Андрей Анисимов - Алый чиж (сборник) Страница 2

Послал Мымрин Дыркина в ихний Брест для того, чтобы повидать там хохла Белоножко. Повидать и передать, что он, Белоножко, козел и денег ему никто не заплатит. Добросовестно исполнив поручение, Дыркин остался весьма доволен собой, поскольку проявил инициативу. Гаврила Михеич логично рассудил, что хохол Белоножко, проделав такое большое путешествие и услышав столь короткое определение своей личности, удовлетворен не будет. Поэтому от себя добавил несколько слов и, начав с козла, дошел до таких высот оскорбительного искусства, что сам поразился. Белоножко двинулся было на Дыркина с кулаками, но тот юркнул в двухэтажный универмаг и был таков. Долго опасаясь потом выходить на улицу, Дыркин топтался по этажам, где и набрел на чудо-машину. Как увидел, так и замер. Зловещая цена еще больше раззадорила. Дыркин представил, как он запустит «Жизель» перед пораженными хрюхрюпинцами, и вытащил бумажник.

За три года заграничной жизни Дыркин давно перестал удивляться иноземным чудесам. Давно не поражала его чистота улиц с отсутствием вонючих, сдобренных коровьей мочой, луж. Не изумляли газоны вместо хрюхрюпинских крапивников и лопухов перед домами. Поначалу Гаврилу Михеича озадачило отсутствие алкашей перед магазинами со спиртным. Но скоро Дыркин понял, что алкаши имеются. Только они на вид благообразнее, тише и не хлещут из горла на скамейках, а культурно балдеют по маленьким кафе и барчикам. Вот только кухонный комбайн для мытья посуды поразил воображение.

Покончив с багажом, Дыркин допил виски, улегся не раздеваясь, в ботинках, на хрустящий крахмал постельного белья, злым взглядом обвел напоследок номер – нельзя ли еще чего спереть – и, заплетающимся языком обругав на ночь постылых германцев, отошел ко сну.

Пунктуально заглянув в пять часов утра в апартамент русского, чтобы разбудить его к раннему авиарейсу, коридорный Ганс с удивлением обнаружил гостя, храпящего в одном башмаке на постели. Другой башмак Дыркин ночью снял и теперь держал на подушке рядом с небритой щекой. После того как его шефа, Федю Мымрина, Интерпол перевел из офиса в камеру, Гаврила Михеич посчитал себя свободным от ритуалов личной гигиены.

В такси Дыркин икал и отхаркивался в приоткрытое окно. Рот и глотку пересушило. Хотелось сказать что-нибудь матерное, но сознание, что водитель такси не поймет его, Дыркина, в этот болезненный для организма утренний час, порыв остановило.

Наконец тягомотина, предшествующая посадке пассажира в самолет, осталась позади, и Дыркин, устроившись в кресле «Боинга», поманил пальцем стюардессу с бутылочной тележкой и залпом проглотил сто граммов халявного виски. Опохмелившись, замер, ожидая реакции. В голове полегчало. Гаврила Михеич расплылся в идиотской улыбке и огляделся. Он искал знакомые хрюхрюпинские лица.

Хрюхрюпинцев Дыркин не углядел. Кого-кого, а земляка он мигом приметит. Гаврила Михеич не слыл философом, но размышлять и делать выводы любил. Своих он делил на категории. Три у мужчин и три у женщин. Первая мужская категория – алкаши. Представители этого самого многочисленного и понятного Дыркину вида узнавались по выражению лица. По трезвости виноватому, при градусе – либо угрюмому, либо бестолково озорному, либо слезно умиленному. Вторая категория хрюхрюпинских мужей объединяла мелких и средних начальников. Их Дыркин узнавал по красной роже, перекошенному ошейнику-удавке – галстуку и темному, дурно сшитому костюму с приспущенными на башмаки портами. Если алкаш подворовывал, чтобы выпить, начальственный хрюхрюпинец воровал, чтоб воровать. К третьей категории относились хозяева. Те сидели по кабинетам и старались сохранить и преумножить наворованное раньше. Обычно хозяева были пришлые и направлялись в город на понижение.

Женский пол Дыркин также поделил на три категории. К первой, прозванной мамашами, относились пожилые хрюхрюпинки. Они щеголяли по городу в опорках и полинявших ситцевых платьях летом. Зимой вместо сапог обрезались валенки, на них сверху напяливались калоши или те же резиновые обрезки сапог. В дополнение к платьям к зиме мамаши утеплялись фуфайками – так хрюхрюпинцы называли телогрейки – и повязывались платками. Мамаши нянчили детей, штопали одежду. Разносили по городу страшные истории, в которых евреи ели детей и пили христианскую кровь. А в остальное время болтались под ногами тех, кто помоложе, изрядно мешая тем исполнять бытовые обязанности.

