Станислав Савицкий - Самоучитель прогулок (сборник) Страница 2

Во-первых, мой французский был с нарочито спрятанным русским акцентом и на что он казался похожим парижскому англичанину – вопрос на засыпку. Во-вторых, об алкоголе по-французски я говорил уверенно, но боюсь, что для окружающих это были слова с последней прямотой, особенно когда я начинал жестикулировать, чтобы не быть голословным. Хитроумные описательные выражения, которые я на ходу придумывал, не зная нужного слова, могли навести сомелье на мысль, что я потомственный составитель кроссвордов в четвертом поколении или секретарь члена парламента, работа которого состоит в том, чтобы ежедневно давать населению ответы на его, населения, животрепещущие злободневные вопросы.

В-третьих, мои ежедневные посещения Nicolas не оставляли ни малейших сомнений в том, что алкоголь для меня – область узких исследовательских интересов. Я был движим убежденностью в том, что мне должно быть внятно все. Свои научно-практические разработки я начал с полок с правой стороны от входной двери, сразу как войдешь в магазин. В этой секции стояли вина Луары. Сомелье надо отдать должное: он никак не дал понять, что планомерная, ото дня ко дню закупка вина этой земли не кажется ему разумным способом ознакомиться с винной географией региона. Ни одним «эр» он не показал, что я встал на торную дорожку. Ни один шипящий не был произнесен как ехидный намек на то, что таким образом я могу только проставить галочки по всей таблице, но разбираться в вине не начну. Тогда я сам начал понимать, что поступательный метод не приносит ощутимых результатов и нужно действовать либо столь же решительно и максимально необдуманно, продолжая начатое, либо применить к ситуации правило правой руки. Рассудив по-мужски, я выбрал первое и, приходя каждый день в Nicolas, стал метаться из одного угла магазина в другой, хватая то розовое из долины Вар, то Crémant d’Alsace, не обсуждая, с чем я буду поглощать эти жидкости и всякий раз внося новые рацпредложения в представления о том, в какое время суток что следует пить. Перед обедом я покупал тяжелое, нагоняющее сонливость бордо, вечером нежный сильванер. Как-то, завершая утреннюю прогулку, я зашел в Nicolas в районе десяти, чтобы потом до вечера не выходить из дома, и купил бутылку кальвадоса. Сомелье пробил чек, протянул мне пакет с бутылкой и не без опаски, впрочем, с уважением и достоинством сказал: «Бон жугне, мфье».

Так я познавал безбрежный океан вина. Это было увлекательное долгое путешествие, в котором мне довелось встретиться с прекрасными человеческими личностями, научившими меня ценить дружбу, чужой труд и обладать чувством такта даже тогда, когда уже мало кому это приходит в голову. И если бы сомелье был девушкой, даже дурнушкой, мы образовали бы с ней надежную ячейку общества, потому что душа у него была светлая, а взгляд кроткий, ласковый, полный человечности. Этому не суждено было случиться. В том, что во Франции в винных лавках работают только мужики, есть какая-то гендерная безысходность. Между прочим, на моей богоспасаемой родине до последнего времени алкоголем торговали обычно тетки, и только если повезет – миловидная девушка. Недавно и у нас появились сомелье, приставучие, как студенты во время сессии. В стране одной победившей, но не до конца, и многих проигранных революций следовало бы еще раз задуматься над тем, как все-таки несправедливо создан мир.

Помимо духоподъемных напитков, хлеба насущного и вечных вопросов быта, есть сфера высших ценностей, которая особенно важна, если вы остаетесь во Франции на продолжительное время. Ничего особенного об этом не скажешь, так как природа все равно возьмет свое и автобусы японцев заблокируют подступы к Лувру, а несколько десятков туристов будут плотно толпиться вокруг позеленевшей Моны Лизы, пытаясь снять мыльницей через головы впереди стоящих, что там кривится в улыбке за бликующим пуленепробиваемым стеклом. Волшебная сила искусства – нездешняя сила. Хотите вы того или нет, ускользающая красота от вас не ускользнет.

Не исключена вероятность и того, что занесет вас судьба, например, в бывшую анжуйскую столицу Анже: проспите свою станцию в поезде или прочтете в путеводителе, что это родина корюшки. Тогда вы увидите чудо из чудес – ковер Апокалипсиса работы Жана из Брюгге. Это волшебные средневековые шпалеры по мотивам книги Иоанна Богослова. Счастлив тот, кто нашел свой способ паразитировать на духовном, извлекая из него не только материальную пользу. Счастлив тот, кто живет настоящим, не теряя времени даром, то есть тратя его на то, чтобы вещи, которые были недостижимыми, возникали в поле зрения хотя бы на линии горизонта. Более чем вероятно, что это обман зрения или наваждение, но никто еще не отваживался отрицать реальность оптических иллюзий.

