Дмитрий Волчек - Книга дождя. Повесть Страница 2

– Папа, а почему вода на небе?

– Ну, это дождь… Деревья, травка, цветы – они ведь тоже хотят пить. И вот природа берёт золотистую лейку, вот как у тебя, только большую, и начинает поливать землю живительной влагой…

У малыша был сосредоточенный, серьёзный вид. Такой забавный! Многие утверждали, что мы с ним – ну прям одно лицо…

– Природа – это тётенька?

– Ну как тебе сказать… Да, она тоже живая, как мы с тобой. У неё есть душа.

– А она красивая? Как мама?

Я видел, что ему не хватает любви, материнской любви и внимания. Тогда она, конечно, не могла ещё знать, что придёт время – и это она начнёт обижаться на недостаток внимания со стороны сына-подростка. Я старался быть хорошим отцом – и всё же больше был погружён в собственные переживания, в свои поиски истины, поиски ответов.

Наш с супругой разлад с годами становился всё очевидней. Всё это продолжалось долго, накапливалось исподволь. Всё хорошее постепенно вытесняла чернота. Как в дурном сне, когда не можешь проснуться. Или как в лабиринте, когда с каждым шагом всё больше и больше осознаёшь, что свернул не туда. Само собой разумеется, это мужчина должен вести женщину по жизни. Если хватает сил. Если ты не переоценил свои силы.

Были подруги жены. Были какие-то безумные ночи, окрашенные похотью, какие-то безумные люди. Драки. В пьяном виде я терял координацию движений и, как правило, проигрывал. И потом по неделям на меня пялилась из зеркала исковерканная, вся в синяках и кровоподтёках, опухшая физиономия… Была молодая семейная пара, с которой дружили, собирались вместе по праздникам. Кристина. Её огромные глаза и головокружительной красоты попа, всей прелести которой узнать не довелось. Её неожиданно пробудившийся ко мне интерес: «А Дима тоже придёт?»…

Были серые дождливые утра. Занавески покачивались как паруса летящей по кругу Земли. Я приоткрывал дверцу печки и отрыв наиболее жирный «бычок», прикуривал, щёлкнув зажигалкой. Руки дрожали. Мутило, к горлу подступала тошнота. И физическая, и та, по Сартру.

Мой светлый, искрящийся Путь, где ты?..

Рано или поздно это должно было закончиться. Я ушёл поздно вечером, скорее даже, ночью. Оглядел последний раз «внутреннее убранство» дома, который был мне приютом в течение долгих шести лет. Укол был почти физическим, болезненным. На секунду захотелось остаться… На улице было дождливо и ветрено, капли падали как слёзы. Сына, конечно, не бросил совсем. Опять-таки забегая вперёд, скажу, что вот он, спит в соседней комнате пусть и не нашей, съёмной квартиры. Сейчас ему 11. Жена бывшая частенько нас навещает, помогает материально. Какая там атмосфера царит в её новой семье – не знаю, не мне судить.

5

Христа я чту – но христианство для меня чудовищно, тягостно. Дело не в ужасах Средневековья и не в сказочных нелепостях – а в бесплодии. В духовном иждивенчестве, которое оно взращивает в тебе, бредущий по пустыням мегаполисов человек дождя. Не складывай свои надежды на чей-то холодный алтарь! Никто не придёт и не спасёт тебя – пока ты не разбудишь свою собственную вселенную, не станешь собственным взрывом!

Ехал как-то недавно в машине, пассажиром. Играла магнитола. И в куче словесно-музыкальной белиберды, именуемой русским рэпом, наткнулся на жемчужину. Парень с энергией, с нажимом проговорил-пропел: Именно ты рождён изменить этот мир!.. И баста.

Вот это по-нашему!

Я не думаю даже, что вот это обещанное второе пришествие Христа – это обязательно какая-то конкретная личность. Ницшевский Заратустра – чем не второе пришествие?? Или Нео из фильма «Матрица»? Может быть, имелось в виду, что любой, самый обычный человек осознает в себе это ослепительное начало.

Лично я говорю – хватит! Сколько можно уже умирать?? Пора разорвать этот глупейший круг сансары.

6

Я мечтаю снять фильм. Да, фильм про дождь. Про дождь, падающий в небо: ведь оно везде. Особенно много его в нежных девичьих руках и смеющемся взгляде той, которую любишь.

Мне нравится ощущать, как пахнут букеты свежесрезанного смеха. Девушка идёт по улице, по дороге в май. Я вырастаю в её глазах до значения нерасшифрованного иероглифа. Наши взгляды встречаются: это магическое, чёрно-белое пересечение инь и янь вспыхивает. Весь воздух наэлектризован и наполнен эротикой.

Ветер взвихрил листву. Это зелёное золото падает на блестящие рыжие трамваи.

Я не один год проработал водителем трамвая. Да кем только не работал в своей жизни!

