Анатолий Арамисов - Любовin Страница 2

Гражине захотелось поделиться своим женским счастьем с подругами. Она начала устраивать посиделки. Сверкая радостными очами, быстрой скороговоркой рассказывала обо мне; зная, что я уже начинал понимать по-польски, интимные подробности обсуждала на кухне, когда я, умиротворенный хорошим ужином с вином, сонно пялился в телевизор. Я не рассказывал Гражине, что почти все её подруги затевали извечную женскую игру со мной: кто-то вроде невзначай касался ножкой под столом, потом все настойчивее и откровеннее; другие всё говорили глазами, я обнаруживал в кармане пиджака визитные карточки с телефонами, одна напрямую звала к себе во время танца. И лишь однажды я клюнул на эти нехитрые приманки.

Датчанка, давняя подруга Гражины, откровенно елозила своей маленькой ножкой по моим бедрам, потом шепнула: «Приезжай!» И сунула в руку бумажку с адресом в Копенгагене. Грета была хороша: круглолицая, голубоглазая, с широкими бедрами, белыми волосами, чем-то напоминала Агнешку Фальскок из группы «АББА». Их музыка была моей слабостью, и, скорее всего, поэтому я «клюнул».

Я приехал в столицу Дании, быстро разыскал Грету. Потом жил у неё четыре месяца; в Москве была зима, и стройка в Малаховке замерла.

Грета была в восторге, всё время ругала местных мужчин.

– Они все какие-то вялые, с избытком веса, инфантильные и вечно озабоченные собственным здоровьем. А ты – мужик! Меедвеееть! – смешно коверкая русские слова, говорила датчанка.

Мы с ней общались на чудовищной смеси немецко-польско-русского наречия. Правда, в постели все слова были лишними.

Но и она мне надоела. Особенно, когда копируя манеры Гражины, стала показывать меня подругам. Одно и то же. Ножки под столом, визитки в карман. Один раз я не выдержал назойливости Греты и внезапно для себя хлопнул её по щеке. Та удивленно заморгала голубыми глазами, покраснела, держась за больное место, потом из глаз полились ручьи. Пришлось остаться еще на неделю, чтобы реабилитироваться за эту вспышку ярости.

– Ты меня побил, а я после этого еще сильнее тебя стала любить! – шептала датчанка в постели. – Еще сильнее, не уезжай, оставайся навсегда.

Вот не поймешь баб. Бьет – значит любит? Не только в России, но и цивилизованной Дании? Или дело тут в другом? Загадка.

И вот я снова еду в Варшаву. Везу барахло на продажу, хотя от этого занятия уже тошнит. Каждый раз даю себе слово: всё, в последний раз! Но теперь меня тянет в Польшу больше из-за Гражины. Как-то сейчас сложатся наши отношения? После такой разлуки?

Меня ждал не совсем приятный сюрприз. Я позвонил польке с вокзала, чтобы та не была застигнута врасплох. А когда заявился к ней, то увидел на кожаном диване развалившегося поляка.

Этакий интеллигентный ловелас. Наш разговор был коротким.

– Ну, что? Будем бодаться? – я с силой сжал протянутую кисть соперника.

Тот ойкнул от боли и всё понял. Мой вид не обещал интеллигенту ничего хорошего, он сдался без боя. Быстро собрался в прихожей, лихорадочно застучал каблуками по лестнице. Я догнал его у выхода.

– Признавайся, пся крев, у тебя что с Гражиной? – я с силой сжал его за локоть.

– Ничего, ничего, пан! Она меня только полчаса назад в гости пригласила! Старая школьная знакомая. Я рядом живу!

И он кивнул головой на соседний дом. Я отпустил руку.

Мои сомнения на следующий день развеял папаша Гражины. Полька пригласила родителя познакомиться со мной. Тревожный звоночек. Хорошо, что потенциальная теща уже живет в лучшем мире. Но потом я весело смеялся, слушая забавные речи пана Станислава.

– Ты, я вижу, крепкий парень… – заговорщицки подмигнул он мне после пятой рюмки. – Выйдем, поговорим.

Мы уселись на широкой лоджии, и тут пан выдал.

– Главное в нашем деле… каждый день… ты понял? – он снова хитро подмигнул мне. – Тогда паненка будет как привязанная за тобой бегать, что хочешь делать для тебя! У них всё решается между ног… все эмоции оттуда идут. Только секрет!

И он приложил палец ко рту, сделав строгое лицо.

Я не выдержал и спросил:

– А вы, пан, каждый день… того…?

Поляк с гордостью выпятил грудь.

– Да, представь себе! Каждый день двадцать четыре года. Умножим на триста шестьдесят пять, будет… восемь тысяч семьсот шестьдесят.

– Да вы гигант, математик! – засмеялся я. – Просто герой любовного фронта!

