Андрей Угланов - Чудеса под куполами (сборник) Страница 2

Еще минута – и сторож принялся бы сюсюкать с собакой, как малое дитя.

– Я тебе все скажу, отдышусь только! – прохрипела псина и закашлялась.

Кадушкин хотел постучать ей по спине, но Найда выразительно посмотрела на его руку, и он передумал.

– До петухов успею ли? – пробормотала собака, чтото вспоминая. – Знаешь, Кадушкин, какой самый черный день в моей жизни? Когда ты купил меня трехмесячной девчонкой и притащил к себе.

– Отлично помню! Торговал в ларьке на вокзале, в нем и жил. Что тут плохого? Ты же собакой была, но если бы сразу заговорила – отвел бы в цирк. Я же добрый!

– Ты бы отвел! Как запер в ларьке, так семь лет и просидела за стеклами: всех друзей твоих, что ночами за бутылкой приходили, по запаху узнавала. До сих пор в ушах стоит: «Лимонаду нет… Пиво вчерашнее…»

Собачьи обвинения задели сторожа за живое.

– Ах ты, Царевна-лягушка! В ларьке ей не понравилось! – Он прихлопнул ладонями по коленкам. – Да такой будки во всем городе ни у кого не было – тепло, сытно, никаких насекомых!

– Видно, и говорить-то с тобой бесполезно. Если б ларек не снесли – там бы и помирать пришлось. – Найда посмотрела на полыхающие в небе звезды, и морщины на ее морде расправились. – А какой пудель на втором году забегал! Красивый, обходительный. Не бродяга – с наборным ошейником!

– «Пудель», – передразнил Кадушкин и в сердцах сплюнул. – Из-за того пуделя Евдокия Макаровна из «Пивоводы» ходить ко мне перестала.

– Дуньку жалеешь, а невдомек, что лучшие годы мои отобрал. Наш-то век короток, ой короток! – Глаза Найды заслезились. – Трезорушка и яму под стеной почти прорыл, да тебя, зануду, не вовремя принесло. Сбежала бы на край света – куда подальше!

Кадушкин все больше дивился. Собачья неблагодарность выводила его из равновесия, и он почти со злорадством вспомнил, как «погладил» того Трезорку солдатским ремешком по спине, увидев его зад, торчащий из ямы под ларьком. На беду, рядом Евдокия была, и Трезор с испугу прыгнул на нее, стряхнув землю с лап прямо на молочные Дунины щеки. Королева «Пиво-воды» перестала с тех пор обращать на Колю внимание, но горевал он недолго, ибо жизнь его стала еще спокойнее, да и Макаровну скоро увезли. Так что Кадушкин был даже благодарен тому кобельку.

– Что ты, Кадушкин, за субъект? С нас, собак, спрос маленький, но ты – человек! Царь природы!.. Да какой ты царь? – Найда безнадежно махнула лапой. – Глаза рыбьи, холодные. И добро ты делаешь противное – паук и тот ленивым стал, разжирел. Ты по сторонам посмотри: и раньше на вокзале, и сейчас – сколько народу кругом ходит! Смеются все, а кто и плачет, – но люди живут! А ты? Пресный, как кость прошлогодняя.

Сторож слушал собачьи обвинения и недоумевал. Слова уже не перескакивали из одного уха в другое, а застревали где-то внутри, заставляя Колин организм съеживаться, словно от ударов электрическим током. Его сонно-обморочное состояние, в котором он постоянно пребывал, сменилось на пусть маленькую, но потребность в самоанализе.

Кадушкин вспомнил свистки паровозов и маленькое окошко ларька, откуда он обозревал мир. Вспомнил тысячи безликих рук, сующих ему мелочь и ждущих сдачи. Вспомнил щенка, который скулил за спиной и скреб его когтями, пытаясь дотянуться до стеклянного окошка.

Вспомнился ему и бульдозер, уносящий прогнивший ларек в груду мусора, и холмик бутылочных пробок, выросший на этом месте за те длинные и скучные годы, что промелькнули как один день. В то утро, рычащее бульдозерным мотором, ему казалось, что он пропал и деться ему некуда, так как те места, где ему предлагали работать, были суетны и крикливы. И пребывал он в этом состоянии до тех пор, пока после недолгих мытарств не очутился на тихом месте ресторанного сторожа в музее-заповеднике, чья тишина охранялась целым государством.

Уже не было желания спорить с собакой и слушать ее тоже не хотелось. Хриплый, с одышкой голос рвал в Кадушкине какие-то нити, связывающие его в одно целое. Почувствовал он приближение того состояния души, когда на его глазах рушился ларек, но сейчас не хотелось сжаться в комочек, а захотелось убежать, закричать, потребовать…

И он побежал и закричал:

– Э-ге-гей! Бабка! Есть у меня желание, есть!

Сторож бежал по настилу, спотыкаясь, и кричал. Его голос прыгал по воде и возвращался эхом, отраженным от соседних островков.

