Александр Кваченюк-Борецкий - Сачок для бабочек. Криминальная мелодрама Страница 2

– Ева! – не особенно громко, но так, что в голосе моем она не могла не услышать нотки непритворного удивления, испуга и даже отчаяния, кликнул я ей вослед.

В этот момент входная дверь за ней захлопнулась.

– Вот …! – выругался я.

Хорошо, что тогда никто меня не слышал.

Сидя в классе, я постоянно буравил глазами затылок Евы, которая располагалась за партой впереди меня. Видимо, ощущая на себе этот взгляд, пару раз она даже оглянулась и хмуро посмотрела в ответ. На переменах я не однажды пытался подойти к ней, чтобы заговорить, но она по-прежнему игнорируя меня, уходила прочь вместе с неотступно сопровождавшими ее подругами. «Да, что с ней – такое?» – в горькой досаде недоумевал я.

Я вместе с Евой вышел из класса после занятий и так и следовал, точно побитая собака, чуть позади нее до тех пор пока мы окончательно не пересекли школьный двор, а потом не оставили его далеко позади себя. Тогда, наконец, прибавив шагу, и, поравнявшись с ней, я дал выход обуревавшим меня чувствам.

– Ты издеваешься надо мной, да? Издеваешься? Или это – злая шутка? Никак тебя не пойму! А, может быть, между нами все кончено?!

Видимо, обида так переполняла меня, что я не придумал ничего лучшего, кроме, как накричать на Еву. Она вдруг неожиданно остановилась и, круто повернувшись на каблучках, оказалась лицом к лицу со мной. В этот миг я пожалел, что минуту назад был с ней чересчур груб, так как в глазах ее увидел застывшие слезы.

– Ты, наверное, прав! – сказала она, через силу улыбнувшись. – Для нас обоих будет гораздо лучше, если все закончится теперь же…

И Ева стремительно направилась прочь. Мы были уже метрах в пятидесяти от ее дома. Невольно провожая мою возлюбленную взглядом, я увидел, как калитка распахнулась, и со двора, в котором с определенных пор мне были знакомы каждое деревце и каждый куст, вышла какая-то белокурая девушка в белой блузке и джинсах. Она бросилась навстречу Еве, точно они давно не виделись, и обвила ее шею длинными тонкими руками… Вскоре калитка за ними захлопнулась.

Еще некоторое время я неподвижно стоял на месте, то ли осмысливая сказанное мне Евой, то ли глупо надеясь, что она вдруг, сменив гнев на милость, чудесным образом выпорхнет из своей усадьбы, как ни в чем не бывало, приветливо махнет мне рукой. Воображение тщетно рисовало мне радужную картину, поскольку в действительности ничего подобного не происходило. При этом сердце мое ныло и буквально разрывалось на части. «Неужели я влюблен? – думал я. – Так влюблен, что, кажется, не способен пережить ссоры с Евой? А – что, если и вправду у нас с ней все кончено? Нет, этого не может быть! Пройдет день, два и прежние отношения вернутся на круги своя…» Мне так хотелось в это верить, что лишь на миг, представив себе, что все могло произойти совсем иначе, я едва не прослезился.

Понуро бредя вдоль улицы, и вместо того, чтобы наслаждаться чудесной панорамой весны, тупо глядя себе под ноги, я вдруг едва не столкнулся нос к носу… С кем бы вы думали? Оторвав взгляд от пыльной деревенской стези, я внезапно обнаружил прямо перед собой… Мать Евы!

– На ловца – и зверь!.. – изрекла она мрачным тоном, не предвещавшим мне ничего хорошего.

– Здрасте, теть Дань! – сделав вид, что ее «приветствие» не показалось мне странным, сказал я.

– Простынь-то, что на Евкиной кровати испоганил, сам стирать будешь или мне в суде ее представить, как улику?..

– Какую улику? – сделав удивленное лицо, поначалу даже опешил я.

– Такую, что ты, негодяй, изнасиловал мою дочь!

Ее слова, точно обухом, шандарахнули меня по голове. Почувствовав ужасную сухость во рту, я в ответ не мог произнести ни слова. Словно завороженный смотрел я в злющие глазки этой женщины, прежде всегда такой приветливой и доброжелательной, и мне казалось, что вот-вот она, точно большая дикая кошка, пружинисто изогнувшись, бросится на меня и вонзится когтями и зубами мне в горло!..

– Ну, гаденыш этакий, молись богу, чтобы моя Евка не забрюхатела!.. Иначе, кранты – тебе! Кранты! Так и знай… Понял?!

И женщина, с трудом сдерживая негодование, от которого лицо ее ужасно раскраснелось, а глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит, в бешенстве размахивая руками, удалилась прочь.

– Сынок! Как же ты мог на такое?.. Как? У меня в голове не укладывается! – накинулась на меня мать, едва я переступил порог.

Волосы у нее были растрепаны, руки мелко и часто тряслись. Она, не отрываясь, смотрела на меня, и в ее взоре читались то боль и гнев, то надежда и отчаяние.

– Неужели это – правда? Ответь мне сейчас же! Ответь!

Скинув обувку, я прошел в комнату и устало опустился на стул.

– Какая правда?! О чем ты говоришь?

– О том, что я недавно слышала своими ушами!..

