Алиса Прим - Некуда бежать Страница 2

– ОК!

– Сейчас, свет зажгу! – Олеся включает свет в коридоре, и тут же выражение ее лица резко меняется:

– Что у тебя с носом???

– Дай гляну! Неужели так плохо? – я смотрю в зеркало и понимаю, что действительно, не очень хорошо… нос распух.

– Нужно приложить лед!

Следующие пятнадцать минут я послушно сижу с кусочками льда на носу и слушаю Олесину болтовню.

Наконец-то ложусь на массажный стол и закрываю глаза. Олеся ровными размеренными движениями растирает мне спину. Немного больно, но в целом довольно приятно. Можно расслабиться. Но тут звонит ее племянница. Разговор продолжается минут пять, за которые плечи снова начинают каменеть…

Вспоминаю рекламную брошюру, обещающую за пару сеансов привести спину в порядок. Наверное, я здесь не по адресу.

Олеся наконец-то сказала собеседнице, что у нее «девочка лежит на массаже, а одной рукой его делать не удобно» и отложила трубку в сторону. Через пять минут я уже снова чувствую «relax». Значит, все-таки по адресу…

Но все когда-то кончается, и время, отпущенное на пользу здоровья, истекло. Олеся предложила чаю, и я не отказалась. Я столько слышала про ее любовника, что хотелось его хоть раз увидеть. Я тянула время. Но чашка чая была выпита и все конфеты съедены. Оставалось только сказать «спасибо» и встать из-за стола.

В дверях я столкнулась с ним: высокий, подтянутый, симпатичный. Лет сорок с небольшим. Ничего не скажешь, моя мадам хорошо устроилась…

Я всегда поражалась ее жизнелюбию и открытости. Когда мы познакомились, ей только исполнилось тридцать пять. Ее сын и муж жили в подмосковном Домодедово, а она снимала квартиру в Москве, рядом с работой. Потом я узнала, что съемную квартиру и часть ее расходов оплачивает любовник…

Ему было неохота тащиться с работы ночью на другой конец Москвы, ей хотелось секса и тепла. Которые потом превратились в любовь и перевернули всю жизнь.

А пока Олеся прекрасно совмещала две жизни и безо всяких угрызений совести. «Это – реальность современного мира», – говорила она мне. И он, и она имели семьи и детей, и ни один из них не хотел разрушать старое, чтобы построить новое. К сожалению, не всем дано так философски относиться к измене.

«Нельзя предать человека, который тебя любит» – для меня это утверждение многие годы сознательного существования являлось непреложной истиной. Меня так воспитали, я с этим выросла и теперь я не знала, хорошо это или плохо, и предательство ли вообще.

С одной стороны, конечно, плохо. И церковь считает измену одним из самых сильных грехов и страшных пороков. Наверное, потому что человеку сложно преодолеть соблазн… Но является ли это предательством, когда люди живут так, как им нравится и никому не делают больно? Наслаждаются жизнью, вместо того, чтобы истязать себя самобичеванием и проливать кубометры слез…

За размышлениями я и не заметила, как доехала до работы. Шлагбаум поднялся, я улыбнулась охраннику и проехала на заветное машиноместо под солнцем. Правда, на улице шел не то снег, не то дождь, но для тех, кому приходилось по нескольку раз кружить вокруг инспекции в поисках пары свободных метров у обочины, это было именно место под солнцем.

Часы показывали девять сорок. На рабочем столе меня ждал ворох судебных решений, исполнительных листов, контрольных писем Управления, жалоб налогоплательщиков на бездействие руководства… Лоток с решениями по выездным и камеральным проверкам уже не мог вместить все принесенное за предыдущий день, и часть этой заведомо проигрышной в суде макулатуры лежала рядом на стуле.

Мой муж, у которого развивался свой бизнес, опасался налоговой проверки и произвола государства. Я, напротив, работая в этой бюрократической, обезличенной структуре боялась за государство.

Я с ужасом думала о том, что если здесь, в Москве, в одной из лучших по показателям Инспекций творится такое, что же происходит вокруг? Как вообще наша страна еще существует? Вывод напрашивался один – только в силу благотворительности, которой занимаются добросовестные налогоплательщики, уплачивая в бюджет налоги. Именно благотворительности, потому что захоти они не платить – ресурсов, которые могли бы заставить их сделать это в законном порядке, в этой, отдельно взятой Инспекции, и, наверное, и в этой стране, практически нет.