– Куда же ты? – хрипела ему вслед Найда. – При чем здесь бабка?

Но Коленька рвался к тому месту, где недавно веселилась добрая старушка. Он метался по кустам, заглядывал за валуны, смотрел на небо, но голубого облачка нигде не было.

Неизвестно, сколько бы еще бегал Коля по прибрежной низинке, если бы к ночному шелесту листвы и мягкому журчанию волн не прибавился новый звук: из-за гребня со спящим погостом и покосившейся часовенкой донесся крик петуха.

Ночь свирепствовала еще во всю силу, но произошло нечто неуловимое: звезды не так уже отражались в воде – с берега стекал туда легкий туман; лунный серп подернулся молочной пеленой, а не горел нестерпимо в небесной пустоте. Робко, но неумолимо приближалось утро. Утро совершенно нового, ни на что больше не похожего дня. Коля Кадушкин выбрался из зарослей и направился к фонарю. У входа было пусто. Найда ушла. Коля облокотился о перила, расстегнул пуговицы душегрейки и глубоко вздохнул.

Острова плыли в звездной пестроте, частью погружаясь в туман. Озерные хищники начинали плескаться, шлепая сильными хвостами по гладкой воде. Боковой лунный свет серебрил купола. Сказочный, полный чудес мир предстал перед Кадушкиным, разверзнулся своей бесконечностью и растворил ту оболочку, за которой он, Коля, просидел столько лет!

…Из ночной мглы выступила громада трехпалубного туристического лайнера. Теплоход, дав короткий гудок, начал делать широкий разворот, чтобы пришвартоваться у пристани. К притихшему сторожу подошла собака и, выставив вперед пасть, принялась лаять на плывущую в клочьях тумана, расцвеченную сигнальными огнями махину теплохода. При этом она приветливо махала обрубком хвоста…

Ноябрь 1984 г.

Ай да по речке

Пятачок палубы под рубкой занимала ватага детишек школьного возраста. Мальчики и девочки облепили борта и только ждали момента, когда нос корабля коснется берега.

«Славные мальчуганы», – думал капитан Мирошников, стоя за штурвалом и присматривая место, где мог причалить его меленький, почти игрушечный теплоходик.

И действительно, «Агитационный-1» выглядел совсем букашкой по сравнению с огромными толкачами и буксирами, что тянули баржи с песком и связки плотов от верховьев Вятки до самой Волги.

Иван Ильич, старый речной капитан, жил от навигации до навигации. Даже зимой, после ремонта судна, приходил он в затон, где во льду стоял его кораблик и бродил вокруг, покуривая папироску. Как только река вскрывалась и мутная вода с корягами и мусором устремлялась вниз, команда Мирошникова собиралась на борту и малой скоростью следовала на главную базу пароходства. Там механик-моторист дядя Степа – горбатый мужик с длинными мускулистыми руками – получал на складе коробки с кинопленками и грузил их на корабль, бойко перебрасываясь словами с третьим – и последним – членом экипажа. Это была повариха Екатерина Алипповна – дородная румяная женщина без возраста, которую все звали просто Липочкой.

Все предыдущие навигации судно Ивана Ильича числилось плавучим кинотеатром и не было единственным в своем роде. Так началось и в этом году, но как-то раз в июне, когда теплоход причалил у родной пристани, к трапу подошла группа ребят с чемоданчиками и рюкзаками. С ними шли трое мужчин и одна женщина.

Капитан уже знал, кто это такие. Несколько дней назад по рации ему сообщили, что руководители пароходства направляют на «Агитационный» детский ансамбль песни и танца Дворца культуры речников. С ансамблем ехали художественный руководитель Оськин Альберт Семенович, хореограф Серафима Николаевна Киянова и двое баянистов. Капитан проворчал тогда в ответ, но в глубине души радовался этому, так как детей любил и человеком был компанейским.

Создав невиданную суету и неразбериху, новички забрались на палубу и после неимоверных усилий капитана и дяди Степы разместились в двух кубриках. Оськина Иван Ильич пригласил в свою каюту, а Киянова расположилась вместе с Липочкой. Через несколько часов Мирошников дал команду в машинное отделение, и судно отошло самым малым от пристани. Начались необычные трудовые дни.

Маленькие размеры кораблика никоим образом не ущемляли самолюбия Ивана Ильича Мирошникова. И неспроста: встречные суда, увидев прямо по курсу его беленькую посудину, издавали звуки подобострастные, с известной долей подхалимажа. Они тотчас замедляли ход, давая возможность «Агитационному» сделать разворот и пристроиться борт к борту.

Объяснялось все очень просто: как только оба судна начинали совместный путь, палубная команда, свободная от вахты, спускалась в кинозал теплоходика и смотрела веселые и смешные фильмы. После фильма на сцену перед экраном выбегали аккуратно одетые детишки и начинали петь и танцевать.