– И ты веришь всему, что тебе скажут?

Наконец, взгляды наши встретились.

– Что же мне остается, по-твоему, когда в дом ко мне врываются и поносят меня и моего сына самыми последними словами?! А потом еще и угрожают посадить тебя в тюрьму! А то и – того хуже…

– Да, ничего они не смогут сделать, мать! Пошумят, пошумят, да, перестанут!..

– Хорошо, коли так!

– Ты больше не пускай ее в дом! Родительницу Евкину… Не должна она на тебе отыгрываться. Злобу свою срывать. Ты – здесь, ни причем! Я – уже сам взрослый. Разберусь, что – к чему!

Мать часто захлюпала носом. Не в силах больше сдерживаться, она вдруг уткнулась лицом в ладони. Вслед за глухими стонами горькие рыдания вырвались у нее из груди.

– Да, будет тебе, мам, сырость зря разводить! Будет!

Жалость кольнула меня в самое сердце. Я подошел к матери и, нежно обняв ее, не отпускал до тех пор, пока она не перестала вздрагивать всем телом.

– Ну, вот и – ладно! Вот и – хорошо!..

– Что ж – хорошего?

Пожилая женщина оторвала мокрое лицо от ладоней.

– Сам знаешь, каково мне такое выслушивать!.. А эти люди. Они – на все способны. Вон мужик-то у нее сидел! И причем – не раз. То – за разбой… А в последний раз – за убийство!..

– Так, ведь оправдали! Сама же знаешь… Не его это было рук дело!..

– Как же – не его!..

Женщина горько усмехнулась.

– Еще как – его! Судье на лапу дал, вот и отмазали убийцу. А то, что он таковой и есть, это у него на роже написано.

– Ну, даже, если и написано! Подумаешь… Велика важность! – небрежно фыркнул я.

Но не оттого, что в действительности так думал, а, скорее, затем, чтобы хоть немного успокоить мою мать.

– А – что, если он узнает про то, что ты с его ненаглядной дочуркой сотворил? Теперь-то уж, наверняка, не только он узнает… У нас тут все и про всё – в курсях. А за такое безобразие, теперь пересудов и мне, и тебе, и той девчонке… До конца жизни хватит!..

– Да, ничего я не творил! Пойми ты, наконец! – не на шутку вскипел я. – Она сама так захотела!

– Захотела!

Женщина, не в силах что-либо возразить сыну, пожала плечами.

– Мало ли, чего она захочет! А у тебя голова – на что?.. Чтоб шее, чем вертеть было?

Всю неделю, что оставалась до экзаменов, я безвылазно проторчал дома, добросовестно штудируя учебники, и часами просиживая над решением примеров и задач. Прежде я не уделял этому столько внимания. А теперь, впервые мне это было не особенно в тягость. Надо же было хоть чем-то скрасить мое одиночество. Видеть я никого не хотел. К тому же моя запоздалая тяга к знаниям, вызванная экстренной необходимостью, в значительной степени отвлекала меня от мыслей о Еве. Я не то, чтобы сердился на нее за то, что, наверное, из страха перед своей матерью или, желая выглядеть в ее глазах пай-девочкой, она меня попросту оболгала. Да, и было ли это с ее стороны ложью? Что, если тетя Глаша, как следует, надавила на дочь и заставила ее признаться в том, чего не было на самом деле? Лишь бы со стороны все выглядело не так, как это вдруг предстало ее взору, а гораздо пристойней. Пристойней относительно всего того, что касалось ее дочери, поскольку в случившемся тетя Даша винила только меня! Как бы то ни было, я не осуждал Еву и ее мать за ту неблагодарную роль, которую они отвели моей персоне. Я вообще не хотел копаться в этом грязном белье насквозь фальшивой нравственности, которой прикрываются моралисты, боясь, что их уродливая сущность однажды предстанет перед всеми в своем истинном свете. Как бы не претила моему естеству та ересь, которую высказала мне в лицо тетя Даша, в моем сердце не было места для ненависти по отношению к ней. Более того, не смотря ни на что, я по-прежнему любил и, как мне казалось, не безответно. Поэтому я ждал новой встречи с Евой, словно самого главного экзамена в моей жизни. Мне думалось, что если я выдержу его, в том смысле, что не уроню себя в ее глазах, как мужчина, а значит, не опущусь до всякого рода претензий, а тем более, оскорблений в ее адрес, то наградой мне будут жаркие поцелуи, тонкая талия и упругая девичья грудь. И еще – голос! Голос Евы, который я не мог спутать ни с каким другим и который проникал мне в самую душу. Когда я слышал его, у меня словно все переворачивалось внутри. Все клетки моего существа сладко ныли и готовы были безвозвратно раствориться в Еве, заполнив собой вакуум, в котором, точно в коконе, тщетно томилась ее душа, готовая вот-вот из неподвижной гусеницы превратиться в легкокрылую, беснующуюся от ощущения пьянящей свободы при каждом взмахе крыльев, бабочку! «Ну, что мне с тобой делать? Просто жить без тебя не могу!» – так и стояло у меня в ушах, когда я затемно засыпал и с первыми лучами солнца просыпался. Поэтому я ни на грош не верил тому, что мне предъявила тетя Даша.