Bandy Sholtes - T-Shirtoлогия. Общая теория футболки. Полутрикотажный роман Страница 2

И ещё думаю, что Плохой Моторный Палец, скорее всего, знала – продай она майку, больше не подойду. Майка как поддерживающее нашу связь слабое звено.

Вот тебе и хеппи энд – оказалось, я романтик. А встроенного в организм романтика никакими колбасными музонами и несчастными artistами не вытравишь. Заводские установки – вещь упрямая.

Люди, которые приходят выбивать долги, живут на специальной планете. Оттуда их вызывают на нашу, человеческую гуманную планету, где они выполняют свою угрожающе-финансовую миссию, а затем на чёрном космолёте возвращаются обратно.

Стук. Открываю дверь. Стоят двое одинаковых некрасивых инопланетянина в спортивках.

– Мы от Олега.

– Какого Олега?

– Не включай дурака. Три тысячи это тебе не трёхколёсный велосипед. Давай деньги.

– Какой трёхколёсный велосипед?

– Пойми, дорогой, – сегодня мы согласны взять три тысячи, а завтра возьмём уже больше.

Бля, откуда они знают, что мы на прошлой неделе ходили выбирать детский велосипед?

Я пересрал. В башке замигал калькулятор. Арифметика банкрота.

Значит так. Можно продать золотую цепочку с крестиком, и так без дела в шкафу лежит. Есть чешские джазовые пластинки межвоенного периода. Коллекция советских ёлочных украшений пятидесятых годов, с раритетной хрущёвской кукурузой включительно.

Ну, а если совсем припрёт, в качестве козырей – антикварные книги. Масонская «Разсужденіе объ истлѣніи и сожженіи всѣхъ вещей бла-бла-бла», Москва, 1816 год. И «Краткое описаніе жизней древнихъ философовъ бла-бла-бла», сочинение архиепископа Камбрийского, Москва, 1788 год. Мне их пьяный Игорёк подарил, барабанщик и немец из Сыктывкара.

Но даже банкроту понятно, что антикварными козырями в начале игры не разбрасываются.

– У меня есть пароварка, почти новая. Тефаль. Могу отдать.

Футболка для тинейджеров. Надел, крикнул «пока» и хлопнул дверью.

Боже, если б у меня такая была в восемнадцать лет…

Ничего бы, конечно, не изменилось. Но приятно. Звонишь маме и, максимально концентрируясь, чтоб не заржать, непослушным языком вешаешь ей подростковую лапшу. Типа остаёшься ночевать у друга. Типа страшно домой идти. Типа денег на такси нет. Романтикам и лузерам шляться по ночам вредно. Ночь – строгая и несправедливая бухгалтерша, пиздюлей может выписать тока так, без предоплаты и калькуляций.

А для возвращения домой такую: Mama, I`m Beck.

Приходишь и напеваешь:

– I`m a loser baby, so why don`t you kill me.[1]

Хотя мама, конечно же, совсем не baby.

Оказалось, майки & футболки – что-то типа трикотажной линии мышления. Не успел задуматься, и они сами в голову лезут. Без примерки.

Что бы там ни говорили, но майка с «вывеской» – не просто одежда. Это афоризм, это месседж, это лозунг, это пароль, это провокация, это история, это игра слов, это извращённая цитата, это хаха, это хихи.

Слова на груди человека – хочет он того или нет – сообщают о нём некоторую инфу. Что хавает, чем дышит. Пусть на одёжке ни буквы, ни линии – это тоже позиция, тоже штрих-код, тоже некоторый запах изо рта.

Например, футболка Шрёдингера. На ней одновременно и есть «картинка», и нету.

Или, скажем, загадочный крокодил на груди – это что? Бренд, аллигатор, журнал, рассказ Достоевского, крокодил Данди, игра в ассоциации или не имеет значения?

Стоит представить эти майки на телах друзей, прохожих или на нас самих, и станет очевидным, что от теории до груди человека – рукой подать.

Никакой, конечно же, T-Shirt-истины нет. Даже в обычную майку с обычным AC§DC (да, да, именно AC§DC, это не опечатка) носители вкладывают свой смысл. Мальчик заявляет миру, что уже немаленький. Разведённый холостяк намекает, что он весь-из-себя-молодёжный и вполне ещё огого. Бывший рокер пытается убедить прохожих, что он не просто пьяница, а меломан. Бабник пришёл типа-на-концерт, но в душе тешит себя надеждой подцепить вооон ту явно нетрезвую девку в майке Korn. А кто-то просто не нашёл в своём шкафу ничего другого.

Буквы на людях мельтешат повсюду, и не только в августе. Но, хотя и кажется, будто мы свободны в своём выборе, на самом деле трикотажное общество устроено так, что мы далеко не всегда носим то, что хотим. Мessage одежды часто навязан извне.

Но афоризмы, лозунги, провокации и даже хаха и хихи, изображённые на футболках, постоянно меняются. Это двадцать первый век, baby.

