Нонна Ананиева - Красавец и чудовище Страница 2

2. Дьявол же должен где-то жить

31 августа у меня закончилась американская виза. Я не очень беспокоилась. Мы собирались с Игорем пожить до зимы на Кипре. Я даже уже успела туда слетать в мае и договориться о найме квартиры на берегу. Сходила в редакцию местной русскоязычной газеты – дала объявление о приёме американского доктора-натуропата. Познакомилась с главным редактором – симпатичной, и, как мне показалось, уставшей женщиной средних лет. Я не стала спрашивать, откуда именно из России она приехала на остров. Мне кажется, что наши эмигранты это не очень любят – вопрос получается личный и неудобный, многим приходится обманывать по каким-то там своим соображениям. Чаще всего они просто стесняются своей родной деревни или города. Так что я не спрашиваю. А иногда люди сами это говорят. Она прочитала мой текст, я уплатила за рекламу, и мы договорилась с ней о дате публикации.

– Думаю, что у вашего мужа будет много пациентов. Может быть, не все знают, что такое натуропатия, но здесь столько неизлечимых болезней, а веры во врачей совсем нет. Вы понимаете, что я имею в виду? – как-то утвердительно спросила редактор.

– Рак? – переспросила я напрямую.

Она кивнула.

– Такое впечатление, что его становится всё больше и больше. Здесь в каждой семье кто-то болен. У меня вот тоже. Но не будем о грустном. Приезжайте. С контактами постараюсь помочь.

Я её поблагодарила и мы расстались, надеясь на скорую встречу.

31 августа у Игоря случился обширный инфаркт в Нью-Йорке. Визы не было. Приехать к нему сразу я не могла. Я попала в Америку только через три недели, да и то только потому, что визу давали в срочном порядке. Бывшая пациентка Игоря, Моника, ставшая его близкой подругой, а затем и моей, добралась до офиса какого-то конгрессмена, и тот послал письмо в московское посольство. Трудно назвать срочностью три недели, но это была победа, так как для восстановления семьи, а это была моя категория визы, три недели были совсем не срок.

Сейчас думаю, что эта трёхнедельная задержка с моим приездом стала для Игоря роковой. Ситуация вышла из под нашего контроля. Его старая девяностодвухлетняя мать, оставшись наедине со страшной проблемой, напуганная и растерянная, решила вызвать из Калифорнии Дэвида, старшего сына Игоря – своего любимого и ненаглядного красавца внука. Сказать, что эта женщина весьма преклонного возраста поступила нелогично, было бы неправильно.

А для Игоря увидеть лицо Дэвида, придя в себя после тяжелейшего инфаркта, практически с того света, было тем самым сюрпризом злодейки судьбы, который мы получаем, как последнюю каплю, довесок к предельно унизительному и беспомощному состоянию души и тела, в котором находится человек в реанимации. Поэтому в больнице мне сразу бросились в глаза на дверях некоторых палат висящие объявления, типа: «Я запрещаю все посещения, кроме посещений моей жены Барбары», или «Все посещения по согласованию с моей женой Линдой», или даже такое: «Ни при каких обстоятельствах не пропускать ко мне моего младшего брата Оливера». В общей сложности я провела в американских больницах около полутора месяцев, так что видела самые различные волеизъявления. Помню, у входа в первую палату реанимационного отделения в госпитале Корнелл положили индианку очень преклонного возраста. Это была просто малюсенькая сухонькая веточка, а не женщина. В её палате всегда было полно народу. Приводили даже детей. Чувствовалось уважение, долг, старые традиции, семейные ценности. На вид индианке было лет сто. Значит, её внуки давно повзрослели, а правнуки начали учиться. Никаких табличек при входе в её палату не висело. Дней через пять она умерла. И палата опустела.

Я не один раз спрашивала Игоря о Дэвиде:

– Скажи, может быть, в самом дальнем уголке твоей души ты всё-таки его любишь? Даже если не можешь его простить?

– Я люблю его только маленького, когда он ещё был ребёнком… Лет до шести… После 2005 года я вычеркнул его из жизни. В аэропорту.

– В аэропорту? – переспросила я в недоумении.

– Я должен был лететь в Москву на премьеру фильма. На регистрации мне сказали, что мой билет был аннулирован. Я понял, что не могу лететь. Меня ждали люди, я должен был выступать. Кроме Дэвида билет было некому отменять. Я едва купил тогда дорогущий билет в бизнес-класс, потому что оставалось только одно место в самолёте.

– И что ты решил тогда?

– Я представил его смазливую рожу, которая, впрочем, мне давно уже кажется дьявольской, и произнёс в пустоту, обращаясь к нему и представляя его мерзкие синие глаза: «Я больше не твой отец». Я снял с себя обязательства, понимаешь? Я отказался от него. Навсегда.

Надо было знать Игоря, чтобы прочувствовать всю силу этих слов. Он был очень деликатным, дипломатичным, внимательным, никогда не ранящим, осторожным, соглашающимся, но если он принимал такие вот решения, да ещё и проговаривал их вслух – это было бесповоротно и это было правдой.

