Дмитрий Коробков - Любовь-морковь. Повесть в рассказах Страница 2

Он смотрел не неё, как и многие другие с благоговением и надеждой. Некоторые мальчишки сразу отказались даже от попыток войти в круг её друзей, трезво оценив свои шансы, или вернее полное их отсутствие. Такая как она могла обратить своё внимание только на самого – самого. Какого? Умного!? Красивого!? Сильного!? Одновременное сочетание этих качеств сужало круг претендентов до нуля. Так, что: «Шансы были!» – думали отличники, не из «батанов», симпатичные хорошисты и крепыши – троечники.

Со дня их первой встречи он думал о ней не как об очередной симпатичной девчонке, с которой можно весело отплясывать на дискотеке или гордо гулять по району, держась за руку, под завистливыми взглядами других обожателей. В нём проснулось нечто большее, неведомое доселе чувство. Его прежние симпатии к противоположному полу тоже были искренними, он любил всех, но по-другому. Он дружил со многими девчонками, ходил на танцы, в кино и целовался украдкой в тёмном зале. Но эта девчонка будто столкнула его с проторённой дорожки в незнакомые дебри. Всё перевернулось в его сознания. Ранее известные ему чувства и ощущения вытеснялись неудержимым желанием быть всегда рядом с ней. Вот только теперь ему не просто хотелось гордиться и наслаждаться дружбой с красивой одноклассницей, а трепетно служить ей, потакать её желаниям, помогать в трудностях и преодолевать их вместе или вместо неё. Быть опорой, другом, братом одновременно, и она автоматически становилась для него той, с кем можно было поделиться самым сокровенным, чего раньше с ним никогда не случалось.

Самым знаковым в его внутренней метаморфозе было то, что он вдруг начал писать стихи. Просто какая-то навязчивая потребность в стихосложении захлестнула его. Конечно, стихи прятались, и ни кто не мог прочесть и увидеть его внутренний мир. Ей он тоже не говорил о своих чувствах, лишь надеясь и боясь одновременно, что она и так всё понимает. Хотя как можно было ей выделить его из общего количества поклонников? Они просто дружили.

И когда его товарищ проявил к ней большую инициативу с ухаживанием, а девочка была не против такого внимания, ему не стало очень обидно. Не потому, что он мямля или выбор пал на его друг, просто он хотел счастья для неё. Помогая товарищу развлекать её, он часто ставил себя на его место. Он радовался за двоих, но и грустил, бывало… Зато писал стихи.

Её день рождения пришёлся на период трудового лагеря, в подшефном совхозе, куда от школы направили несколько классов. В деревне, без подарков, его товарищ собирался поздравить её только на словах, что было категорически недопустимо для него. «Она должна быть приятно удивлена»! Он сам всё устроил. Убедил товарища, нашёл болото с кувшинками. Их нельзя было рвать заранее днём, завянут, да болтовни лишней много.

Ночью, после отбоя, в впотьмах отыскали примеченный водоём, и он полез за жёлтыми цветами. Товарищ должен был оставаться сухим и чистым на берегу, контролируя обстановку. Потом, уже в палате, бдительно следил за часами и лишь только наступили новые сутки – день её рождения, растолкал отдыхающего друга, отправив его в девчачью палату второго этажа по пожарной лестнице первым её поздравить.

Он представлял, как она встречает его после службы в Армии, хотя уходя, он не попрощался ни с одной из своих знакомых девчонок, лишь друзей позвав на свои проводы. Зачем все эти прощания, слёзы, обещания, письма, ожидания, но в глубине души, хотел… А теперь, вспомнилось всё: её голос, смех, прогулки и разговоры, танцы и выпускной вечер, вся эта память разом навестила Николая.

– Все ушли, – скомандовал лейтенант, нарушая тишину и подойдя к Простову сел на колени в снег, – не двигайся, сейчас всё устроим.

Все попятились немного назад. Сняв с себя бушлат и шапку, он шевелил губами толи молитву, толи заклинание, а может просто материл себя, или выронившего гранату.

– Ты не двигайся, я полезу под тебя рукой. Где она?

– Где-то у живота, наверное, – прошептал Николай, – чуть выше ещё что – то давит.

– Я полез.

И он сунул руку в снег под Николая. Все молча стоял. Напряжение потом выступало на лбах и лицах, невзирая на зимний мороз. Ждали. Лейтенант приподнял голову:

– Кажется она, – прошептал он, – ни чего не пойму, где рычаг? – он оглянулся в сторону оврага и перевёл взгляд на бойцов:

– Сёмин, сюда бегом! – скомандовал он.

Кто-то пнул Сёмина вперёд и тот подбежал поближе.

– Куст убрать! – Кивнул лейтенант в сторону оврага.

Там из-под снега торчало несколько веток куста или другой поросли. Сёмин бросился выдирать и отламывать всё, что было видно между оврагом и лейтенантом.

– Теперь, все ушли отсюда, дальше! Ушли и упали!

Сёмин вернулся к остальным, и они ещё чуть отступили. Присели на корточки.

– На счёт «Раз», – тихо говорил лейтенант Простову, – ты чуть согнёшься, освободишь мне руку, и всё, – а потом уже видимо себе, – и всё получится.

Он максимально сдвинулся к Николаю, освобождая себе пространство для броска.

– Раз!

Лейтенант, не глядя в овраг, выдернул руку с гранатой, запуская её дальше в овраг, и лёг в снег рядом с Николаем. Взрыва не было. Ни звука, ничего. Бойцы встали с корточек и вытянули шеи в сторону оврага. «Ну, где?», – висел в воздухе общий вопрос. И, «Ба-ах!», – взрыв.

– Бл…!, граната дефектная!

– Как и ты, урод безрукий!

– Морду ему разбить мало!

Облегчение и негодование взрывной волной прокатились над оврагом. С ругательствами и пинками в адрес виновного. Все подбежали к Николаю с лейтенантом, лежащими на снегу. Лейтенант перевернулся, усаживаясь и подвигая колени к подбородку.

– Вставай, – толкнул он рукой Простова, – вставай, замёрзнешь!

Конец ознакомительного фрагмента.