Сергей Е. Динов - Дальнее небо Страница 2

За внучка своего, Иннокентия бабка Лизавета все эти тяжкие годы шибко переживала, виноватой себя считала. Дочку свою непутёвую, Нинку, мать кешину, сызмальства упустила в земельной заботе и бабском своем одиночестве. Капитон Иваныч, муж Лизы, в 1941 году на войну морячком отправился да на море студеном, Северном упокоение нашел. В 1943 военком из Мурманска Лизе на фронтовом треугольничке чернилами отписался, так, мол, и так: «краснофлотец Капитон Рябинин пропал без вести».

Детсад совхозный да лагеря с пионерами, выходит, хорошим правилам деток не выучили. Нинка беспутная, мальца своего, Кешку года в четыре на руки мужа бросила да на стройку с лихими комсомольцами за озеро Байкал укатила, где и сгинула. Отец Кеши стойкий и порядочный мужичок оказался. Сына воспитал, начальником в городе Горьком стал. Всё, кажись бы, хорошо устроилось. Но вырос Иннокентий без любви, ласки и заботы женской. Отец его так ни на ком и не женился, озлобился, видать, на весь предательский бабий род. А тут еще девица эта Лола, тунеядка да лежебока, на шею трудяге Иннокентию навязалась. Беда да и только, грядущая, загребущая.

– Вот хомут-то, не приведи, Господь, – тяжко вздыхала бабка Лиза.

Денька через два тихонько порадовалась бабка, что Кешка на сеновал перебрался, один стал спать, порознь с девицей своей. Значится, не заладились дела промеж молодых. Да вот, странность-то какая, – и Петр Капитоныч со дня приезда тож в одиночестве на диване дрыхнул. Храпел жутко, что те боров в падучей, хоть на скотный двор выгоняй. Евонная молодая супруга Кристина отдельно, на кроватке в горнице разложилась. Подумала было бабка, – из-за храпа петрушиного отделилась молодуха, ан нет же. Позже стало известно, не расписаны они были. За благословением, стало быть, к матери Петр Капитоныч молодую невесту привез.

Сельчане долго трудными вопросами мучились, но лишнего слова с приезжих, да и с самой бабки вытянуть не смогли, поуспокоились слегка. Выходило, отдыхать городские нагрянули. На солнышке у реки погреться да в лес по грибы-ягоды сходить.

Но как заявился в Красное племянник Лизы, красавец Игорек, морской офицер, в кителе с блескучими пуговицами, нарядный и неотразимый, будто ворон в позолоте, – так с ближних деревень сельский люд сболомутился, ко двору старой Лизаветы потянулся, да про между прочим, без стыда и совести, разнаряженные особы женского роду, таскаться на смотрины начали.

Перезрелая девка Клава, сорока лет от роду, с дальнего села Городище, нарумянилась, напомадилась, да и вовсе переехала, по такому случаю, в Красное. На денек – другой – третий на постой напросилась к Авдотье, соседке Лизы.

Бравый Игорек только в день приезда блеснул золотыми погонами и кокардой на фуражке, после приоделся в широченные шаровары – полотняный морской «клёш» от Капитона, бабкиного покойного мужа, да в дедовой рубахе с узлом на пупе на двор помогать Кеше отправился, забор латать, чтоб меньше дыр стало для ротозеев.

– Хозяйство наладить да сарай-дровяник задумали всем миром для бабки напослед состроить, – догадался дед Никифор. Загрустил и убрел обратно к себе на печь, кости греть.

Глядеть-то боле не на кого было. Кристина носу из бабкиной избы почти не казала, хлопотала по хозяйству, к вечеру стираное-перестиранное белье бабкино во двор вывешивала, полы в избе через день намывала да помои на задворки выплескивала. Не гнушалась городская красавица никакой самой грязной деревенской работы.

Первым не стерпел, в разведку на лизин двор пошел сельский ухарь тракторист Васька. Дальше крыльца, однако ж, его не пустили. Строгий Петр Капитоныч, хмурясь очками в костяной оправе, занял незваному гостю червонец до получки, за знакомство, значит. К столу даж на чай не позвал. Васька всерьез разобиделся, а как пустые бутылки из-под дорогущей водки в угольной корзинке на крыльце заприметил, так злиться начал, грубить, дерзить да хамить. Гуляли, значит, городские не по-детски, каждый вечер застолья устраивали. И никого-то из сельчан-соседей не позвали.

Петр Капитоныч хотел было уже взашей гостя вытолкать со двора. Угрюмый морячок Игорек ему на подмогу ко крыльцу подчалиль. Только было, недовольный, Васька с крыльца-то сошел да восвояси решил убраться, тут как тут, красавица Кристина на задний двор шмыгнула, помои в крапиву выплеснула да от бабкиного дощатого сортира с радостным криком обратно прибежала. В детском таком восторге трясла Кристина, будто полотенцем бумажным, «катеринкой» царской. Это ж сотня рублей такая, до революции в ходу и в большом почете была. Дойная корова в царёво время три рубля стоила. А тут тебе на – целая сотня царская в бабкином сортире завалялась!..

