Светлана Петрова - Узники вдохновения Страница 2

Существует мнение, что не слишком этично вторгаться в частную жизнь творческих личностей. Но творчество всегда предполагает публичность, и интерес к биографиям людей искусства – не праздное любопытство, а редкая возможность познать многообразие невыдуманных судеб, воздать любовью тому, кто, следуя Божественному дару, украшает нашу обыденность.

Однако написать биографию Ирины Исагалиевой мне не удалось. Фактического материала слишком мало, об окружении художницы я имела поверхностное представление. Оказалось невозможным переговорить со всеми, кто ее хорошо знал, и посетить места, где она жила и работала. Здравствуют близкие Ирине люди, которые находятся между собой в сложных отношениях, все что-то скрывают и никто не говорит правды до конца. Дневник отредактирован и перепечатан, отдельные записи изъяты, другие обобщены, назойливо подчеркнута мусульманская составляющая духовной жизни Ирины, хотя факты подтверждают ее христианское мироощущение. Американский период художницы резко отличен от всех предшествующих. Непреодолимые трудности, душевное одиночество, разочарования заставили ее пересмотреть и собственную шкалу ценностей, и отношение ко многим людям. Между тем в дневнике все гладко и бесконфликтно, что плохо соотносится с драмой его автора, но, видимо, отвечает задаче редактора – отца Ирины. Это он привез записки дочери из Штатов и отказался показать оригиналы даже бывшей жене. Что же в них такого ужасного? Да и обещанных мне матерью писем вдруг оказалось лишь несколько штук.

По-человечески все это понятно. Никто не виноват, ничего не изменишь – зачем ворошить прошлое? Каждый несет моральную ответственность и не хочет бередить рану, докапываясь до истины, которая может оказаться жестокой. Очевидно, что всей неустроенностью своей жизни, ее трагическому концу Ирина обязана собственному таланту, который долго лежал втуне, а вырвавшись наружу, уже не отпускал ее, мучил без жалости, пока не опустошил. Нежная, нервная, надломленная душа не выдержала безжалостного испытания творчеством. Дар сгибает человека, как ветку на ветру, треплет, отрывает от корня, пробует на зуб, понуждает переступать законы нравственности и человечности. Художница рассчитывала, что ей достанет сил противостоять и победить жесткие принципы чужого общества, не нарушив собственных этических норм.

Близкие старались помочь, но не осознавали истинного масштаба задачи, которую Ирина пыталась решить, глубинности ее порыва, способности идти до конца. Настоящей поддержки и мудрого совета, когда руководствуются не сиюминутной конъюнктурой, а жертвенной любовью, она не получила, оставаясь одинокой, оторванной от всего, что было ей дорого. По мере знакомства с материалами во мне укрепилась чудовищная мысль: все, кто искренне любил Ирину, подталкивали ее к смерти, действуя из самых лучших побуждений. Так проявляется рок, так выглядит оборотная сторона добрых намерений. Да, никто не хотел зла. Но мы живы, а она умерла.

Вот тут я почувствовала нерв истории, сопричастность к трагической судьбе молодой художницы, увидела в ней не только яркую личность, но и обусловленную закономерность, а потому, несмотря на неблагоприятную ситуацию, решила не отказываться от задуманного и написать свободную повесть. В основу сюжета легли некоторые события из жизни Ирины, формирование ее как живописца и описание картин. Все остальное – плод моей писательской фантазии. В этой книге лишь художественная правда. Настоящая личная жизнь и имя Ирины всегда будут принадлежать только ей.

Что касается творческого процесса и философских взглядов героини – они, насколько возможно, приближены к реальности. Чтобы понять направление ее мыслей, я перечитала любимые книги Исагалиевой, биографии и творческие концепции сходных по манере художников, поэтому, надеюсь, недалека от достоверности. Выслушав очень разные мнения специалистов об Ирине-живописце, составила собственное суждение.

