Инна Тронина - Операция «Купюра» Страница 2

Ещё никто не знал, что Грачёв совсем недавно сам совершил правонарушение – приобрёл в личное пользование итальянский пистолет. Продавец сказал, что оружие с ртутными пулями. Но что это значит, сам толком объяснить не мог. Вроде бы они при выстреле становятся ядовитыми, потому что ртуть сильно нагревается. Что там изобрели итальянские мафиози, трудно сказать, но выбора особого не было. Этот пистолет стоил дешевле пятитысячного «Бульдога», и Всеволод взял его.

Ему давно уже надоело ходить по улицам без защиты. Но пока ещё оружие с собой ни разу не брал – опасался. Ни одна живая душа про пистолет не знала. А ведь на него ушли все сочинские переводы, которые посылала мать. Он давно просил помочь деньгами, потому что питаться приходилось в основном с рынка. Тех продуктов, что выдавали по талонам, хватало всего на несколько дней.

Мать и старшая сестра Оксана в Сочи не бедствовали – имели сад, огород, торговали на базаре, летом пускали курортников. Конечно, они при случае захотят узнать, какую же обновку захотел для себя Севочка, раз попросил сделать солидный перевод. Машина, «Жигули» пятой модели тёмно-фиолетового цвета, перешла к нему от отца. И он с неё каждую капельку стирал, берёг, по гайке перебирал, потому что это было память, а не просто «тачка».

Женщинам, конечно, про пистолет говорить нельзя – всё равно не поймут. Надо сказать, что деньги пошли на кооператив – в конце концов, правдоподобно. Если он будет жив, тем дело и кончится – сколько можно жить из милости у чужих людей? Несмотря на то, что в четырёхкомнатной квартире напротив «Ленфильма» Всеволод был законно прописан, он даже в мыслях не собирался её разменивать. Площадь эта должна принадлежать семье Ковалевских-Ольхиных, которая из поколения в поколение проживала здесь – и во время революции, и в блокаду.

Всеволод жил там с мачехой, её матерью и сводной своей сестрой – Дарьей. А раньше было их пятеро – пока отец не погиб в авиакатастрофе. Интеллигентная семья пригрела ребёнка, которого другие не пустили бы на порог. И он помнил их доброту, не посягал на то, что по праву ему не принадлежало. Пусть Дашка остаётся здесь, а он найдёт возможность отъехать. Может, в третий раз женится удачно, на женщине с жилплощадью…

Мачеха, Лариса Мстиславна, её мать Валентина Сергеевна – родные ему люди, пусть и не по крови. А о Дашке и говорить нечего – они буквально на одно лицо. Пусть все будут счастливы, и не думают о его проблемах. Два брака Грачёва распались отчасти и потому, что негде было жить. А он не хотел стеснять мачеху, и уходил сначала к одной жене, потом – к другой.

А в первом браке, ясное дело, тесть и особенно тёща, лезли с нравоучениями. Всеволод, в свою очередь, особой церемонностью не отличался, и разговаривал с ними так, как было принято в Сочи на базаре. Во второй раз не повезло по другой причине – отец жены, настоящий глава семьи, погиб на рыбалке, и дальше всё пошло наперекосяк. На память о тех славных днях в его паспорте остались четыре штампа – по два о браке и о разводе. Вот у Славки Барановского супруга нормальная, самостоятельная, родителям своим в рот не смотрит. Они живут в смежной «двушке» на Омской улице вместе с двумя детьми – и сами себе хозяева…

– Ну вот, его дверь! – Вячеслав тронул рукой в перчатке железную ручку. – Надо позвонить, он откроет. Глянь, я не вымазался? Тоже мне, обитель искусства – шаг в сторону, и ты по уши в дерьме!

– Ничего не вижу, – признался Грачёв. – А у меня как? Порядок?

– Ты даже слишком нарядный для этой трущобы, – сделал ему комплимент Барановский.

– Интересно, художники специально такие места ищут для мастерских? Им это стимулирует творческий процесс? – Грачёва передёрнуло от отвращения. – Слав, звони, и говори с ним сам. Думаю, у тебя это лучше выйдет.

– Только ты не горячись, не пугай его, – предупредил Барановский. – А то язык проглотит, и хрен потом восстановишь контакт… Даже если он действительно с бандитами или спекулянтами работает, не стоит в стену его вмазывать. Прижали, наверное – они это могут…

– Прижали! Тоже, барышня непорочная! – процедил Грачёв. – Сообщать надо, куда следует!..

Барановский позвонил, и за дверью раздалось дребезжание. Внизу, у входа, раздались чьи-то гулкие шаги и кошачий вой. Вячеслав давил на кнопку, но дверь никто не открывал. После второго звонка в мастерской залаяла собака. Вернее, она даже не столько тявкала, сколько выла, и от этих звуков Всеволод с Вячеславом насторожились.

