Сергей Костырко - Постоянство ветра Страница 2

Ну а мне сейчас, стыдно признаться, но жизнь – в кайф. Мартовская – уже неделю – оттепель, на улице плюс тринадцать, просохший асфальт и прогретые камни низких домиков. Запахи оттаивающей земли. И – полузабытый – весенний ток крови в моем состарившемся теле.

Война вроде как чуть притихла. Затишье, непрочное, жуткое, но – затишье. И я сижу за столиком этой кофейни, у окна, смотрю на пустой бульвар и на купола церквей.

Смотрю на вот этот свой город. Похоже, мы остались с ним вдвоем.

P. S.

Кофейня «Зер Шён» закрылась через год, весной 2016

Кино про политику

Похороны в Донецке

12 февраля 2017 года.

Малоярославец, грипп, температура, метель за окном, компьютер на животе, мышка под рукой на одеяле – ролики в сети: позавчерашние похороны в Донецке.

Хоронят Героя ДНР. Полковника. Он был молод. Знаменит. Очередь к гробу, растянувшаяся через площадь перед театром, больше чем наполовину – из женщин с цветами. Когда на них наводят камеру, они говорят примерно одно и то же: «Он был мужчина. Молодой. Красивый. Настоящий умница. Верный».

Его любили снимать тележурналисты, и так, чтобы фоном были взрывы или автоматная стрельба в отдалении, и что бы он пушку сам заряжал, или по телефону выкрикивал угрозы врагу. На российском ТВ его показывали защитником Народа ДНР от фашистских орд, на Ютубе – для просмотра приватного, «мужского», то есть – супергероем из современного триллера, особенно в кадрах глумления над пленными, поставленных им на колени, где он неподдельно крут и расчеловечен.

Взрыв произошел в его кабинете, в 6 часов 12 минут, в метре или двух от него. У него не было времени осознать происходящее. Он не успел заглянуть в лицо своей смерти. Умер бессмертным. Никакого сравнения с тем, что переживали перед смертью его попавшие в плен враги.

В начале 2014 года он еще работал водителем погрузчика на канатном заводе, перед этим – охранником в универмаге. А через год, 9 мая 2015 на параде победы в Донецке открывал движение танковой колонны года уже подполковником, в официальном статусе Героя ДНР. Проплывал над толпой, стоя в башне танка: рука в белой перчатке у виска. Голова вскинута. Лицо бесстрастно. Крупная чешуя из брони, покрывающая тело танка, как бы воплощала мощь этой военной машины. Новейший дизайн смертоубийственного железа на парадах – это непроизвольный восторг у зрителя, восторг эстетический и одновременно государственно-патриотический, верноподданнический. «Люблю воинственную живость Потешных марсовых полей… однообразную красивость…» и так далее. И вот он, парящий над людьми как бог войны. Минуты его личного триумфа. На пару секунду камера, показывающая толпу на тротуарах, задерживается на лице мальчика с широко раскрытыми глазами, в которых: «Не может быть! Не может быть!» – мальчик увидел своего кумира живьем.

В сентябре 2012 года, сидя в уличном кафе в Донецке, я рассматривал парней, выходивших из припарковавших рядом с соседним рестораном могучих лаковых автомобилей: расслабленно-упругие спортивные походки, черные отливающих блеском костюмы, из расстегнутых воротов светло-сиреневых и голубых рубашек тускло поблескивает золото массивных цепочек. «Бандиты?», – спросил я у провожатого. «Да ну что вы, – ответил он, – нет, просто наши ребята. Не может же донецкий парень приехать в ресторан на, извините, «Жигулях». В 2012 году у него не было, как я понимаю, даже «Жигулей», но он был, действительно, настоящим донецким парнем – стоимость танка, на котором он пересекал площадь, в десятки раз превышала стоимость тех лаковых внедорожников.

Ну и вот его хоронят.

Холл оперного театра, в котором идет прощание с Героем, завален цветами. Темно-красный гроб, накрытый флагами республики. Черный берет на гробе. Портрет его, висящий на стене в холле, и еще один – стоящий справа от гроба среди букетов. Подходящие по очереди крестятся перед гробом и портретом, как перед алтарем. Отходят, женщины достают платочки вытереть глаза.