Сила жертвенности и несомненная обреченность личности, а также эротичность изобразительного ряда как признанное философией свойство истинной гениальности позволяют думать, что ее дар был больше, чем просто талант. Вместе с тем слишком активное желание стать знаменитой способно насторожить. Для непосвященных оно выглядит беззастенчиво-самоуверенно или глупо-наивно. На самом деле за этим заявлением стояло не завышенное самомнение, а великое творческое дерзновение, на которое мало у кого хватит мужества. У Ирины, чтобы осуществить задуманное, не хватило жизни. А если бы хватило? Часто возникает иллюзия – проживи одаренный человек дольше, его творения признали бы мировым достижением. Но мы имеем дело с искусством, тут все непредсказуемо, все столь же ярко, как и зыбко, особенно если речь идет о живописи. Любой талант, чтобы состояться вполне, требует совпадения множества почти невыполнимых условий. Талант обладает силой, но он хрупок, как всякая неповторимая и неизвестно из чего возникшая субстанция. Социальные катастрофы и просто неблагоприятные обстоятельства легко способны его погубить.

Стала бы Ирина Исагалиева знаменитым художником, если бы поборола невзгоды, вернулась в Россию и написала еще несколько сотен картин или, например, занялась, как планировала, скульптурой и ювелирным делом?

На эти вопросы нет и не может быть ответа. Ответ могло дать только будущее, которого у Ирины не оказалось. Однако ее творческая судьба не менее интересна, чем ее картины, и шокирующе поучительна. Индивидуальная человеческая личность неповторима, но ее слагаемые мы находим в себе.

1

Ночью прошел легкий дождик, какой часто бывает в предгорьях. И без того свежий, воздух наполнился терпким ароматом растущих по склонам темно-зеленых сосен и елей, из долины поднимался запах цветущего разнотравья. Небо очистилось и приобрело такую яркую голубизну, что резало глаза, даже такие узкие, как у хозяйки большой дачи, обнесенной высоким забором. Дом утопал в нескончаемом фруктовом саду, и высоченные груши закрывали вид на льды и снега Заилийского Алатау, но потомственная астраханская казашка и жена одного из главных людей самой большой советской республики всегда носила этот образ в своем сердце. Когда ее одолевали сомнения или тревоги, от которых не защищены даже те, кто не знает материальных проблем и много лет живет во взаимной любви с единственным супругом, она спускалась в распадок.

Весной низину, словно кровью, заливали цветущие маки, летом покрывали седые метелки ковыля на желтой траве, играючи скакала по великим и малым камням, занесенным паводком, прозрачная речка Алма-Атинка, где водилась крупная форель. Закинув голову, Раушан долго смотрела на ослепительно сверкающие горные вершины. Равновесие в душе восстанавливалось, и женщина возвращалась к своему дому, слегка задыхаясь на крутом склоне от полноты большого крепкого тела.

Городской квартиры она не любила, ездила туда редко, если только вещь какая понадобится или меховые шубы придет пора перетрясти, а круглый год жила на правительственной даче. Как предписывали морально-этические нормы социализма, дача строилась без претензий – деревянная, одноэтажная, с несколькими спальнями, большой залой и вместительной кухней, с водопроводом и двумя цивилизованными туалетами. Во дворе был вырыт бассейн для летнего купания. Дом казался просторным до тех пор, пока летом не съезжались бесчисленные родственники.

Поздняя весна – самое лучшее время года: уже не холодно, но и не жарко, ранняя зелень и фрукты поспели, а гости еще не нагрянули. Сегодня из-за ненастья завтракали на огромной застекленной террасе. За столом сидели втроем: Ата Шакен, Апа Рая (мама Рая – так звали бабушку Раушан по-домашнему) и маленькая девочка – смуглая, темноглазая, смешливая, смышленая не по летам. Перед ними стояли два-три овощных и фруктовых салата, неизменные пирожки с капустой, теплые, не успели остыть и просто таяли во рту – повариха постаралась, и еще гречневая каша, но ее, по рекомендации врача, морщась, ела только хозяйка.

– Не кушай эту грязную кашу, – сказал ребенок, расправляясь с сочными грушами-скороспелками. – Разве такая некрасивая – поможет от болезни? Как она называется, я забыла?

– Диабет.

– Привет, диабет – коричневый цвет! – Иришке нравилось выдумывать и рифмовать разные слова, иногда она даже сочиняла песни на каком-то своем птичьем языке и хохотала оттого, что никто ее не понимает. – Видишь, какая я здоровая, потому что ем желтые груши, а Ата – зеленый салат! Ведь так, Аташка?

Шакен Ахметович Исагалиев поднялся из-за стола – высокий, хорошо сложенный, с интересным и значительным лицом, – вытер губы крахмальной салфеткой и поцеловал внучку в макушку:

– Так, так, моя умница.

Привычно твердое выражение его глаз осветилось нежностью и добротой. Эта девочка была его слабостью.