Следующую категорию Дыркин обозвал несушками. Несушки тянули на себе основную жизненную ношу. С раннего утра они, выставив добротные задницы к небу, полоскали в Падловке белье и платье, отчего и то и другое быстро принимало оттенок детской неожиданности. Поэтому данный колер определял цветовую хрюхрюпинскую гамму. Затем несушки отправлялись на работу, где мостили дороги, шили, бряцали счетами, создавая весь тот государственный порядок, который наблюдался в Хрюхрюпинске. После работы несушки перли из магазинов хлеб и продукты, пололи свои огороды, готовили пищу, состоявшую из щей и картохи. Щами несушки звали любое жидкое блюдо в независимости от содержимого. К ночи лупили своих хмельных мужей, а угомонившись на скрипучих кроватях, терпеливо ожидали, пока эти самые мужья, утомленные пьянством и бессмысленной работой, донесут до заветного места семя новой хрюхрюпинской жизни.

Третья категория получила у Дыркина название молодки. Эти тоже днем ходили в рубище и опорках, а к вечеру напяливали джинсы или ультракороткие юбочки, которые в сидячем положении заманчиво демонстрировали исподний трикотаж, втискивали крупные ступни в туфли на каблуках, мазали тушью по бокам носа два знойных персидских глаза и, лузгая семечки, отправлялись на хрюхрюпинскую дискотеку, по дороге похотливо стреляя глазками на проходящих парней. Молодок хрюхрюпинские парни старались забрюхатить, а затем смыться, чтобы избежать супружеского счастья. Молодки, со своей стороны, шли на все хитрости и уловки, чтобы это счастье парням составить и как можно быстрее перейти в категорию несушек.

Оглядывая пассажиров салона, ни одной из указанных категорий Дыркин не приметил. В креслах сидели подтянутые мужчины, по-деловому кокетливые, ухоженные женщины. Одни чужеземцы – грустно констатировал Гаврила Михеич. Уже без всякой надежды кинул взгляд на пассажира через проход и, увидев холеного господина с газетой, хотел отвернуться, но вдруг остановил глаз на названии. Пассажир читал «Хрюхрюпинский Вестник». Дыркину сделалось не по себе. Он почуял что-то неладное. Такой газеты при Дыркине в городе не водилось. Раньше издавали «Путь Ильича». При демократах «Ильича» сократили. Газета стала выходить с емким названием «Путь».

Первый удар Гаврила Михеич перенес, когда подтвердилась информация о прямой авиалинии. Если «Кочкодром» под Жопловкой за три года превратился в аэропорт международного класса, значит, тут нечисто. А теперь еще «Хрюхрюпинский Вестник». Дыркин не был лишен воображения и без труда мог бы поверить гибели половины населения города по причине отравления самодельным «Кристаллом». Без удивления принял бы новость, что мост через реку Падловку обвалился и утопил пару самосвалов и тракториста, наконец, воспринял бы как должное весть, что одна из беззубых хрюхрюпинских мамаш на седьмом десятке выродила негра. Но международный аэропорт в Жопловке?

Еще раз взглянув на газету, Дыркин заерзал в кресле. Когда, покончив с чтением, сосед принялся сворачивать страницы, Гаврила Михеич набрался духу и попросил:

– Не дашь почитать?

Белозубая улыбка осветила лик холеного господина.

– Будьте любезны, конечно, возьмите! Какие могут быть тут разговоры! Приятно сделать такое пустяковое одолжение земляку.

И сосед протянул Дыркину «Хрюхрюпинский Вестник», галантно приподнявшись с кресла.

«Во, бля, загнул! – подумал Дыркин, принимая листок. – Говорит, земляк. Значит, наш, хрюхрюпинец, а чешет, как на приеме в ООН».

– Давай сюда, чего там трепаться, – промычал Дыркин и уткнулся в газету.

– Не стоит благодарности, – ответил сосед, продолжая скалить пасть и усаживаясь на место. – Я, знаете ли, только неделю на чужбине. А уже устал от этого европейского хамства. Везде норовят облапошить, впихивают дрянь, и фальшивая улыбка в придачу. Соскучился по дому. Что ни говорите, а приятно жить в таком бонтонном городе, как наш Хрюхрюпинск. Все-таки хорошие манеры – это часть комфорта.

– Ммммда, – промычал Дыркин, уткнувшись в газету.

Гаврила Михеич читал и ничего не мог понять. В статье под заглавием «Красота природы в наших руках» печаталось интервью с японским ихтиологом, награжденным орденом «Гость Хрюхрюпинска». Этой чести японец удостоен за разведение золотых рыбок в реке Падловке. Теперь горожане могут, гуляя по набережной, кормить рыбок специальным кормом. Корм выпускает дрожжевая фабрика из своих отходов, и он продается тут же на набережной. Дыркин сколько себя помнил, в Падловке рыбы не водилось. И вообще, назвать зловонную жидкость, текущую в реке, водой мог человек с извращенным воображением. Недаром несушки, полоскавшие свою стирку в Падловке, ходили в одинаковых платьях цвета детской неожиданности и спали на таком же белье.