Антон Чёрный - Разнообразное Страница 2

Письма в море

От чтения рассыпаться готовы,Хоть в них всё те же самые сюжетыНа разных языках, слова не новы,Поношены, как старые манжеты.

Но снова вместо утренней газетыИ вечером, когда скрипят швартовы,Их развернёшь, и дальние приветыБодрят в тебе природные основы.

О доме, детях, видах урожаяНапишут те, что там тебе верны.Кто умер, кто родил – и весь рассказ.

И снова ты один в который раз,И где-то в дымке водной пеленыБлуждает память, судно окружая.

Первооткрыватель

Была ему грядущая земляМила, как дева, в тайне сокровенная.Он грезил, и мечта самозабвеннаяПарила вслед за носом корабля.

Привиделось, иль движется просторВсё ближе перспективой постепенною?Тем временем корабль волною пенноюЗаре навстречу паруса простёр.

Но лишь она всплыла из синевы,Он был пронзён как будто бы изменой.Он вновь желал её сокрыть – увы:

Обнажена от пят до головы,Её былые прелести мертвы,И снова он один во всей вселенной.

Утешение в болезни

Писарро, пятьдесят свои встречая,Не нажил славы, а грехов – сполна,Форсила в перьях первая жена,И в огороде роется вторая.

Ославили его как драчуна,А он плевал, законы попираяИ Эспаньолы, и родного края.И вот – пятидесятая весна.

Но выпал шанс: на дряхлой каравеллеПроделать путь невиданный досельИ с сотней удальцов занять Перу.

А мне за тридцать, но каких земельМне чаять, если чую слабость в телеИ, две ступеньки одолев, помру?

Зимнее море

Чернеет горизонт, во весь опорСедые гребни мчатся всё быстрей.Сначала сотрясается простор,Затем, как смерть, врывается борей.

Бесплодный перекраивая край,Безжизненные скалы расколов,Цветёт великолепный урожайВзрастающих и вянущих валов.

И к палубе, где фонари остыли,Попутчиком пристал морозный мрак,Пока мы продирались в снежной пыли,Тараня в темноте скрипящий пак.

Камоэнс

Воспитанный в обители глухой,Служил он после при дворе надменном,Затем бежал за лучшею судьбойНа край земли навстречу переменам.

Немногословный и в бою не злой,Терпел насмешки в лагере военном,В порту и в море обделён казной,Бессилен противостоять изменам.

Но всем назло вела его мечта:Сквозь дальние заморские местаПройдя в строю властительной армады,

Он отверзал творящие уста,Под тяжестью бродяжьего крестаПлетя в тугие строфы «Лузиады».

Вечер

За ставнями в закрытом тихом домеМы с ней сидели рядом на скамье.Как старичок, изнемогал в истомеСквозняк усталый в сумрачном жилье.

Тяжёл и вял, почти без перепадовС погоста запах пожелтевших роз,Опутанных унылых палисадов,Листвы надгробной этот ветер нёс.

В безмолвии недвижно застывая,Я голову руками обхватилИ прошептал: «Слаба любовь живаяПред смертью, что смиряет всякий пыл».

Алиса Наон

(1896—1933)

Будущая поэтесса родилась в набожной бельгийской семье, и её первые опыты исполнены подчёркнутого благочестия. Во время мировой войны она, ещё подросток, служила сестрой милосердия, в это время у неё открылась лёгочная болезнь. Из-за ошибки врачей Алиса десять лет провела в санаториях, будучи уверенной, что умирает от туберкулёза. Две книги стихов приносят ей известность, а доходы от изданий позволяют поправить здоровье. Однако возвращение в мир было недолгим: после пяти лет общения в артистических кругах Алиса вновь заболела, на этот раз смертельно. На русском языке публикуется впервые.

Зазимье

Подсолнух позднею поройЛовил последние лучи.Во всей вселенной никомуНе нужен, хоть кричи.

Помятый мимоходомДосужею рукой,С поникшей головоюОставлен на покой.

На стебле тонкошеемНабрякли семенаИ горестно поникли,Не опростав зерна.

Себя обозревая,Молил он до конца:«Зачем я так роскошен,Коль не познал Жнеца?»

Поёт цветок в горшке

Я – полевой цветок,И здесь не мой порядок.Я день и ночь судьбу молю:Переселиться к ковылюХочу вдали от грядок.