Вынос гроба: сначала на крыльцо театра под солнце выходят и спускаются по ступеням солдаты – с портретом Героя, с флагами республики, с венками, с красными подушечками, на которых его ордена. Далее, в нарушение православного обряда, вступает оркестр. Трубы оглушительно (оператор, видимо, оказался рядом с музыкантами) выпевают похоронный марш – из дверей театра выносят гроб. Люди на ступенях и площади аплодируют. Гроб устанавливают на лафет, закрепляют его широкими георгиевскими ленточками – в руках у занимающегося гробом офицера целая бухта этой крепкой широкой полосатой ленты. Толпа на ступенях скандирует «Слава герою!», «Не забудем, не простим!», «Гиви – герой!» («Гиви» – это не имя Героя; это, как принято теперь называть, его «позывной»). Машина трогается и под аплодисменты выруливает из толпы перед театром. Траурное шествие по центральным улицам начинается: солнце, синее небо, мороз, яркие цвета венков и знамен, грузовик, лафет, черный берет на гробе. Многотысячная толпа, текущая вслед.

Ну и что мне сейчас, на самом деле, показывают? Не надо жмуриться – акт «инициации» новой Республики показывают. Скорбь народную. То есть похороны не только Героя Республики, но и теперь героя народного. Потому как это не парад, тут все как бы по-настоящему. Тут уже, действительно, без разницы, кто взорвал его – подчиненные ли, которым надоело расплачиваться за его лихость и позерство. Местное ли руководство, озабоченное установлением «вертикали власти» по-настоящему вертикальной. Кураторы ли его с самого верху, которым понадобилось срочно подправить имидж новой республики. Или, все-таки, полумифическая «диверсионно-разведывательная группа» из страны, с которой воюет республика. Неважно, кто. Сейчас – и это поверх всего – живые хоронят мертвого. За гробом ведут двух женщин – оцепеневшие лица, остановившиеся взгляды. Его мать и сестра. Ведь был же он когда-то маленьким мальчиком, теплом и светом в их доме. И потом сквозь бормотание батюшки с кадилом, сквозь прочувственные речи должностных лиц и музыку прорвется отчаянное, материнское – над гробом – «Прости, сыночек!» Тут, над раскрытой могилой, уже другая мера вещей. Естественно, что устроители торопятся прикрепить к ней свою гос-символику. Но как бы ни старался у микрофона тот же «глава республики» – а он старается, слишком старается, – до сакральной меры происходящего он не дотягивает. И даже батюшка, которому по чину полагалось бы соответствовать, не соответствует явно. Оператору пришлось снять его снизу, так, чтобы на экране сумрачная фигура с кадильницей как бы спускалась с голубого морозного неба.

Да и не надо сейчас им всем стараться. Тут все происходит уже само собой, «дело прочно, когда под ним струится кровь…»

И все это действо означает рождение новой иконы ДНР. Закрепление «моральных устоев» молодого полковника и Героя Республики, красавца и «большой умницы» в качестве моральных норм нового Народа Республики.

То есть мне показывают еще и похороны моих представлений о человеческой норме. Никак не привыкну к тому, что пережил свое время, что я – в другом уже мире.

Северная Корея

11 марта 2017 года. Ролик на Ютубе

На экране парадный зал парламента КНДР – огромное помещение с высокими, непомерно высокими, потолками. Необъятный по площади задник над сценой. Во всю высоту задника изображение двух фигур: Ким Ир Сена («Великого вождя», «Солнца нации», «Всепобеждающего полководца») и Ким Чен Ира («Великого руководителя», «Любимого и уважаемого вождя»). Фон задника голубой, фигуры белые, и они как-бы свет. Белые на голубом – тела небесные.

Видео-ролик начинается с прохода по сцене крохотных под этими изображениями фигурок. Впереди – невысокий, с выдающимся вперед животом молодой мужчина в полувоенном френче. Идет «солдатским», как видимо ему кажется, шагом, делая отмашку обеими руками. Это «Высший руководитель» и «Блистательный товарищ» Ким Чен Ын. За ним, на дистанции, гуськом – остальные.

Зал стоя приветствует их «бурными» аплодисментами. Крупным планом – депутаты: лица напряженно-воодушевленные, аплодируют высоко подняв руки, так, чтобы ладони были на уровне лица (видимо, таков протокол политического ритуала).

Ким Чен Ын останавливается за длинным столом президиума, кладет папку и как бы нехотя присоединяется к аплодисментам, редкими хлопками отвечая залу.

В следующем кадре он уже сидит, по-прежнему хлопая в ладоши. Зал продолжает аплодировать, но тоже сидя.

За столом президиума перед микрофоном встает худой пожилой кореец, и – даже не «наступает», а «падает» – тишина. Сидящие в креслах неподвижны. Но – ненадолго. Ведущий заседание произносит что-то, видимо, про «Высшего Руководителя» и «Блистательного Товарища», и зал встает для новых «бурных аплодисментов». Неправдоподобная слаженность вставания, как будто не отдельные люди встают, а всех разом поднимает театральная машина. Депутаты что-то выкрикивают хором.