Надо признаться, что карта Франции, по которой можно лихо путешествовать в мир аперитивов и дижестивов, по факту покупки оказалась картой автомобильных дорог. Я обнаружил это на следующий день после того, как приобрел ее в книжном магазине “L’Ecume Des Jours” на Сен-Жермен. Видимо, жизнь была так прекрасна и удивительна, а я тогда счастлив уже тем, что магазин называется в честь любимого мной в юности виановского романа, что даже не посмотрел, как она выглядит. Так она и висит на двери, открывая передо мной просторы дружественной нам страны и пути-дороженьки, которые могут завести меня в ее укромные углы. Карта эта еще не раз сослужит добрую службу, однако пора уже перейти к другой.

Это карта города-героя Руана, города хлебного, города-труженика, города Флобера, Жанны д’Арк, Бувара и Пекюше. Впрочем, кроме Флобера, все остальные не имеют к этому городу прямого отношения или вовсе бывали в нем только коротко, как, например, Жанна д’Арк, которую здесь сожгли. Карта Руана – розовое пятно в сумрачном коридоре – никогда не рассматривается в деталях. Она висит как напоминание о поездке в Руан и как розовое пятно, разлинованное желтыми проспектами, улицами и переулками, поделенное пополам голубой дугой Сены, которая утыкается в верхнюю рамку. Карта ýже двери, но к ней прилагается перечень улиц, достопримечательностей и прочая необходимая в повседневной жизни информация. Все это напечатано голубым, как русло реки, обозначая примерные границы этой абстрактной картины – единственной картины у меня дома, вывешенной на обозрение. Живопись, которая у меня есть, – ее не так много – я не вывешиваю, чтобы не тыкаться в нее взглядом каждый день, как в банку с остатками горчицы, застывшую на краю верхней полки холодильника несколько месяцев назад. Картины стоят холстом к стенке, я стараюсь рассматривать их нечасто, берегу для случаев, когда хочу с ними пообщаться. Руан вполне заменяет мне искусство на дому. Если бы мне было по карману купить Матта, Твомбли или Полякоффа, я бы все равно для повседневных художественных нужд оставил только карту Руана. Она обеспечивает минимум беспредметничества, необходимый для жизнедеятельности.

Третья карта.

Третья карта – это карта Земли Франца Иосифа. Обледеневшая пустыня, расколотая на две сотни мшистых островов, обведенных по краям черным контуром. От Габсбургской империи не осталось даже видимости. Только имя архипелага, открытого экспедицией на корабле «Тегетхоф». Один из его островов – остров Рудольфа, непутевого сына Франца Иосифа, – самая северная точка Европы. Wasted Land, Nulle Part, Anus Mundi. Этот эффектный ландшафт напоминает о том, что каждый из нас в любую минуту может быть приглашен в путешествие в дальние дали, где если и найдется повод для смеха, то разве что без повода посмеяться над самим собой. Все, все в один погожий денек покроется говном. И останется только воспоминание о славных временах, таких же прекрасных и обосравшихся, как La Belle France.

Насчет того, что у меня дома на стенах не висит ни картин, ни фотографий, я все-таки прихвастнул. Висит одно черно-белое фото Аполлона, приручающего скунса, с южного портала Шартрского собора.

По поводу счастья нужно сказать следующее. Счастье не любит бухгалтерских налокотников.

Этот тезис требует пояснения.

Моя любовь к Франции не похожа ни на обычную привязанность, превращающуюся со временем в привычку, ни на внезапную страсть, не способную длиться долго, ни на трепетную нежность с коротким сроком годности. Так дружат всю жизнь, ссорясь, мирясь, посвящая в личные тайны и зная про друга больше, чем он сам, говоря теми же интонациями, что он, и ловя его на том, что он повторяет твои любимые словечки. В общем, это бессмысленная и беспощадная близость без близости, зависимость без зависимости, обязательства без обязательств. Это нечто бесформенное и неопределенное, без чего не складывается ни одна жизнь. Пусть меня примут за наивного человека или за Аркадия, который склонен говорить красиво, но по гамбургскому счету это одна из самых надежных вещей на свете, несмотря на ее аморфность и неуловимость.

Что я нашел во Франции? Этим вопросом я не собираюсь задаваться. Она мне нравится. Нравится так, что люблю ее всю, толком не зная о ней достаточно для того, чтобы сказать, что я галломан или франкофил. Вот заставьте меня, например, нарисовать карту Франции. Начнем с Атлантического побережья, это западная граница Европы. Казалось бы, у меня, выросшего в Петербурге русского западника или русофила-европейца, это не должно вызывать затруднений. Затруднений и вправду нет, только смутные воспоминания о том, как выглядит линия берега на карте. На севере, помнится, есть полуостров, выдающийся в океан, а ниже берег гораздо восточнее. На полуострове находится вечно отмежевывающаяся от Франции Бретань, где-то на самом краю город Брест, откуда родом агроном Роб-Грийе. Вот только где именно он расположен – вопрос на засыпку. Как-то мне довелось побывать в городе Ванн, на юге полуострова, возле поворота к линии берега, убегающей вниз, на юг, если я ничего не путаю. По крайней мере, граница с Нижней Нормандией на севере должна быть в районе Мон-Сен-Мишель. В общем, получается что-то вроде этого: