Алик Гасанов - Сукин сын. Истории из жизни. Сборник №8 Страница 2

…Заштопав, меня отвезли, наконец, в палату. Накрыли, наконец, одеялом. Полчаса я трясся, пока отогрелся. Уснул, не знаю на сколько.

…Кроме меня в палате была очень полная женщина (!) лет пятидесяти и пацан лет семи. У женщины было «что-то по-женски», и её уже четвёртый раз «открывали».

Потом я узнал, что это значит; её разрезали, почистили, зашили, стало хуже, опять разрезали, почистили, стало хуже… и так четыре раза. Женщина тихо стонала и смотрела не мигая в потолок. У пацана (Алибек) было тоже плохо. Пьяный мотоциклист на полной скорости ударил его ручкой газа в висок. Пацану удалили кость черепа размером с сигаретную пачку, из комы он не выходил, и возле него днём и ночью сидела его мать, худющая казашка лет тридцати с потухшим взглядом. Ждали, когда он помрёт.

Только потом я понял, что эта палата (самая дальняя по коридору) была для тех, кто «уходит».

…Через четыре дня я перепугал медсестру, вошедшую утром.

До этого я больше часа боролся с тошнотворным головокружением и притяжением планеты Земля, чтобы с колоссальным трудом встать, и теперь, держась за дужку кровати, я стою, и с наслаждением смотрю в окно, в заснеженную степь.

…Темной полоской поезд вдали распарывает степь.

Поезд стоит или движется?..

Башка кружится, сосредоточиться не могу. Медсестра Майра вытаращила глаза и, раскрыв прелестный ротик, подбежала ко мне:

– Нельзя! Нельзя! Вы что нарушаешь? Вы что?!.. Ложиться надо!.. Ложиться!, – смешно хлопая меня мягкими лапками, словно корову по спине, она заставила лечь обратно, – Всё расскажу! Всё-всё врач расскажу сейчас!.. Вы что?..

Господи, до чего же хорошенькие медсёстры в этой глухомани… Маленькие, шустрые… Как японки.

…Через неделю полная женщина перестала мычать в беспамятстве и, удивив всех, попросила кушать.

На неё сбежался посмотреть весь медперсонал. Через час прибежал её запыхавшийся муж, такой же толстый и смуглый. Притащил целый чемодан продуктов. В палате запахло жареным мясом, сурпой, апельсинами. Как ни пытался он меня угостить – есть я не мог, да и не хотел. В сутки в меня вливали через капельницу больше литра какой-то жёлтой жидкости, во рту было солёно и от еды меня воротило. Худой по своей природе, я привык, что меня всё время хотят покормить, и знаю, что отказом обидеть могу (казахи такой народ! угощают – попробуй только откажись!), и я с трудом отбиваюсь от угощения, и на моей тумбочке уже нет места от их еды.

…А когда через несколько дней медсестра пожаловалась врачу на Алибека, который прыгал на кровати (!), старый доктор позвал меня в кабинет.

Очень высокий, сухой, абсолютно седой. Смуглый. Лет под шестьдесят… Может больше. Руки, как у сталевара. Жилистые, сухие, чёрные.

Медсёстры его боятся, называют меж собой уважительно и шёпотом «Тажимурат-ага».

Прикрыл дверь кабинета, пригласил присесть на кушетку, сел рядом, с минуту рассматривал меня в тишине в упор, а потом, поглаживая огромной сухой ладонью моё костлявое плечо, заговорил неожиданным баском:

– Ти, синок, знаешь?.. Ти ошень быстро выздоровишь, почему-то… Ошень-ошень быстро. Ты домой поедешь – иди мечеть. Хорошо?.. Твоя душа ошень светлый. Ошень!.. Ты не должен выжить. Должен был умирать. А ты сам выжил и Алибек вытащил за собой, и женщина вытащил. С того света вытащил. Ты понял?..

Я сидел охреневший, подняв брови, не зная, как себя вести, глупо улыбаясь.

… – Тебе мулла надо быть, – продолжал старик, – Не смейся. Обязательно иди мечеть. Или церковь иди. Куда там тебе надо… Ты можешь людям помогать… Обязательно, слышишь?.. Чего смешно?… Ничего не смешно…

…Через пару дней меня «выписывали», и старый доктор самолично на своём «Москвиче» вёз меня на вокзал, поглядывая бледным взглядом на меня, сидящего сзади между операми.

Он что-то ещё горячо объяснял им по-казахски на перроне, размахивая руками и горячась.

Потом, помогая мне залезть в вагон (долбаные наручники!), таращил мне в лицо глаза и кричал дрожащим басом:

– Обязательно потом иди!.. Хорошо?.. Слышишь меня?.. Обязательно!.. Потом…

****

На расстоянии руки

Соседа сбоку я знал ещё школьником. Стоя на балконе, услышал как-то необычные звуки с его стороны. Словно ребёнок балуется, в кларнет дует. Выглядываю, а сосед рукой машет: «Пойдём, чё покажу!..», лицо радостью светится. Прихожу, а у него на балконе лебедь. Здоровенный, голова зелёнкой вымазана… А дело было вот в чём.

…Прекрасная птица лебедь. Сильная, большая, белая. Красивая птица.

Я видел, как человек подошёл к морю…

Лебеди прилетают сюда – на побережье Каспия, на несколько недель зимы. Уставшие от долгого перелёта, они собирают семьи, пересчитывают детей, вздыхают над ранеными, смотрят в глаза своим старикам. Тем, кто выдержал перелёт.

Для людей прилёт лебедей тут всегда большое событие. По городу новость пролетает мгновенно и уже даже на степных окраинах города, где почти не слышно шуршания моря, нет ни одного, кто бы не остался равнодушным к доброй вести: «Лебеди прилетели!».

Город спешит совершить неписаный ритуал. Влюблённые парочки, любящие мамочки с колясками, семейные пары, просто зеваки, старик с внуком, таксист, проезжавший мимо, женщина с авоськой картошки в руке с ближайшей от берега остановки… Кого тут только нет? Все торопятся подойти ближе. Несут хлеб. Белый, серый, чёрный, сдобный, какой-то чудак бублики тащит… Хлеб, купленный только что в ларьке на остановке, остатки хлеба с обеда, порванные на кусочки, чтобы было удобнее бросать в воду, батон в целлофановом пакете, разрезанный аккуратными кубиками молчуном в очках…

Лебедь большая птица. Мощный клюв, когтистые лапы, сильные плечи. Поднимая расправленные крылья, он коротко и громко трубит, размахивая головой. Похоже на белый взрыв. Ни каждый посмеет подойти к нему. Собака боится, лает издалека. Потом ложится, наблюдает потрясённо и с интересом.

Нужно терпение, чтобы лебеди подплыли к берегу. Кусочки бросают с каменных льдин совсем рядом с птицей и чуть-чуть «не добрасывают». Если не делать резких движений, и отходить немножко медленнее, чем приближается лебедь, то через некоторое время он может выйти на берег. Трясёт смешно по-утиному маленьким хвостом, разминает мощные лапы после ледяной воды, осторожно ступая по острым крошкам льда. Оставив несколько кусочков на песке, спиной отхожу медленно на три шага. Он изучает, контролирует. Он видит меня, видит людей справа и слева, видит людей сзади меня, слышит шаги бегущего от него по песку ребёнка. Голоса. Мерный шумок стаи. Хлеб.

Он обязательно подойдёт. Подхожу на два шага, медленно сажусь на камень, протягиваю хлебный мякиш на ладони. Он подойдёт. Он видит мою просьбу. Рука быстро замерзает без перчатки, камень холодный, лёгкие порывы ветра выдувают из-под очков слезу, она щекочет лицо, но я неподвижен. Лебедь смотрит на хлеб. Хлеб ближе, чем я. Хлеб на расстоянии руки… Он подойдёт. Он не будет подходить «стороной» по-собачьи, потоптавшись на месте на лапах, ни созданных для земли, лебедь делает несколько шагов прямо ко мне, ровно настолько, чтобы дотянуться, вытягивает удивительно длинную шею, всё ещё безумно боясь меня, открывает клюв. Сладость мгновения…

…Именно в этот момент человек сильно и точно бьёт птицу в основание головы хлебом, предварительно вымоченном в воде и замороженным в холодильнике до состояния льда…

Оглушённая птица ещё долго может жить. Главное – не сломать кости. Она не замёрзнет. Нужно быстро завернуть её, лучше сунуть за пазуху, прижав к себе, пока бежишь через дорогу… Главное – не сломать кости. В спешке борьбы полуживой лебедь бьёт крыльями, пытаясь взлететь. Хрупкие кости созданы для неба, а не для сопротивления. Лечить птицу хлопотно, да и зачем?

Они прилетают каждую зиму…

…На балконе прохладно. Пар изо рта.

Смотрю на соседа, спрашиваю:

– Зачем он вам, дядь Андрей?

В глазах мужика восторг, улыбается смущаясь, как мальчишка, не сводит глаз с огромной птицы:

– Дык ведь… Лебедь!.. Красиво…

****

Сукин сын

…Вечером все собрались у Николая дома. Жена Людмила накрывала на стол, испуганно бегала на кухню и обратно, пересчитывала тарелки. Николай хмуро смотрел телевизор, чувствуя, что не зря всё это затевается.

Первым пришёл брат Людмилы пьяный Серёга:

– Ну, здравствуй… Коля., – излишне крепко сжимая руку, Сергей значительно заглядывает в глаза, с высоты своего роста с интересом рассматривает Николая.

Тот сухо поздоровался, подождал, пока отпустят руку и опять уставился в телевизор.

Серёга долго и не мигая смотрит на мужа сестры, качает головой и уходит к сестре на кухню:

– Давно он… Такой?

Людмила нервно протирает тарелки, поджимает губы, наливая брату в рюмочку:

– Второй месяц уж… Как просушил шары, так и не пьёт…