Валерий Роньшин - И мы были… и мы любили… Страница 2

– Это души умерших людей, – объяснила мне молодая женщина.

К нам подошла официантка.

– Знаете, почему к вам бабы пристают? – спросила она у меня.

– Нет, – сказал я. – А почему?

– У вас лицо порядочного человека. Вы не обидите. – Официантка помолчала. – В сущности, ведь женщине секс не нужен, женщине нужна любовь.

– Это точно, – кивнула молодая женщина.

К нам вприпрыжку приближалась девочка. Она что есть силы размахивала руками.

– Я птица! – кричала девочка. – Я должна всё время махать крыльями! Иначе я упаду и разобьюсь!

Я взял официантку за руку. Рука была как лёд.

– Какие у вас руки холодные, – сказал я. – Вы на меня не обижайтесь. Ладно?.. Я вам тоже сказку расскажу. Жила-была принцесса. И вот однажды пришёл к ней старичок и попросил яблоко. А принцесса ему вместо яблока дала перец. И старичок сделал так, что чтобы принцесса ни пробовала – ей всё казалось перцем. Вот и я, что ни попробую – всё перец.

Официантка ничего не ответила.

– Пора, пожалуй, и мне лететь, – сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь.

– И куда? – спросила молодая женщина. – Если не секрет.

– Какой там секрет. В Шамбалу.

– А-а, – наморщила нос девочка. – Была я в этой дыре позапозавчера, ни-чё хорошего… Хотите провожу вас до Пулково, – предложила она. – Уж мне ли не знать, что такое одной-одинёшенькой бродить по аэропорту.

– Не надо, – отказался я. – Пострадать хочется.

– Тогда идите, – сказала девочка. – Идите и ни в коем случае не оборачивайтесь. А то умрёте.

И я пошёл. Не оборачиваясь.

А позади остались три женщины. Мал мала меньше. И ещё собака Павлова. Они молча смотрели мне вслед. Я чувствовал их взгляды. В особенности взгляд собаки Павлова.

Ирочка в поисках Господа Бога

По утрам Ирочке открывалась тайная суть вещей. Стены спальни начинали колыхаться, словно поверхность океана; зеркалá растягивались, как резиновые; а двери становились прозрачными.

Ирочка слюнявила указательный палец и начинала тихонько тереть лицо мужчины, лежащего рядом. Сначала под её пальцем исчезали его глаза, потом рот, брови, ресницы… Затем она брала кисти, краски и снова рисовала лицо воображаемого возлюбленного. Ирочка была художницей.

Когда Ирочка закончила работу, нарисованный возлюбленный сел в бежевый «бьюик» и укатил в офис. А у Ирочки, как всегда по утрам, начала слегка болеть голова (в прошлой жизни Ирочка была белкой, и охотник убил её выстрелом в правый глаз). Она помассировала бровь над правым глазом – самая болевая точка – и решила принять ванну.

После ванны Ирочка отправилась на кухню готовить себе тосты с сыром. По дороге она прослушала сообщение на автоответчике от мужа Валерьяна из Нью-Йорка. Валерьяна она тоже, кстати сказать, нарисовала – года три назад. Но так до сих пор и не стёрла.

Когда Ирочка наливала себе кофе, заиграл мобильник – тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля… Звонила Ирочкина подруга Леночка.

– Ну как твой роман? – привычно интересовалась Леночка.

– Какой роман? – привычно отвечала Ирочка.

– Что, опять нет никакого романа? – разочаровывалась Леночка.

У самой-то Леночки романы бывали чуть ли не каждый месяц. Впрочем, один из её бурных романов закончился-таки пышной свадьбой. Но… Но буквально на следующий день Леночка сообщила Ирочке трагическим голосом:

– Я разлюбила своего мужа. Я больше ничего к нему не чувствую. Я словно «чёрная дыра». Всё куда-то уходит… уходит…

И вот теперь Леночка кричала в трубку счастливым голосом:

– У меня всё прекрасно, прекрасно!

– Ты уже не «чёрная дыра»?

– О нет! Я завела любовника!.. Как он за мной ухаживает, какие дарит цветы, какие говорит слова!..

– А что будет дальше?

– Ой, отстань, – говорила Леночка. – Я не хочу думать о том, что будет дальше. Сейчас-то мне хорошо. Зачем думать о том, что будет после… Вчера я была у него дома и увидела красное платье его жены. Ну, примерила, конечно. И вдруг ощутила, что я – это она. Представляешь?!

Ирочка представляла. Но совсем-совсем другое. Мчащийся поезд. Двухместное купе. Она и Руднев. На сей раз Ирочка не нарисовала возлюбленного, а сделала его из фарфора. Руднев был обыкновенной фарфоровой статуэткой и даже не подозревал об этом.

– О чём вы думаете? – спросила его Ирочка.

– О вас, – ответил Руднев. – Мне вдруг показалось, что мне хочется, чтобы вы умерли. А затем я подумал, просить ли за это прощения? И тут же понял: нет, действительно хочется… Я бы ходил на вашу могилу, и душа бы рвалась, рвалась от полноты жизни; от того, что вас нет и никогда уже не будет…

Руднев продолжал тихонько говорить. Вагон продолжал тихонько покачиваться. Быстро темнело. И время в темноте уже не тянулось сплошной лентой, а было нарезано узенькими полосками. И был мир, где Ирочка спала с нарисованным Валерьяном в Нью-Йорке; и мир, где она ехала в поезде с фарфоровым Рудневым; и мир, где она разговаривала по телефону с Леночкой… и мир, где она пошла направо, и мир, где она пошла налево, и даже мир, где она взмахнула руками и… полетела.