– А ты спрашивал себя, почему Дэвид так поступил? Почему он увёл все деньги из компании, которую ты второй раз возродил из пепла, работая по двадцать четыре часа, и ещё и дискредитировал тебя перед клиентами и коллегами? Он же подставил под удар и своего младшего брата.

– Дьявол же должен где-то жить. Он выбрал тело Дэвида, – ответил Игорь, – у нас непростая семья. Да и семьи-то никакой нет… В Штатах это не так понимается в большинстве случаев. Семьи и воскресные завтраки с тостами остались только в Голливуде.

Я расстроилась. Это тяжело было слушать. Я подумала тогда, что у Игоря в тот момент было слишком много эмоций. Кошмар предательства, его непоправимость и та глубокая рана, которую он носил в своём необыкновенно добром, насквозь больном и физически неполноценном с детства сердце, были ещё слишком недавними. Но я ошиблась. Время не делало его терпимее или снисходительнее к сыну. Он действительно вычеркнул его из жизни.

Затея ввести Дэвида в бизнес принадлежала Саре.

Отлавливая сына в перерывах между его многочисленными браками, как гражданскими, так и официальными, она всегда объявляла его главным мужчиной своей жизни. Это было не только верной констатацией, но и единственно возможной, так как её муж, отец Игоря, умер ещё в Союзе до эмиграции, а старший брат скончался более десяти лет назад уже в Америке. Он был похоронен на еврейском кладбище в Техасе, где жил перед смертью. Для Сары невестки значили не более, чем актрисы в телевизионных сериалах. Максимум, что она себе позволяла, это запомнить их имена. Чего они хотели, на что жаловались, как относились к её сыну – всё это её не занимало, и она не придавала этому значения. Главное – это Игорь, его работа, её личный «сарин» контроль в его клинике и контроль над его заработанными деньгами. Сара решала, сколько денег потратить в семье и в бизнесе. Игорь часто шутил, что её единственные в роду зелёные глаза, были долларовой меткой судьбы.

Однажды она сообщила, что в набирающий обороты бизнес пора ввести старшего внука. Её начинало беспокоить то, что постепенно Игорь всё чаще стал брать деньги на подарки очередной жене, ездить с ней вдвоём отдыхать, лечить её сына-аутиста и вообще поднимать голову. Хотя и чувствовала, что во власти над сыном конкуренции у неё пока нет, да и вряд ли будет, просчитывать ходы наперёд ей никто не запрещал. А в своей эмигрантской жизни она повидала всякое.

Игорь воспринял идею сделать Дэвида своим партнёром положительно, хотя и решился на это не сразу. Потом он даже дал ему право подписи в банке. Это решение, в сущности, и оказалось роковым. Классика.

– Я не мог найти женщину, которой бы хотелось открыть душу. Всё время шёл на какие-то компромиссы. Мать заставляла меня подозревать моих жён во всех смертных грехах. Иногда даже тайно следила за ними. Я был одержим работой, и она занималась моим бытом. Но такую, как ты, я мог встретить только сейчас. Мне это понятно.

Он не раз мне говорил подобные слова. Он не раз мне ещё и давал понять, что со мной будет всё по-другому. А я не очень-то придавала этому значение. Мы все хотим жить по-другому в новом браке и не повторять старых ошибок. Если бы я была повнимательнее тогда… возможно, я бы вырулила ситуацию, и не было бы четвёртого инфаркта и всех последующих событий, вспоминая о которых, кажется, что кто-то поставил мне на голову корзину, как африканке, и добавлял туда комья мокрой земли, дожидаясь, когда я окончательно упаду от тяжести пережитого. Даже и не знаю, есть на мне эта корзина ещё или нет, но то, что она стала немного легче и я пока продолжаю идти, это так.

3. Сара и Исаак

Унылая личная жизнь и вторая семья мужа в Днепропетровске, о которой она знала, заставили Сару стать ревностной и «повёрнутой» на своих двух сыновьях матерью. За свою преданную помощь и пресловутую безотказность она требовала права главной советчицы. У Игоря она стала ещё и верным казначеем. А вот старший сын, Фима, принимал её роль неохотно. Его супруга, связавшая себя узами брака с этим бесхарактерным, простоватым и совсем неделовым, да ещё и толстым еврейским маменькиным сынком ради Америки, топнула пару раз на кухне своей полноватой ногой с искрящимся педикюром и потребовала, чтобы Сары не было в их доме чаще, чем раз в два месяца. И Фима до смерти испугался окончательно потерять свою Жанну. У Жанны и так было два любовника, о которых он знал, а скандалы с мамашей могли бы совсем вывести её из себя. Супругов связывала не только безответная Фимина любовь, но и сын Адам. Хотя отпрыск не очень-то откровенничал с родителями, а отношения с властной бабушкой у него просто не входили в жизненные планы. На поминках после похорон Фимы она так достала внука своими нравоучениями и шипением в сторону матери, что он взял бабкин чемодан и выкинул его в окно, сопровождая свои эмоциональные действия проклятиями и руганью в сторону никак не ожидавшей такого разворота событий Сары. Она явно перебрала. Больше они никогда не виделись.