Кто здесь работает? Студенты, которым нужно получить высшее образование и базовый опыт работы, чтобы уйти в другие структуры на хорошие зарплаты, молодые девушки, планирующие рождение детей в недалеком будущем, женщины с маленькими детьми, находящиеся по большей части на больничных, и женщины, считающие дни (месяцы, годы) до пенсии… а ещё особый клан людей, одетых в «Гуччи» и «Коп Капоне», приезжающих в Инспекцию на дорогих машинах, типа «Бентли» и весьма скромная группа тех, кто действительно хочет и может себе позволить здесь работать, женщин, которых обеспечивают мужья, или тех, кто читая лекции по выходным, за день получает месячную зарплату государственного служащего…

Есть еще люди, которые могут позволить себе вообще не работать, но не могут разрешить себе уйти и пустить все на самотек… Одна из них – я. Пока. Пока еще стою у черты и думаю, стоит мне ее переступать или нет.

И хотя каждодневное общение с людьми, уровень IQ которых волочится где-то по полу, выматывает нервы и травмирует психику, я продолжаю с завидным упорством приходить в это гиблое место и пытаться что-то изменить… Хотя уже четко осознаю, что это путь в никуда, и поменять что-то мне не под силу… Но я все еще пытаюсь не опускать руки. Наверное, потому, что мне всего лишь двадцать семь. И я все еще верю в справедливость.

Я говорю себе, что я должна. Но здравый ум сопротивляется и спорит… Что и кому должна?

Угробить собственное здоровье во благо страны, которая не вспомнит о тебе, когда будешь покупать дорогие лекарства и отдавать деньги за консультации платных специалистов, потому что профессионалов, работающих в бесплатной медицине ровно столько, сколько и в налоговой системе и шанс попасть к одному из них ничтожно мал?

Срываться вечерами на собственного ребенка за нерасторопность и тупость своих сотрудников? Ругаться с мужем из-за неприготовленного ужина, поскольку работу приходится брать домой и сидеть ночами над актами и решениями?

Что еще я должна? Работать, когда пульс стучит в ушах, когда нижнее давление поднимается выше ста, видя, как государство теряет миллионы, которые могло бы потратить на пенсии и пособия? Конечно, они могли бы исчезнуть на пути к конечному адресату и дальше в цепочке взяток и бюрократии, но они тают уже здесь!

А я все еще кому-то что-то должна…

Трель телефона.

– Совещание у Марии Ивановны в десять ноль-ноль. – Гудки.

На часах без пяти. Я беру со стола блокнот и уныло бреду выслушивать очередные патриотические призывы в этом хаосе безответственности, непрофессионализма и равнодушия. Мой непосредственный начальник задерживается.

В просторном кабинете душно. Большинство сидит с угрюмыми лицами в ожидании следующей порции нареканий и ценных указаний. Кто-то демонстративно смеется и шутит, показывая абсолютное равнодушие к происходящему. Я сделала каменное лицо и жду.

– Здравствуйте. Че сидите такие понурые? Знаете свои результаты? Вот, по нам уже в газете прошлись.

Газета эта желтого цвета, что позволяет сделать вывод о том, что называется она «Учет. Налоги. Право».

– Шансы налогоплательщика выиграть дело у ИФНС № X в суде – 89%; суммы, снимаемые по результатам разногласий – 7%; возможность урегулировать вопрос до вынесения решения по результатам выездной проверки – 80%. Как вам такая статистика. Где Абрамов? Почему столько проигрышей в суде?

Поскольку Абрамова нет, то под артобстрел попадаю я. И начинаю перечислять «Причины проигрышей дел в суде» из ежемесячной аналитической записки.

Мне не хочется говорить о том, что Инспекцией каждый день выносятся десятки требований, которые не соответствуют установленной форме и уже только на этом основании могут быть проиграны в суде. Если ежедневно выставляются заведомо незаконные требования и такая ситуация длится годами, – значит это кому-нибудь нужно? И все, сидящие здесь, отлично об этом знают.

Как и о том, что большая часть сотрудников в принципе не понимает, как и что нужно делать, в том числе и сотрудников контрольных отделов. Всю работу тянут 2–3 человека при численности отдела в двадцать единиц… Да и те, кто понимает, приходят в конторы и просят дать нарушения, за определенную сумму, конечно, и пишут такие нарушения, которые являются таковыми только согласно рекомендациям наших вышестоящих органов, но никак не согласно Налогового Кодекса Российской Федерации. Решения, которые впоследствии должны быть проиграны в суде.

Но я не хочу устраивать показательных выступлений, просто хочу, чтобы от меня отстали…