Но Ирочка выбирала мир, в котором у неё была дочка Лизочка. Ирочка в порыве чувств подхватывала Лизочку на руки и крепко прижимала к себе.

– Я тебя люблю, доченька! Лучше тебя нет никого во всём свете!

– Да, – обнимала её и Лизочка. – Только ты, мамочка.

Ирочка плыла по бескрайнему морю, наполненному бескрайним счастьем.

Рядом храпел фарфоровый Руднев.

– Руднев, – раздражалась Ирочка, – вы хоть понимаете, что у вас фарфоровое лицо? Когда-нибудь оно упадёт и разобьётся.

Лицо Руднева тотчас падало и разбивалось.

За окном текла речка. На берегу стояла церквушка. Это был Смоленск, а может, Саратов.

Сыпал редкий снежок.

– Где вы живёте? – спрашивала Ирочка у Руднева.

– В Зурбагане. А вы?

– А я вообще не живу, – говорила Ирочка. – Я утонула в бассейне. Народу было много, но никто не заметил, как я утонула.

Руднев узнал об этом только через год. Ему позвонила Леночка.

– Как?! Как утонула?! – кричал в трубку потрясённый Руднев.

– Подождите, – меланхолично отвечала Леночка. – Я зажгу сигарету. – Она зажигала сигарету и, красиво выпустив струйку дыма, продолжала: – Ещё год назад. В бассейне. Никто и не заметил.

Событие было исключительное, и из Нью-Йорка прилетел нарисованный муж Валерьян. Всю дорогу, пока он летел, Валерьян смотрел на страницу журнала. На странице был нарисован человек в виде надкушенного яблока. «Что же мне делать?» – думал Валерьян.

«А в самом деле, что он будет делать?» – спросила себя Ирочка, сидя на открытой террасе небольшого ресторанчика. День был солнечный. Невдалеке плескалось море. Звучала томная латиноамериканская песенка с несколько длинным названием: «Я разлюблю тебя только тогда, когда остановится моё сердце».

К столику подбежала рыжая такса.

– Ой! – взвизгнула Ирочка. – Она мне ноги облизывает.

– Дина, перестань! – послышался резкий окрик хозяйки. И Ирочке: – Дина у меня лесбияночка.

– Пожалуй, я тоже заведу себе таксу-лесбиянку, – тут же решила Ирочка.

– Хотите, я буду вашей таксой? – предложил Руднев.

Потом они сидели в маленьком кинотеатрике и смотрели фильм про то, как мужчина и женщина сидели в маленьком кинотеатрике и смотрели фильм про то, как мужчина и женщина сидели в маленьком кинотеатрике и… И когда они вышли из маленького кинотеатрика, на небе уже сияли большие звёзды. А горы, окружающие Сочи или Судак, были похожи на спящих чудовищ.

– Почему вы не женитесь? – спрашивала Ирочка.

Руднев загадочно улыбался.

– Женщина для меня – это пропасть, в которую я могу смотреть до бесконечности, но никогда не прыгну… Впрочем, – добавлял он, – я был два раза женат.

– Врёте, – лукаво щурилась Ирочка. – Никогда вы не были женаты.

– Я не вру, – серьёзно отвечал Руднев. – Просто иногда я вспоминаю то, чего не было… К женщинам я отношусь с благоговение, – продолжал он. – Вернее, не к самим женщинам, а к той тайне, которая в них заключена.

– А вам никогда не хотелось стать женщиной? – интересовалась Ирочка.

– А я женщина, – смеялся Руднев. – Меня тестировали, и я оказался стопроцентной женщиной. Хотите, я надену вашу клетчатую юбку?

Теперь смеялась Ирочка.

– Я сразу представила себе такого шотландца с волынкой. – Она поиграла на воображаемой волынке.

Тем временем ночь прошла и наступило утро.

– Как?! – ахнула Ирочка. – Уже утро?!

Руднев, ни слова не говоря, снял с её запястья маленькие часики и перевёл стрелки на несколько часов назад. То же самое он проделал и со своими часами.

– Сейчас снова наступит ночь, – заверил Ирочку Руднев.

И действительно – снова наступила ночь.

Ирочка лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к едва слышным голосам – это всё, что осталось в номере от тех людей, которые когда-то здесь жили. Скоро и их с Рудневым голоса вольются в этот общий хор, думала Ирочка, и будут плавать под потолком, словно сигаретный дым, постепенно тая… тая… тая… Незаметно для себя Ирочка уснула. Ей приснились тишина и одиночество. «Особенно хорошо, – продолжала думать Ирочка уже во сне, – что снятся и тишина, и одиночество. Одновременно». Затем она долго блуждала по запутанному лабиринту своих мыслей, пока наконец не вышла к морю. Оказывается, это был не Судак и не Сочи. Это была Феодосия. Напротив домика-музея Грина располагалась невзрачная забегаловка. И, конечно, называлась «Ассоль».