Поляк расплылся в улыбке и, оглянувшись, громко зашептал:

– Я еще что! Вот мой дед – тот каждый день сорок семь лет. Представь себе: семнадцать тысяч сто пятьдесят пять раз. Его хоронили очень торжественно. Кзендз надел по этому случаю особое одеяние. Как святого мученика хоронили!

Мы рассмеялись.

Под конец папа Гражины по секрету сообщил мне, что он очень богат, даже по европейским меркам, и его дочь является единственной наследницей. И что Гражина хотела наказать меня, за долгую отлучку, пригласив в гости знакомого соседа.

– Чтобы ты приревновал, разумеешь? – хитро улыбался папаша.

Пан настолько поднял мне настроение, что в эту ночь я превзошел самого себя. Под утро мне пришла в голову неожиданная мысль: а если умножить пять тысяч дней на количество раз за ночь, то получается астрономическая цифра. Какая счастливая, наверное, была бабушка Гражины.

Безмятежно, словно сплошным раем, медовым месяцем пролетели тридцать дней. Одним утром я снова вспомнил расчеты папаши Гражины и развеселился.

– Цо ты так смеешься… – полька подняла голову. – Рад, что любишь меня снова?

– Рад, – машинально ответил я.

– А как ты смотришь на то, что у нас может быть ребенок? – внезапно спросила Гражина. – Ведь мы совсем не предохранялись.

Почему-то почти всегда данный вопрос застает нас, мужиков, врасплох.

– Не знаю… – ответил я, чувствуя, как меняется настроение у польки.

Она долго и пристально смотрела мне в глаза, потом молча выключила лампу на своей тумбочке, отвернулась к стене. А я стал рассказывать о себе. О доме, который строю, о сыне, бывшей жене, проблемах с деньгами. О друзьях бандитах, которые зовут в себе. Гражина слушала, но молчала.

Наутро я засобирался, торопливо, виновато, растерянно. Девушка накрыла на стол, мы позавтракали. Я едва не поперхнулся кофе, когда полька произнесла:

– Снова к Грете поедешь?

Я не знал, что сказать. Ведь датчанка клятвенно уверяла, что украла меня не для того, чтобы болтать об этом налево и направо. Гражина прочла мои мысли и усмехнулась.

– Мир слишком тесен, чтобы хранить такие тайны. Мне звонила подруга Греты, которой ты отказал.

Прощальный поцелуй. Я уехал в Данию.

Наступала промозглая московская зима, мне не хотелось торчать дома, челночить в Варшаву надоело до чертиков, я снова решил перезимовать в Копенгагене. А потом, черт с ним, быть может, пойду к Мишке в бригаду, к братве, иначе до скончания века не скоплю на завершения строительства. Пан или пропал, как говорится.

От Греты позвонил в Варшаву. Поздравил с рождеством. Но полька была очень грустна.

– У меня умер папа…

Я завис в Копенгагене до самого мая. Сделал ремонт в квартире Греты. Потом в ее загородном доме, недалеко от королевского замка в Фредериксборге. Датчанка считала меня почти мужем, когда я внезапно решил: еду домой, к сыну. И по друзьям очень соскучился. Прощай, Грета! Спасибо за всё!

Я удивленно застыл перед открытой дверью дома в Малаховке. Воры? Не хватало мне еще этого! Вот дурак, оставил надолго дом без присмотра. Но когда зашел внутрь, удивление сменилось испугом. Я изумленно опустился в невесть откуда взявшееся кресло. Сбоку от кухни появилась какая-то стена. Я встал, думая, что ошибся домом. Нет. Это мой дом. Заглянул внутрь ванной комнаты, открыл краны. Горячая вода. Машинально нажал на спуск унитаза. Вода ручьем хлынула вниз.

«Кто-то продал мой дом! И новые хозяева сделали всё, что мне не хватало! Такие дела проворачивала иногда бандитская мафия!» – мысли одна быстрей другой летели в моей голове, когда я поднимался на второй этаж.

Открыв дверь в спальню, я застыл на пороге. На моей кровати спала девушка. Лицом к стене, накрывшись моим армейским кителем с орденом Красной Звезды и прочими побрякушками. Я осторожно подошел к ней, тронул за плечо. Девушка вздрогнула, повернула голову. И рассмеялась. Наверное, видок у меня был еще тот.

Гражина.

Она встала с постели, подойдя вплотную, обняла меня двумя руками за шею, прижалась заметно выпирающим животом.

– Я получила папино наследство и подумала: нельзя человеку с такими наградами становиться бандитом, чтобы достроить дом. Так?

====================================================

Перстень

Мистическая повесть

Глава 1

Курт Бремер устал.

Он получил в наследство от своего деда (der Großvater) большой замок в Баварии – старинный дом со всеми атрибутами средневековья: глубоким водяным рвом вокруг, подъемным мостом к массивным воротам, высокими стенами, и устремленными в небо острыми шпилями, которые были видны за добрый десяток километров вокруг.