Александр Филиппов - Избранный Страница 2

– Ну-ну, – хмуро ярился Корнев. – Скажите ещё, что это я его… по пьянке… скальпелем в сердце, а не дружки шампуром…

– От пьяного всего можно ждать! – с вызовом вскинулся главный, а потом, явно устыдившись, остыл внезапно, сказал, извиняясь. – Вот видишь, как ты меня достал! Нервы… Ладно. Работник из тебя сегодня никакой, сам понимаешь. Поэтому слушай задание. Мне вчера из областного Совета федерации независимых профсоюзов звонили. У них сегодня в десять ноль-ноль… – Он одёрнул рукав белоснежного, туго накрахмаленного халата, глянул на часы, – через сорок минут акция протеста на площади Ленина начинается. Насчёт зарплаты бюджетникам, единой тарифной сетки, и всё такое… Толку от таких митингов не много, но поучаствовать надо. Проявить, так сказать, пролетарскую солидарность. Вот мы тебя на это мероприятие от нашего коллектива и уполномачиваем… или намочиваем?

Корнев растерянно пожал плечами.

– Короче, выступишь там с трибуны, – приказал главврач.

– Так я не знаю, про что говорить-то.

– Сориентируешься. Тем более, что настроение у тебя… гм-м… подходящее. После выпивки всегда на рассуждения тянет. Вот и порассуждаешь о тяжком житье-бытье медработников. Расскажешь, что работаете вы, доктора и медсёстры, как проклятые, людей с того света вытаскиваете, а платят вам за это – копейки, продавщица в овощном магазине и то больше имеет. И про то скажешь, что больные это понимают, и подносят в знак благодарности докторам водочку да конфетки в коробках. А лучше бы колбасу или курицу замороженную. Потому что с той водочки мужики-хирурги быстро алкоголиками становятся… Ладно, иди, – указал он на дверь Корневу. – А я уж тебе, так и быть, сегодняшний день за рабочий зачту. Вместо прогула по причине нетрезвого состояния…

И вот теперь Корнев стоял на продуваемой сырым ветром площади, костенел, несмотря на выпитый стакан водки, и вздрогнул обречённо, услышав, как объявила в микрофон мордастая профсоюзная дама с трибуны:

– Слово для выступления предоставляется хирургу городской травматологической больницы Корневу Геннадию Михайловичу.

Вокруг вяло захлопали, и доктор, осторожно вклиниваясь правым плечом в толпу, как на Голгофу пошёл на трибуну.

2

Поднявшись по мокрым гранитным ступенькам к пьедесталу памятника вождю пролетариата, Корнев повернулся лицом к толпе и удивился тому, что отсюда, сверху, народа на площади виделось гораздо больше, чем показалось ему вначале. С трибунной высоты лица собравшихся были неразличимо-одинаковы, люди стояли плечом к плечу, чернели плотно, словно семечки в шляпке зрелого подсолнуха, зато надписи на тугих от ветра, парусом надутых матерчатых транспарантах сразу бросались в глаза : «Чиновник, отдай нашу зарплату!», «Наш МРОТ – начальству бы в рот!», «Верните рабочим заводы и фабрики!» и прочее в том же духе.

Раскрасневшаяся на холоде профсоюзная дама схватила Корнева за рукав пальто и решительно потянула к микрофону, шепча на ухо:

– Вот сюда говорите. Но недолго – две-три минуты, а то народ разбегается!

Корнев покосился опасливо на бомбошку микрофона, и вдруг, неожиданно для себя, простёр к толпе руку на ленинский манер, сжав озябшую кисть и оттопырив вызывающе средний палец, повторив жест, который демонстрируют обидчикам шофера на американских дорогах.

Толпа у подножия памятника, до того переминавшаяся обречённо под ледянистым дождём, гудевшая ровно и равнодушно, разом ахнула, застыла, уставилась на Корнева сотнями пар глаз. А доктора вдруг злость разобрала и на себя, вынужденного вместо желанного сна топтаться на площади, и на собравшихся здесь людей, которым, конечно же, никто и ничего не даст, и на других горожан, наверняка в большинстве своём таких же бюджетников, безучастным потоком спешащих по своим делам и обтекающим пятачок митингующих, не демонстрируя никак свою солидарность с их требованиями к властям.

– Вот-вот! – качнул оттопыренным пальцем Корнев. – Привыкайте к тому, что никто ничего вам не даст! И правильно!

– У-у-у… – глухо взвыла обиженная толпа.

– Что возмущаетесь?! – упрямо гнул своё доктор. – Деды и отцы построили для вас великую державу, а вы? Вы её на колбасу, пепси-колу да сникерсы променяли!

– Это провокатор, товарищи! – послышались вразнобой голоса с площади.

