Александр Новиков - Проза. 2017 год Страница 2

И «вдруг, как в сказке скрипнула дверь».

История их знакомства была покрыта тайной. Версии были различны, но больше озвучивалась одна: на пляже. Эльза была хорошо сложена, с желтовато-белой кожей, гладкими черными, словно лакированными волосами. Не портили ее чуть выпирающие зубы и плоские мочки ушей, будто приклеенные к голове. Более всего хороши были глаза: удлиненного разреза и необычного фиалкового цвета. «Такие глаза в мире только у двух женщин, – говорила мама, – у Элизабет Тейлор и у тебя.» Сравнение с Элизабет льстило Эльзе, всегда у нее на стене висел портрет актрисы в роли Клеопатры.

Что произошло на пляже, что произошло после пляжа – трудно сказать. Но 48-летнюю потухающую Эльзу закружил, смял, заворожил вихрь страстей. Даже не вихрь – вулкан, огнедышащая лава! Без того худощавая, она еще больше постройнела, глаза не просто вспыхивали и горели, а светились постоянным внутренним огнем, она пламенела дивной и страшной красотой предувядания.

Олегу было 29. Шатен с узкими зелеными глазами. Актер местного ТЮЗа. Когда вышел из возраста четвертого дерева и пятой кикиморы в «Аленьком цветочке» и «Царевне-лягушке», стал играть Д'Артаньяна и пирата Джона Сильвера. На момент знакомства с Эльзой эти два персонажа кристаллизовались в нем и выдали миру коктейль чего-то безумно отважного и обаятельно-циничного. Самоуверенного. В общем, того, что безотказно действует на женщину. Семьи у него не было. Жил он в маленькой съемной квартире на окраине города.

Несколько глубоких взглядов и искренней задушевности, подействовали на Эльзу опьяняюще. Через несколько недель он переехал к ней. Они стали жить вместе.

Эльза была прекрасна. Никогда раньше она не цвела так ослепительно. Глядя на нее, язык не поворачивался подумать и сказать что-то плохое. Хотелось, чтобы это состояние продлилось у нее как можно дольше. Мама осторожно крестила ее вслед, когда она, уходя от нас, не сбегала, а слетала по ступенькам. Все сомнения мамы: «Он же молодой, прощелыга, он же поиграет с ней и бросит, еще и в квартире ее пропишется», – повисали у нее на языке. У Эльзы были такие струящиеся счастьем глаза, что все слова казались бессмысленными и беспощадными.

Скромница в первом браке, осторожная и деликатная женщина во втором, сейчас она будто наверстывала за всю свою недолюбленную жизнь. Запаленные кони страсти гнали и гнали ее к последнему пределу. Казалось, она нашла то, что невольно искала всегда. Кочевница обрела Дом. Рыдания прекратились. Были только слезы радости и беспрестанное «тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы!»

О-о-о, какие сыпались на нас в это время подарки! Шарфы, кофточки, сувениры, духи и конфеты, конфеты, конфеты… Сладкая вуаль счастья. Да, Бог с ними, подарками! Какими лучистыми словами она обволакивала всех окружающих. И не только окружающих! Нежностью своей она не обделяла ни бездомных кошек, ни блохастых собак, ни травинку, ни камень. А уж для единственного любимого Олеженьки сколько выдумывалось ласковых имен! Аленький мой, Аленький, Легонький, Леженька-Неженька, Олегушка, Ольгушевич и даже Оле-Лукойе!

Ее ласка била фонтаном! Когда она забегала к нам и с размаху усаживалась на оттоманку, мама уже не говорила ни слова. Молча ставила перед нею чай и слушала. Чай или стыл нетронутым, или же мгновенно отхлебывался кипятком, так что обжигал ей все небо, но на поток слов это не влияло. Никогда в жизни я не слышала столько восторженных эпитетов. Обнаженное сердце трепетало в каждом из них.

– Ты знаешь, Оля, – шептала она, – знаешь, что он мне подарил?! – она наклонялась над ухом матери и шептала ей что-то. Мама улыбалась и бормотала: «Дай Бог, дай Бог!» Потом Эльза шептала еще что-то, мама краснела, опускала глаза, и махала на нее рукой. Вообще этот шепот на ухо и мамино залитое краской лицо повторялись с четкой периодичностью. При этом глаза у обеих загорались мгновенно.

– Эльза, ну ты любка! Смотри, не сглазь! Не надо так часто об этом рассказывать, – сказала однажды мама.

– Ну, я же только тебе!

– И мне не надо! От греха подальше. Мало ты в жизни мучилась?! Нашла – молчи и потеряла – молчи!

– Да ну тебя, бабка-кликуша! Оленька моя!!! Так хорошо!!!

– Любка ты, любка!

– Ага! И мне это очень нравится! И ему тоже!

– Кто бы сомневался!!!

Эльза с хохотом валилась на оттоманку, а потом начала целовать нас мамой.

– Да пусти ты, сумасшедшая! – отбрыкивалась мама. – Ну точно, совсем сдурела!