– Слушай, чего псина воет? – Грачёв наморщил лоб и прищурил глаза. – Ты замечаешь, что она очень странно скулит? Если собака там одна, то где хозяин?

– А ты как в воду глядел, – признался Барановский. – Получается, Гаврилов назначил встречу, а сам сбежал? Мы договорились на три, и сейчас остаётся всего одна минута. Но он не может надолго собаку оставить – её кормить, выводить надо. А на короткое время смываться – только себе вредить…

– Говорил я тебе – нечего сопли разводить! – как всегда, с пол-оборота завёлся Всеволод. – Презумпция невиновности – голубая мечта, нечто вроде коммунизма. Надо исходить из реальных обстоятельств, и не доверять таким типам!

Грачёв теперь позвонил сам и долго не отпускал кнопку. Собака бегала с той стороны деревянной двери, совсем близко, потому что слышно было царапанье её когтей. Она возмущалась вяло, больше выла и скулила, почти плакала.

Грачёв побелел от бешенства, и скулы его прорисовались чётче. Откинув со лба прядь иссиня-чёрных волос, он присел на корточки, попробовал заглянуть в замочную скважину. – Ни хрена не видно… Чего делать будем? Не зря же шли сюда, правильно?

– Меня этот вой беспокоит, – признался Барановский. – У нас на даче, в Горьковском, так пёс выл, когда сосед умер. Будто отпевает – замечаешь?..

– Ну-ка! – Всеволод прислушался. – А и правда – что-то замогильное… Тогда нужно дверь ломать – другого выхода нет.

– Того ещё не хватало! – Барановский даже приоткрыл рот. – Мы на такой квас нарвёмся с этим! Надо хотя бы участкового позвать, понятых, как положено…

– А мы что, на помойке себя нашли? – окрысился Всеволод. – Я представляю КГБ, ты – МВД. Имеем право в экстренных случаях действовать оперативно. Вдруг там что-то происходит сейчас? А мы, пока за участковым бегать будем, упустим бандитов?!

– Да если в печать просочится, что мы вот так, самовольно, дверь ломали… – начал Барановский.

Грачёв топнул ногой и оскалил зубы:

– Ну, тогда давай, сбегаем на Исаакиевскую и спросим разрешения, можно ли дверь сломать в мастерской демократа. А то вдруг мы тут государственный переворот произведём и диктатуру установим – в отдельно взятой трущобе? Бандюг они за нас ловить будут, эти апостолы свободы?

– Они, похоже, вообще против того, чтобы бандитов ловить, – грустно сказал Барановский. – Право совершать преступления священно и неприкосновенно. – Он опять подёргал дверь за ручку. – Ну, допустим, мы решились. А как это сделать? У тебя инструменты есть? Тьфу, как домушники какие-то…

– А вот мой инструмент! – Всеволод ещё раз топнул ногой. – Значит, ты согласен? Тогда отойти!

Барановский, махнув рукой, отступил назад. И Грачёв, даже не разбегаясь, ударил блестящим остроносым ботинком в дверь повыше замка. Раздался грохот, завизжала собака, и тут же залаяла ещё одна – в квартире ниже этажом.

– Ох, про псину-то совсем забыли! – всполошился Барановский. – Ну, ничего, вроде, отскочила…

Коричнево-чёрная такса даже не удивилась тому, что двое чужих вошли в мастерскую столь необычным способом. Собака уже не лаяла и не выла, не попыталась она и напасть за непрошеных гостей. Отбежав к распахнутым дверям, в тёмный, большой зал, где стояли подрамники с натянутыми холстами, она выжидательно посмотрела на вошедших, словно приглашая их пройти дальше.

– Славка, я сейчас дверь на место поставлю, чтобы вопросов не было, – сказал Грачёв. – А ты глянь, что там. Похоже, тут нет никого, кроме таксы. У хозяина, наверное, есть инструмент – тут уже одной ногой не обойдёшься…

Труп Гаврилова Барановский увидел с порога. Грузный мужчина кучей лежал на полу, лицом вниз, около одного из подрамников, а собака своей длинной мордой тыкалась в его откинутую руку. В нескольких сантиметрах от пальцев Гаврилова лежала кисть, и на щетине её поблёскивала ещё свежая краска.

Вячеслав, на цыпочках, стараясь не наследить, подошёл к лежащему, повнимательнее присмотрелся. Руками он, как и положено, ничего не трогал, но этого и не требовалось. Даже при свете пасмурного зимнего дня было ясно видно, что художника задушили чёрным, в синий ромбик, галстуком, от чего лицо его приобрело неаппетитный лиловый цвет, а язык вывалился наружу. Чей это галстук – художника или убийцы, Вячеслав определить не мог, и оставил этот вопрос на потом. Ясно было только одно – Гаврилов расстался с жизнью не добровольно. Самоубийцы оставались совершенно в других позах, практически никогда не использовали галстук, и не устраивали вокруг себя разгром.