователей. Осторожно вошли в уцелевшую, как им сначала показалось, половину дома и были порядочно удивлены. Следов огня, обгорелых стен, мебели, углей и головешек не было и в помине! Весь дом и небольшое количество предметов мебели покрывал порядочный слой нетронутой пыли, никаких следов человека, животных или насекомых не было.

Дом, много лет стоявший без хозяина и явно нежилой, за всё время покинутости и одиночества обходили стороной бродяги, никто не пытался выбросить за поваленный забор мусор – обычное в таких случаях дело. Словно в доме присутствовал и ревниво охранял эти запылённые комнаты и предметы кто-то незримый – или сам хозяин, то или хороший добросовестный домовой. В таком необъяснимом, нереальном пространстве становилось неуютно и тревожно. Бригада неуверенно топталась в комнате, силясь сообразить, как же составить рапорт: очаг возгорания ликвидирован, а самого пожара вроде, как и не было вовсе…

Один из них подошёл к покосившемуся шкафу в маленькой комнатке. Шкаф был старый и почти складывался в одну сторону. За осевшим его углом выглядывала то ли дверь, то ли ниша. Осторожно отодвинув пустой шкаф в сторону, парень ошалело застыл перед открывшейся картиной…

Шкаф прикрывал своим старым рассохнувшимся телом небольшую нишу в стене. В этой нише сидел, поджав под себя одну ногу, человек. Вернее, сидела одежда человека. Самого человеческого тела не было совсем, словно сидел какой-то невидимка. Судя по всему, сидел очень давно: мятый пиджак, рубашка под ним и брюки были покрыты таким же слоем пыли, как и все вещи в доме. На колене сидящего лежал тщательно упакованный пакет. Под коленку закатился и спрятался, затаившись, огрызок карандаша.

Кое-как придя в себя, парень потянулся было рукой к пакету, но тут же получил увесистую пощёчину. Отдёрнув руку и озираясь по сторонам в поиске виновника удара, снова в недоумении уставился на нишу. «Померещилось,» – внушил он себе и снова решил взять пакет. Только протянул руку, как её обожгла резкая боль от сильного удара хлыстом. Парень вскрикнул от боли, схватился за руку, задрал рукав. Вдоль руки от кисти до локтя багровел алый рубец. Ближе к локтю кожа треснула, сочилась кровь. Возмущённо поднял голову в сторону ниши и получил второй удар в лоб, отлетел назад и упал, больно ударившись затылком о притолоку двери…

На шум сбежались остальные. Кое-как парень рассказал о своём приключении, боязливо кивнув в сторону ниши. Пошутив сначала над своим незадачливым товарищем, решили сами проверить, и были остановлены неведомой силой. Ударов на этот раз не было, но все попытки приблизиться к нише заканчивались ничем, словно люди натыкались на невидимую стеклянную стену.

Пока бригада пыталась что-то понять и сообразить, третью маленькую комнатку, служившую скорее всего спальней, рассматривала молодая девушка, следователь-практикант. Обратила внимание на то, что в доме, очевидно, жил одинокий мужчина. Слишком характерным был скудный, минимально обставленный интерьер жилища и этой комнатки особенно. Кроме старой железной кровати, венского стула и небольшого комода, в комнате ничего не было. Ни ковриков, ни занавесок, ни полок, зеркал, ваз, книг, шкатулок и коробочек, обычно живущих в любом доме. Глазу не за что было зацепиться. Лишь на комоде лежала запылённая небольшая пачка писчей бумаги и парочка безупречно отточенных карандашей.

Уже выходя из комнаты, девушка заметила торчавшую углом из-за комода не то картину, не то рамку с фотографией. Осторожно достала её, сдула пыль с треснувшего стекла. За стеклом была размещена несколько непривычная фотография, словно вырезанная из журнала картинка. На снимке улыбалась невероятно светлой и тёплой улыбкой красивая девушка. В некотором смущении, она, слегка отвернувшись от света, подпирала рукой голову. Русые, густые волосы недлинной причёски почти полностью скрывали её ладонь. Нехарактерная для этой местности внешность – полуопущенные веки глаз, ровный, с лёгкой горбинкой нос и совершенно искренняя, лучистая, мягкая улыбка неполных, тонких губ – выдавала в ней будто бы пришелицу из каких-то других неведомых миров. Сама фотография или от времени стала фактурной, или была так сработана, что носила в себе временнОе наслоение, и это придавало снимку особенно волнующее впечатление, какой-то отпечаток если не вечности, то значимости происходящего либо прошедшего. На обратной стороне картонки была какая-то надпись. Но, выцветшую от времени, её прочесть не удалось.

Бригада продолжала обсуждать возможные гипотезы и варианты принятия хотя бы какого-то конкретного и связного решения. Слушавшую этот сумбурный разговор студентку-практикантку неожиданно осенила одна мысль, и она попросила слова.

– А-а… можно мне попробовать?

– Ну, валяй, дерзай. Только каску и бронежилет надень, – хохотнули парни.

Девушка вернулась в комнату, взяла фотографию, развернула её лицом к нише, чуть выставив руки вперёд, и стала осторожно приближаться к сидящей фигуре. Не дойдя до ниши на расстояние вытянутой руки, она остановилась. Почувствовала тепло, окутавшее её напряжённые руки. Взгляд её упал на картонку, вставленную в рамку с обратной стороны. На ней начала проступать надпись. Она словно неоновым светом стала слегка мерцать. Теперь надпись можно было прочитать: Я тебя люблю!

Девушка завороженно стояла перед нишей, не шевелясь, держала рамку с признанием. Потом она перевела взгляд на нишу. Фигура стала исчезать, растворяться, если так можно говорить о том, чего не было. Одежда начала медленно оседать, словно надутый матрац выпускал из себя воздух. Когда пиджак с рубашкой и брюки осели совсем и легли на пол, светящаяся надпись стала меркнуть, остывать, и буквы пеплом, будто с палочек-ароматниц, стали осыпаться с картонки на пол.