Но Эльза уже стояла в дверях, сияла пунцовой помадой, искрилась.

– Все! Пока-пока! Я убегаю! Скоро Аленький с репетиции придет. Такая ответственная роль у него. Представляешь, они ставят «Алые паруса». Он играет матроса Летику. Все, я побежала мужа кормить!

– Летику! – усмехалась мама, закрывая дверь. – Ответственная роль! А чего же Грея ему не дали? Хорошо еще, что не пятое весло и не восемнадцатый парус играет! А, да ладно, лишь бы она счастлива была.

Мне тогда было 17. Я оканчивала школу, считала себя взрослой и позволила себе спросить:

– А как ты думаешь, это у них надолго?

Реакция моей строгой матери, вырастившей меня без отца, была на удивление растерянной и жалкой:

– Не знаю, Софинька (так ласково называла меня только в раннем детстве). Нет, наверно.

– А что будет тогда? – я от неожиданности присела.

– Боюсь я. Лишь бы все было бы тихо. Любка она, а это плохо. И жизнь как-то шиворот-навыворот сложилась. Ни ребенка, ни котенка, ни мышонка. Бесприютная она.

– Как это: любка?

– А вот так…

И тогда я впервые услышала от мамы о ночной фиалке – любке. О том, что растет она в чаще леса и ночью заливает поляны одуряющим любовным ароматом. Много говорить мать не любила и сунула мне в руки книгу Пришвина. На отмеченной странице я прочла:

«На мое чутье у нашей ночной фиалки порочный запах, особенно под конец, когда исчезнут все признаки весны и начнется лето. Она как будто и сама знает за собой грех и стыдится пахнуть собой при солнечном свете. Но я не раз замечал: когда ночная красавица потеряет первую свежесть, белый цвет ее потускнеет, становится желтоватым, то на этих последних днях своей красоты она теряет свой стыд и пахнет даже на солнце. Тогда можно сказать, что весна этого года совсем прошла и такой, как была, никогда не вернется.»

– Поняла? – спросила мать, когда я захлопнула книгу. – Она – любка!

***

…Прошло еще несколько месяцев. Эльза забегала к нам, закидывала подарками, болтала без умолку. Фиалковые глаза струили счастье.

Тот сентябрьский день я помню очень хорошо. Эльза забежала к нам. Руки ее были оттянуты кошелками. Она возвращалась с рынка.

– Оля! – крикнула она. – Смотри, какую я рыбу купила! И вам, и нам! Она вывалила на стол в кухне серебристую большую рыбину. – Это жерех. Свежий! Только сейчас привезли. Я взяла две!

– С ума сошла! – мама всплеснула руками. – Зачем? Спасибо! Подожди! – и полезла в кошелек. – Сколько ты отдала за него?

– И не думай! – завопила Эльза. – Не возьму ни за что! Ты что, хочешь меня обидеть?! Вот я сегодня рыбки нажарю, мы с Аленьким поедим, а мне будет приятно, что вы тоже рыбу едите.

– Да ты совсем уже со своим Аленьким! – мама вздохнула и улыбнулась.

– Оля, я еще ежевику взяла! И груши. Пирог буду печь. Олежка ежевику любит. Я и варенье сварю.

– Хорошо, хорошо! Беги! Осторожно только!

Мама закрыла дверь и посмотрела на стол. Рыбина тускло блестела чешуей, и оскал ее был хищным.

…Испекши пирог и нажарив рыбы, Эльза решила прогуляться в сторону театра, чтобы потом вместе с Олегом вернуться домой. Светлыми и ясными были глаза у этого дня. Такие, полные притворной ясности, глаза бывают только у лгунов.

…Эльза идет быстро, высоко подняв голову и чуть улыбаясь. Ажурная сиреневая кофта свободно течет от ее шеи к плечам, к углублению матовых грудей, переходит в пояс на фиолетовой юбке. Маленькие туфли-лодочки с открытым мыском. Светлые колготки. Фиалковые глаза чуть прикрыты и оттого кажутся бархатными. Она идет к своему любимому, желанному, чтобы потом прижаться к его локтю и вернуться вместе домой.

Цок-цок-цок… Каблучки стучат!

Коричневая дверь театра. Служебный вход. Охранник знает ее, улыбается и пропускает.

Лестница на третий этаж. Мужские гримерки.

Эльза улыбается и толкает белую дверь с табличкой «Мазурин. Соловьев» Гримерка одна на двух актеров.

Дверь не заперта. В гримерке на столе ее Аленький и молоденькая актриса делают «семнадцатый трюк – шпагат орла». Мюзикла Чикаго тогда не было, но эти фигуры были всегда.

Эльза осторожно прикрыла дверь. Выдохнула. Тихо пошла вниз. Вначале она ничего не слышала и не видела. Кажется, никого не встретила. Кивнула охраннику и вышла на улицу.

…Такой светлый день. С притворной ясностью, которая отличает глаза лгунов. Смеются маленькие дети. С деревьев нежно падают листья. Один, другой, третий…