Алексей Пшенов - Шесть, шесть, шесть… Страница 2

– А вы не опасаетесь в очередной раз привлечь к себе излишнее внимание Дружины Иисуса? – нахмурился герцог. – В отличие от вас, иезуиты трактуют Апокалипсис крайне просто и прямолинейно. Я боюсь, что, услышав такие высказывания, они не станут вступать в теософскую, а тем паче в математическую дискуссию, а поступят согласно своей собственной морали? Как они говорят: мы исправляем порочность наших средств, чистотой нашей цели…

– Иезуиты в своей погоне за безграничной властью откровенно презрели христианскую мораль, и сами стали похожи на предтеч Апокалипсиса. Я открыто писал об этом в свих «Письмах провинциала» (Полемический очерк Паскаля, обличающий двойную мораль иезуитов). Я верю в истинного Бога, и поэтому мне здесь некого бояться, – спокойно и твердо ответил Паскаль.

– Вы отважный человек, Блез! – глядя куда-то мимо собеседника, пафосно воскликнул де Роаннец. – И если вы настроены так решительно, то я завра же расскажу королю о вашем новом изобретении!

– Спасибо, мой друг! – учтиво кивнул головой Паскаль.

Каминные часы, украшенные пасторальными фигурками юного пастушка и дриады, пробили шесть раз.

– Однако мне уже пора домой, на семь часов новый доктор назначил мне ванну с минеральными водами.

– Подать вам карету? – герцог дернул бархатный шнурок звонка, вызывая слугу.

– Спасибо, сегодня хорошая погода и я, пожалуй, прогуляюсь пешком. Весенний воздух бодрит тело и просветляет голову.

– А как же ваша лотерея? – де Роаннец указал на громоздкий поворотный диск с пронумерованными лузами и металлической крестовиной. – Может, мои слуги донесут ее до вашего дома?

– Спасибо, не надо. Пусть рулетта пока останется у вас.

– Как вы ее назвали?

– Я решил назвать эту лотерею так же, как я называю циклоиду. Рулеттой. (от французского глагола rouler – катиться. Roulette имеет значения: колесико, ролик, рулет, циклоида, рулетка измерительная и рулетка игровая)

– Колесико? Рулет? – усмехнулся герцог, – А может быть каталка или крутилка? Вот самое меткое название. Ваша оригинальная лотерея способна раскрутить человека на очень хорошие деньги.

В это время двустворчатая арочная дверь, вкрадчиво скрипнув, отворилась, и на пороге комнаты возник дюжий привратник в ярко-красной ливрее.

– Жак, проводите господина Паскаля до его дома.

– Благодарю вас, дорогой Артюс. Я с восемнадцати лет не помню ни единого дня, когда бы чувствовал себя абсолютно здоровым, – ученый, держась за подлокотники, с заметным усилием выбрался из глубокого кресла и, опираясь на легкую, но прочную бамбуковую трость, медленно захромал к выходу.

– Блез, завтра после разговора с королем я сразу же заеду к вам.

– Это будет очень любезно с вашей стороны, – учтиво кивнул Паскаль.

Когда за ученым закрылась высокая арочная дверь, герцог самодовольно улыбнулся и звучно щелкнул пальцем по начищенной до блеска медной крестовине рулетты.

– Ну, что же? Крутилка, так крутилка! Вряд ли мой глубоко болезненный друг сумеет воспользоваться плодами своего нового изобретения.

1

– И почему эти проклятые казино не закрыли два года назад, сразу после постановления о создании игорных зон? Почему им дали такую большую отсрочку? – высокая бледная женщина в длинном черном платье, кисейном траурном платке и узких солнцезащитных очках подошла к распахнутому настежь окну и резко отщелкнула только что прикуренную сигарету в вечернее ультрамариновое небо.

– Оля, это уже ничего не изменило бы. Похоже, наш отец начал играть задолго до всяких постановлений. Мы сами потеряли его, – умудрились жить в двух шагах друг от друга так, словно на разных планетах. Ты когда была здесь последний раз?

Мужчина в кургузом, явно с чужого плеча старом махровом халате, такой же высокий и бледный, как и его сестра, обвел рукой комнату, вся обстановка которой состояла из платяного шкафа, пустого серванта, промятой софы с затертыми подушками, кухонного табурета и письменного стола, растрескавшегося в мелкую лаковую паутинку. Под столом на полу стоял потемневший от времени системный блок, похожий на огромный силикатный кирпич, а на столешнице архаичный лучевой монитор с подслеповатым двенадцатидюймовым экраном. Между монитором и исполнявшей роль пепельницы треснувшей суповой тарелкой стояла перехваченная траурной ленточкой портретная фотография улыбающегося майора с артиллерийскими петлицами.