– Пусть говорит! Правда глаза колет?! – громко возражали им другие.

– Я, конечно, извиняюсь за резкость, – продолжил, освоившись с ролью оратора Корнев. – Я врач, хирург, не политик. Но даже я понимаю, что многое из того, о чём здесь говорили, что пишете вы на своих транспарантах, нереально. Каким рабочим вы собираетесь возвращать заводы и фабрики? Вы видите рядом с собой хоть одного рабочего? Нет их. Есть учителя, врачи, библиотекари, пенсионеры. Мы с вами сегодня главная сила в обществе. Мы новый пролетариат, которому нечего терять, кроме своих цепей. Потому что мы – нищие. Попробуйте пригласить на дом электрика, сантехника, маляра. Сколько гегемон с вас сдерёт? Не меньше, чем олигарх! И ведь сделает как обычно – тяп-ляп!

– Олигархов – в тюрьму! – визгливо выкрикнула закутанная в пуховый платок старушка в первом ряду, и запричитал привычно: – Ведь как нас, стариков, обобрали…

– И олигархов прижать, само собой разумеется, – горячился Корнев. – Не лечить, не учить их отпрысков за те копейки, что нам государство платит. Пускай раскошеливаются! Самое дорогое сегодня в мире – не нефть, не золото, а здоровье и образование! Они цены на бензин, на газ, электроэнергию на тридцать процентов поднимут, а мы, учителя и врачи, за свои услуги сразу в ответ – на триста!

– Ну да, а простому-то человеку что делать?! – возразил кто-то из толпы.

– А вот пусть простые люди за нас и заступятся, – живо отозвался доктор. – Мы с вами стоим тут, сопли морозим, и – гляньте вокруг – никому до нас дела нет. Разве что вечером по телевизору покажут, и всё, как было, останется.

– Ты, врач, скажи нам, что делать-то?! – спросил тот же голос.

Корнев, давно отвыкший от выступлений на публике, последний раз ему, дай Бог памяти, лет двадцать назад, в пору комсомольской юности перед большой аудиторией речь держать доводилось, – воодушевился под взглядами сотен людей, расправил плечи, показался вдруг сам себе умным и значимым.

– Бастовать, товарищи! – изрёк он в микрофон. – Во всероссийском масштабе!

Профсоюзная дама дёрнулась, стала теснить его своим дородным телом в сторону.

– Товарищи… Господа! О забастовке речь пока не идёт. Центральный Совет вопрос так не ставит. Товарища э-э… врача никто не уполномочивал делать такие заявления. Наша акция носит предупредительный характер.

– Ну, и предупреждайте дальше – без меня! – с досадой уступил ей место Корнев. – Всё равно толку не будет!

– Правильно! Что воду в ступе толочь! – загомонили в толпе. – Зачем нас сюда собирали? Хватит последние китайские предупреждения раздавать!

Корнев с чувством исполненного долга спустился по скользким от дождевой наледи ступеням, и народ расступался перед ним почтительно. Многие улыбались ему, щуря под пронзительным ветром слезящиеся глаза, а давешняя старушка в пуховом платке схватила за руку и принялась трясти, бормоча:

– Спасибо тебе, сынок, ох, спасибо. Ты мне только одно ещё разъясни: пенсию-то добавят нам, али как?

– Али как, – сурово ответил доктор, осторожно, но решительно высвобождая руку.

– Товарищи! Не расходитесь! – надрывалась в микрофон профсоюзная дама. – У нас по регламенту ещё трое выступающих! —Но её не слушали уже. Народ потянулся в стороны, толпа размывалась стремительно, дробилась, редела, освобождая залитую зеркальными лужами площадь.

Корнев тоже поспешил прочь, подняв жесткий воротник кургузого демисезонного пальтишка и гадая про себя, не попадёт ли ему от главврача за излишнюю горячность на митинге.

Он уже свернул с площади на узкую, усыпанную желтой листвой улочку, откуда до остановки общественного транспорта было рукой подать, как вдруг его окликнули сзади:

– Доктор! Простите! Можно вас на минуточку?

Корнев оглянулся недоуменно – и с раздражением воззрился на молодого, лет тридцати, круглолицего человека в нелепом, будто одеяло, пошитое из разноцветных лоскутов, пальто.

«Ну вот, – с досадой подумал доктор, – небось, активист какой-нибудь партии. Сейчас агитировать начнёт, или политическую дискуссию разведёт… Терпеть не могу!»

Корнев застал ещё комсомольские времена, и на дух не переносил институтских общественников – как на подбор болтливых, пустых и вороватых. И этот, похоже, из той же породы, только нынешний. Мордастенький, с сытеньким, верноподданническим каким-то румянцем идеологически подкованной молодёжи на пухлых щеках, зыркающими блудливо по сторонам глазками.