Второй инопланетянин, который молчал, вытащил из кармана секатор.

Я пересрал ещё раз.

Ладно, достал бы нож. Нож, конечно, тоже не киндер-яйцо, но секатор… Садовник бля выискался.

– Это интернет? – указал он на кабель, ведущий из коридора в комнату.

– Какой интернет?..

– Такой.

И он перерезал кабель. В двух местах.

– Эй, вы что?.. Подождите!..

Получившийся кусок кабеля и секатор он сунул в карман. А меня схватил за свитер и сделал туда-назад-обратно. Затем словил мой взгляд и снова туда-назад-обратно. И снова.

Почти не больно, но страшно. Чувствуешь, что он умеет не только так.

– А ещё у меня это, – сказал я, – старинный гобелен есть. Передайте Чернову, что…

Не дослушав, они хлопнули дверью.

Эй, а попрощаться? Меня что, не уважают в собственном доме?

Если файл находится в голове, то кликом мышки по файлу может стать что угодно. Пыль на книжной полке. Опечатка на мониторе. Лак на женских ногтях.

Замысел рождается крошечным и безымянным. Не успев повзрослеть, уходит в полушария мозга. Тусует по извилинам, как в ночном клубе. Подчиняясь не только твоей воле, но и правилам внутричерепного движения. Там ведь и своё кино есть. Независимый кинематограф типа.

Голый замысел тусит, где хочет и берёт всё, что плохо лежит. Лишних внутричерепных тараканов, например, или там клип Bad Boys Blue. Как вор, который забрался в хату за деньгами и серебром, а по жадности берёт шпротные консервы, хрустальные бокалы и охапку галстуков.

Чтоб замысел не превратился в чудовище и не натворил чего по молодости, надолго отпускать его нельзя. Если норовит смыться, его надо ловить. Слизать языком, заколоть маркером или стукнуть клавиатурой по башке. Пока не спрятался за плинтусом.

Проследить замысловатый маршрут файла трудно. Но – допустим. Ведь склонность незрелых файлов к посещению чужих папок и квартир подтверждается алкогольными и любыми иными химическими наблюдениями.

Нетрезвый, выросший до неприличных размеров файл часто выныривает из внутричерепного клуба с таким букетом галстуков, который мы не заказывали и о котором вначале даже не подозревали. Не подозревали о возможности такого букета.

Сидели мы как-то с Юрой В. Курнули там, вина попили. Рассказал я ему о свойствах замыслов и шпротных консервах, и он сказал:

– Ты знаешь, я и сам такое не раз замечал. Идеи в воздухе носятся.

– И не говори. Делать им нечего.

В общем, мы с Юрой решили, что от пустоты до замысла – один клик.

Клик – иди туда не знаю куда.

А я тем временем бутерброды забацаю. Жую и жду.

И вот выруливает файлик, наконец-то. Весь в пыли, напевая дурацкие песни. Главное, что вернулся.

Ну-ка, посмотрим, что нам внутричерепной вор принёс.

О, парочка журналов «Иностранная литература» 1990 года.

Так кажется на первый вгляд. Но под «иностранкой» лежит кассета группы Nine Inch Nails, которую я выбросил ещё в прошлом веке.

И ещё на воре почему-то пиджак дедушки довоенного фасона.

А в кармане – венгерский игрушечный вигвам, подарок тёти Розы.

А за пазухой – книга о городе Самарканд с бледными иллюстрациями.

И вдобавок нащупываю под пиджаком нежно пахнущую майку моей двоюродной сестры, в которой она выглядела очень sexy в конце восьмидесятых. Ярко вспоминается её кожа, линия тела и особенно ноги. Ноги, которые я долго считал самыми прекрасными в мире. Любимые ноги моей юности. И однажды, когда мне было пятнадцать, а ей шестнадцать…

Стоп. Только этого блин ещё не хватало.

Несколько провокативная майка. Лицам с заболеваниями центральной нервной системы носить не рекомендуется. А в тюрьме надевать такую не советовал бы даже Чаку Норрису.

Юра В. рассказывал, что видел в армии настоящую, сделанную на руке живого человека, татуировку: «Умру за горячую еблю».

Кое-кто считает, что в будние дни жизнь течёт и пульсирует в барах. Не дома, не в офисе и не в поликлинике, а в барах. В некотором смысле это правда.

Ну и пошёл я во вторник в бар. Пульс жизни щупать. Барология – наука экспериментальная.

Место не из тех, куда обычно хожу. В своих барах я уже все биоритмы знаю, мне интересно чужие кардиограммы почитать.

Пошёл туда, где пиво недешёвое и музон типа модный. Где у завсегдатаев телефоны дороже, чем весь мой гардероб со шкарами. Ну да, кедам моим шесть лет уже.

Столики тут стерильные, как в манипуляционной. Сижу, боюсь запачкать.