В очаровательном горшкеЯ, увядая, сгину.Ах, люди, это западня,Вы отпустили бы меняВ цветущую долину.

Я – полевой цветок.Не требую поливу.Чем удушать меня в горшке,Меня пустите налегкеК сородичам на ниву.

Ну, вот я и отцвёл.Ах, поздно сокрушаться!Я радости познал вполне,И очень, очень жутко мнеСреди людей остаться.

Листья поют

Мы вянем, умирая,Скользим у ваших ног,Безмолвно заплетаяСвой бронзовый венок.

Покровом листопадаМы осень облачим,Гниением разладаИдущих омрачим.

Заставим прослезиться,Глаза запорошив.«Ах, лета небылица! —Заплачешь, коли жив».

Кто смертен меж созданий,Горюет, как и мы,В тени воспоминаний,В предчувствии зимы.

Рыдайте же, покудаМы тайно шелестим.Как зимняя остуда,Конец неотвратим.

Порывами гонимы,Скользим у ваших ног.Всегда приходят зимы.Всему приходит срок.

Хендрик Марсман

(1899—1940)

Знаменитый поэт, автор «голландского стихотворения века», воспевший реки и низины родной земли, ужасно боялся воды. Наделённый живым воображением, он с годами впал в депрессию, мучимый страхом смерти. Многие стихотворения этого классика посвящены теме утопления и крушения в море. Можно себе представить, какое впечатление произвела в 1940 году его гибель: спасаясь от наступающих немцев, Марсман был вынужден сесть на небольшое судно, которое затем было потоплено немецкой подлодкой.

Переправа

Чёрный корабль одинок,движим в пещере ночи,мрак его, как поток,в гибель, в гибель несёт.

В трюме скрипящем лежу,холодом, страхом объят,плача о светлой стране,скрывшейся за горизонт,плача о чёрной стране,полнящей горизонт.

Те, что встречи с близкими ждут,жаром крови распалены,и те, что познали отказ —вместе погибнут они,проигрыш наконецв схватке со смертью познав.

О, тоска по предвечной стране!Тяжким сумраком окружён,страх унимаю тем,что смерть – это не конец.

Страх

Спросить хочусебя: доколе, долго ли ещёмне, как мячу,скакать по милости погоды,от страха гибнуть,в ещё больший страх ввергаясь,и короток ли век,и короток ли век,что осталось мне дрожать лозой весенней,ползущей ввысь по кирпичу?

чего страшусь?

страшусь узнать об этом дне,когда мой остов смерть навеки расщепит,когда достигну цели я вполнеи пуля, уготованная мне,не промахнётся, пригвоздив к стене.страшусь, что после, в сумрачном краю,я не найду пути в чужой стране,и к сердцевине жизни не пройду,потерян в глубине —

о, этим страхам нет числа во мне.

Тонущий корабль

смеркается;идём ко дну.и килем бьёмо глубину.

– о, кажется,отходит шквалот ледяныххолодных скал.

«эй, ты, что славилсвой удел,чей голосрадостно гудел,

я вижу, блескречей поблек,как понял,что погиб навек?»

– я понял:смерти на краюдушою вышевосстаю

иль нисхожув юдоль тенейи кануневозвратно в ней,

и в этом весьподлунный свет,лишь сон,исполненный сует.

в ответ насталатишина,как будто ночипелена

сдавила суднои лунуи отзвуки двух голосов:– спасите, мы идём ко дну!

Старый свет

Бывшее

В Вологде, в центре, в излучине грязной рекиЕсть одно место: бывшие огороды.Бывшие яблони, бывшая бузина.Списанный тёрн.Отставной крыжовник.Даже здешний зябкий воздух,Кажется, уже на пенсии.

Я подростком бегал туда курить.Сидел у забора, нанизываяБычки на колючую проволоку.

Вот и сейчас там виднеетсяЧья-то белобрысая голова.У кого-то там лето.Кто-то смеётся там так знакомо.

И в вонючей рекеМелеет остановленное время.

«В посёлок по болоту…»

В посёлок по болотуВела гнилая гать.Но в темноте пилотуНетрудно проморгать.И в пузо топи мшистой,Роняя парашют,Проклятые фашистыВтыкались там и тут.

За парашютным шёлком

Конец ознакомительного фрагмента.