А ещё очень много было в прожитом поездов, вокзалов и залов ожидания. Были лёгкие и тёплые слова. Такие упали в слух, снежные, когда-то слова: «Я просто представить не могу, просто в голове не укладывается, как бы я могла быть с кем-то ещё, кроме тебя!»… Нам по двадцать с небольшим. Мы приехали вместе в Город, сначала снимали комнату, но потом финансы закончились. Я вернулся в общежитие, хотя к этому времени уже не учился в универе. Но приютили. Её же приютила какая-то подружка.

Стук в дверь. Она врывается, вся промокшая: на улице моросит. А ведь я только что думал о ней! В комнате как раз никого. Я валяюсь на кровати. Как она хороша!.. Болтает что-то, щебечет.

– Иди сюда.

Подходит с загадочной полу-улыбкой. Раскрытая книга на столе обложкой вверх. Рассеянный свет; плачущие листья покачиваются за оконным стеклом. Я взволнован. Её холодные руки, влажные светлые волосы. Я будто плаваю в пустоте, по которой скользят оборванные лепестки минут. Жадные объятия, торопливое раздевание. Жадные поцелуи. Её с неподдающейся пуговицей джинсовые шорты. Наконец я вхожу в неё своей пульсирующей плотью – как в саму свежесть, в дождливую весну.

Вскоре мы расстались. Она уехала, весенняя девочка. Обратно к нам, на нашу общую малую родину, на другой конец страны. У неё была привычка смешно морщить носик, и ещё она бредила Прибалтикой, в которой бывала… Потом ещё встречались несколько раз – гораздо, гораздо позже, когда обоим было уже за сорок. Но это уже другая, донельзя грустная история.

Нас всегда тянет к женщинам. Женщин – к мужчинам. Почему-то это кажется очень важным: найти своего человечка, свою недостающую часть, зеркало, в котором твоё «я» отражалось бы наиболее полно. Ведь и то, – или тот – кого мы называем Богом, тоже разделён на Ты и Я. Трудно быть всем сразу: как ты узнаешь, кто ты, и вообще что ты есть – если некому посмотреть на тебя со стороны?

Я тоже много раз уезжал из Города и приезжал снова. В молодости. Потом уехал, точнее, увезли меня, надолго. Был громадный перерыв в расписании наших свиданий. И вот я снова здесь, уже через несколько лет после развода с женой. Один. Мне 45. Не могу поверить, что всё это происходит в реальности. Я так мечтал когда-нибудь вернуться сюда! Здесь повсюду встаёт, как храм, всплескивает видениями-орфеями моя студенческая заря! Сейчас уже за полдень перевалила жизнь моя – но восприятие столь же свежо, столь же первозданно: ещё и усиленное взрослостью, отточенностью интеллекта… Жаль, сына нет рядом – но я уверен, что это временно. Внутри постоянно наигрывает какая-то щемящая мелодия, что-то вроде «йестудэй». Я ещё не знаю, что меньше чем через два года тяжело заболеет мама, и мне срочно придётся вернуться в родной город.

Денег, как всегда, ноль. Позвонил бывшему однокурснику, другу юности, с просьбой занять хотя бы тысчонку. Странно было слышать через столько лет знакомый голос:

– Оо, привет, Димыч!!.. Да, я понял. Слушай, старик, извини, ты же знаешь: у меня от первого брака сын, здоровый уже балбес, и сейчас вот жена беременна… Сейчас ну никак…

Мне почему-то неловко. Я уже пожалел, что побеспокоил человека, да ещё в такой уверенности, что не откажет… Поздравил с ожидаемым прибавлением в семействе. Отключившись, обозвал в сердцах самого себя идиотом.

Работаю. Вписываюсь в общую схему жизни: надо ж кем-то быть, чем-то питаться, где-то ночевать, писать, думать. Думать о том, как несовершенна эта самая схема: контуры всеобщего безумия и самоотчуждения.

Несмотря на немалый стаж трамвайный, водительский, здесь назначили стажировку. Как и всем приезжим. Сложные перекрёстки, большое движение; ротозеи-пешеходы. Лето обливает всё лучистым сиянием: я верю в Город как в сбывающийся на глазах миф! Жарко. Инструктор – мужчина за 60, настоящий профи; очень энергичный, с живым блеском в глазах. Всю смену вдвоём в кабине – поневоле разговоришься, о том, о сём. На второй или третий день, как только тронулись от остановки, он предложил, сам:

– У тебя как с деньгами-то, Дима?

Я промямлил, что не очень-то, но, в принципе, не так уж совсем, чтобы… Хотя было «совсем».

– Может, занять тебе? Сколько тебе, пять тысяч хватит? Там уже с зарплаты рассчитаешься.

Я согласился, смотря на бегущие вдоль ограждения рельсы. Обожгло каким-то неприкаянным стыдом воспоминание о недавнем звонке в прошлое. Глупо, но захотелось расплакаться. Но внутренний, закалённый годами бесстрастный индеец во мне оказался начеку!