Увидала Кристина на дворе чужака в драном ватнике, смутилась от восторгов своих ребячих, сотню в подол сунула. Но дошлому Ваське и объяснять ничего не надо. Ах, туды ж твою в качель (!), вот оно что: у нищей бабки Лизы деньжищи объявились с царёвых времен. Клад-схорон тихушница бабка нашла да родню созвала, чтоб еще чего ценного, на дворе, в земле зарытое, найти да промеж своих поделить.

К вечеру тихо сошла с ума, взбеленилась вся деревня. Всё население Красного, от мала до велика, с этих самых пор, с утра до ночи хороводило под забором у бабки Лизы, во все щели заглядывало.

Пастух Кузьма с механизатором Василием на воскресный день заявились на бабкин двор решительно и сманили Петрушу Капитоныча на рыбалку, черного сома, за три пуда весом, обещали показать на омуте. Но заместо рыбалки напились в камышах втроем по-честному. Плотвы, правда, на жаркое успели натаскать сеткой в ближней заводи. Извазюкались в тине и глине, да на том и успокоились. За стаканчиком-другим деревенские прохиндеи прознали: цельный мешок бумажных старых рублей у бабки в чулане нашелся. Выдав секрет, важный простак Петруша язык-то прикусил, примолк, отшутился, что стенки сортира этими самыми ветхими рублями клеить будет, «керенками» и прочим денежным царским хламом.

Василий и Кузьма не такие простаки были, чтоб поверить в петрушины отговорки. Всё намотали на ус да на ум отметили. Вернее, на остатки пропитого ума. И доложили по телефону с медпункта, кому надо.

По утру заявился в Красное смурной участковый, старшой лейтенант Барыкин, прибыл прознать местную обстановку и какие-никакие ценности, найденные и сокрытые от государства, изъять и отписать под протокол.

В тот самый день, как назло, курам на смех, пахарь Кеша нарыл в огороде чугунок, запечатанный смоляным варом. В тот же миг на лизином дворе «летёху» Барыкина сельчане с ног снесли вместе с калиткой. Всем кагалом деревенские ротозеи кинулись клад узреть.

Ржавый чугунок полон-полнёхонек оказался, зелеными пятаками и прочей царской мелочью. Медяки да пятнарики серебряные россыпью весь бабкин дощатый стол на дворе застелили. На клад «старлей» Барыкин строгую лапу наложил, – составлять протокол взялся. Медь да малое серебро, понятное дело, не золото с брильянтами, но то ж немалых денег нынче стоит, рублей на тыщщу-другую потянет. То и на то выходило, что клад-таки нашелся. По советским законам рублей сто-двести достанется копателю Кеше, что клад отрыл. Даж для городских очень приятные деньги. К примеру, холостячка Клава Бурякова с котельной при Доме Отдыха за месяц рублей сорок имела и предовольна была жизнью вполне. На полях не пахала, под коровами на ферме не сиживала. Двоих деток одна тянула.

По стукачеству Васьки и Кузьмы участковый Барыкин у старой Лизаветы еще и мешок бумажных денег затребовал. Бабка смело его в… сортир послала. Вытащил Барыкин мешок на свет, деньги ворошить принялся. Сотенные «катеринки», червонцы красные да синие пятерки с орлами сильно поистлели с царёвых времен, в прах рассыпались. Барыкин переписывать их постеснялся, всё покашливал в кулак от смущения да на Кристину косился. Красавица-то чуяла на себе вину пред родней, что из-за проныры Васьки царские деньги для всей округи рассекретила.

Бабка Лиза отругала участкового за поборы, поведала, что мешок с деньгами на чердаке с прадеда валялся, и перенесла его в сортир только этим летом, решила просушить от сырости царские и прочие старые советские рубли.

Суровый Барыкин помягчел, так и быть, счел мешок наследством, вносить в протокол не стал, описал только чугунок с медью да серебром, обещал за порядком присматривать (глядя во все глаза на Кристину!), пригрозил, шутя, еже ли золото – брильянты на бабкином дворе отроют – должны вмиг представить ему под протокол.

В Красном с того самого дня мало кто спал. Перекапывали, на всяк случай, по ночам свои огороды и дворы, вспомнили подзабытую байку о богатой барской усадьбе, что до революции на месте Красного была.

Но по вечерам сельчанам все ж невтерпеж было как любопытно, бродили вкруг забора подворья старой Лизаветы, ждали новых вестей о кладе, что, уж не сомневались, зарыт был на бабкином дворе. Медяки с малым серебром нашли? Нашли. Значит, золото с бриллиантами под землей могло быть у бабки схоронено.