Женщина подняла гипсовое лицо к пожелтевшему от табачного дыма потолку и, спотыкаясь на отдельных фразах, словно отходя от короткой амнезии, негромко ответила:

– Последний раз я была здесь на его дне рождения… четыре года назад… отцу исполнилось пятьдесят пять… но тогда все выглядело не так ужасно… последний год я звонила ему каждую неделю… и отец всегда говорил, что у него все хорошо. А в мае после суда я сама развозила вас обоих по домам… но отца я проводила только до двери… Он тогда не пустил меня в квартиру.

– Вот и я был здесь четыре года назад. Я тоже разговаривал с отцом раз в неделю. И тоже слышал, что у него все хорошо.

– А, знаешь, лучше бы ты иногда с ним не разговаривал, – женщина приподняла солнцезащитные очки на лоб, вытерла покрасневшие глаза черным кружевным платочком и, повернувшись к окну, закурила новую сигарету.

– Ты же знаешь, что я сам ничего отцу не рассказывал. Он случайно увидел сюжет про Машу Коровкину по телевизору. Если бы я знал, чем все закончится, то сам лег бы в ванну и вскрыл себе вены… Серьезно…

– Прекрасно, и сегодня я занималась бы двойными похоронами, – женщина сделала пару глубоких торопливых затяжек и снова выбросила сигарету в окно. – Иногда следует думать, прежде чем что-то говорить или делать. Я просто удивляюсь, как такой разгильдяй, как ты, десять лет проработал хирургом и никого за это время не зарезал?

– Пациенты живучие попадались, – саркастически усмехнулся мужчина. – Даже, если бы я кого-нибудь и зарезал на операционном столе, то никакой трагедии не случилось бы. Горбольница – это не клиника пластической хирургии, там все просто, без претензий. Но, ничего, теперь ошибка моего профессионального выбора исправлена. Я лишен лицензии на три года, а твой Плевако не сумел отсудить даже штраф за упущенную выгоду и моральный вред.

– Спасти твою лицензию могли только такие корифеи, как Генрих Падва или Анатолий Кучерена. А мой муж пока всего лишь Виктор Астапов, и будь ему благодарен за то, что он взялся тебя бесплатно защищать и тебя реально не посадили.

– Да я бы лучше три года реально отсидел, чем превратился в бомжа-должника.

– Ты еще можешь подать апелляцию в Верховный Суд.

– Ты думаешь, это что-нибудь изменит?

– Я думаю, надо было в свое время внимательно смотреть, что эта Маша Коровкина подсовывала тебе вместо расписки.

– Надо было…, не надо было, – хмуро огрызнулся мужчина. – Сам накосячил, – сам и пострадал. Вот только что мне теперь дальше делать? Честно говоря, я очень рассчитывал на отца, а теперь не удивлюсь, если меня обвинят в его убийстве.

– Не говори ерунду, с тобой ничего непоправимого не произошло, – с редкостной смесью раздражения и утешения ответила женщина. – Я, конечно, со своей научной зарплатой помочь тебе ничем не могу, да и муж тебе тоже денег не даст. Он сейчас строит загородный дом. Можно продать мой «Лэндкрузер», но это, опять-таки подарок Виктора, и ни к чему хорошему такой поступок не приведет. В общем, первое время поживешь у нас, потом найдешь какую-нибудь денежную работу, начнешь понемногу гасить долг, а там, глядишь, все как-нибудь и уладится.

– Оля, что ты говоришь? Ты же разумная женщина. Сколько я смогу прожить у вас? Месяц, два? Максимум полгода… А сколько лет мне понадобится, чтобы выплатить три с лишним миллиона? И какую такую денежную работу кроме подпольного абортария я могу найти? Официально меня теперь даже медбратом в самую зачуханную горбольницу не возьмут. Мне три года нельзя работать в медицине. Да и через три года, куда я пойду с такой репутацией?

– Свет не сошелся клином на медицине, есть и другие профессии.

– Я ничем кроме скальпеля и пинцета профессионально пользоваться не умею.

– Ничего, научишься. Сам же любил говорить: не боги горшки обжигают. Может, мой муж что-нибудь для тебя подберет.

– Ага, подберет мне место мальчика-курьера в адвокатской конторе, или сторожа-охранника. А, кстати, это идея. Пусть Виктор возьмет меня ночным сторожем в свой офис. По крайней мере, моя жилищная проблема будет решена. Днем я буду просить милостыню в метро и на вокзалах, а по ночам отсыпаться в холле на канапе. И никакие судебные приставы меня там в жизни не найдут, – мужчина нервно и зло рассмеялся.

– Не ерничай, Егор. Тебе это не идет.

– А что мне еще делать? Отец был моей последней надеждой, – мужчина выразительно посмотрел на траурную фотографию, стоявшую на столе. – А теперь…