Александр Образцов - 365 рассказов на 2007 год Страница 2

Довольно о рыбах. Поговорим немного о жабах: просто перечисляя, наигрывая, так сказать, музыку жаб.

Итак: жаба-ara, жаба Бломберга, жаба зелёная, жаба камышовая, жаба обыкновенная, жаба-повитуха и жерлянка желтобрюхая, уже не по принадлежности, а исключительно для благозвучия. Замечу кстати, что лягушка-голиаф значительно крупнее, чем все эти многочисленные жабы. Она длиной до полуметра! Это такое на тебя прыгает из кустов! И ты ещё жив? Ещё дышишь после того, как шершавое и клейкое осквернило твою кожу?..

Нет! Дальше, перепрыгивая через черепах, крокодилов, варанов, игуан и прочих змей по фамилии мамба чёрная и даже самая маленькая в мире узкоротая змея двухлинейчатая длиною в 11 сантиметров. Всё.

Птицы.

Эти обитатели неба и воздуха умны. Головки маленькие, а сколько там извилин! Но бывают вкусные. Те, что глупее, – те всегда вкусные. Умные специально доводят своё мясо до жесткости и специфического отвратительного запаха. Возьмём воронов, альбатросов и орлов. Они, я думаю, смогли бы постоять за себя и так, в честном поединке или наборе высоты. Но предпочли путь несъедобности.

Ворона, правда, перемудрила – ещё и лохматость себе накрутила и угрюмый взор. Пришлось к этой добавке организовывать необъяснимую для человека наблюдательность и смекалку. Наш последний царь, как человек прямой и открытый, терпеть не мог такого криводушия – шлёпал ворон нещадно!

Кажется, они это всё и организовали в отместку. Не случайно ворон с размахом крыльев в 1 метр было так много в России в те годы. Все слетелись, со всего мира, закрыли от нас солнце и добились осатанения.

Как драматург не могу не прояснить вопрос с чайкой. Так вот, морская чайка весит два с половиной килограмма и имеет размах крыльев до двух метров. Как и филин.

2 января

Улыбка женщины

Улыбка женщины – это, прежде всего, приглашение.

«Можешь подойти, – говорит она при помощи улыбки, – я не кусаюсь».

Но почему же тогда полный рот зубов?

Впрочем, они совсем не острые.

Хотя укусить можно и такими.

Это даже и волнует – вдруг действительно укусит?

Ну так, не сильно.

Оттиск этих замечательных женских зубов можно носить на груди как орден. Слева. А справа как медаль. Потому что слева ближе к сердцу, а значит – опаснее.

Но укус женщины может состояться только при тесном общении. А до этого ещё столько всего!

Попытка узнать её имя после такой вот улыбки будет, скорее всего, удачной.

Затем следует довольно длительный период ухаживания. Этот период – самое странное, что придумало человечество в области лицемерия. И она, и ты сам прекрасно знаете цели и задачи ухаживания. В частности, ты хочешь побыстрее получить этот самый укус ниже левого плеча. И она мечтает о том же.

Но вместо немедленного расстегивания рубашки и её мгновенной реакции на это вы зачем-то ходите в кино, гуляете по парку, путаясь в мотивах возникающих пауз, долго прощаетесь в парадном, непрерывно созваниваетесь, мучительно переходите на ты, смотрите фотографии родственников, наконец, на каком-то чужом дне рождения нечаянно целуетесь на кухне, ещё через месяц удаётся остаться с ней ночью, и негде больше лечь, кроме как вместе, и только через пару месяцев, когда вы оба окончательно распоясаетесь, она с урчанием припадёт к твоей груди и исполнит то, что можно было исполнить в следующую же минуту после знакомства.

А потом разбежаться.

Потому что настоящий мужчина должен иметь ордена и медали разного достоинства и по полному списку членов ООН.

А настоящая женщина должна успеть перекусать как можно большее число настоящих мужчин, чтобы в дальнейшем, когда у неё уже не станет таких вот замечательных зубов и таких чарующих улыбок, она могла, довязывая свитерок своему младшему правнучку, скупо усмехнуться своим воспоминаниям и удовлетворенно прошептать:

– Ах, сколько я их перекусала за свою жизнь, этих шалопаев!..

3 января

Мавр

По командировкам чего только не случается. В городе Семикачалинске, например, мне пришлось изображать мавра. Не в спектакле «Отелло», а в жизни.

Дело было зимой, а командированному что остаётся зимой? Искать какой-то угол потеплей да хозяев постеснительней, чтобы терпели незнакомого человека. Я вообще, знаете, в командировках предпочитаю снимать комнату, а в гостиницах пусть тот живёт, кто там не жил.

А комнаты я предпочитаю снимать недалеко от места работы и желательно у одиноких женщин, которым под сорок. Когда женщине под сорок, пора самых различных иллюзий у неё закончилась. Она ещё не старуха, и не молодая. Она в такой поре существования, когда не думает, как выгадать, а ищет, как бы не упустить.

Надо сказать, все мои квартирные хозяйки найдены были мною в транспорте – трамваях преимущественно.

Так и в том же Семикачалинске, в трамвае номер восемь сел я рядом с женщиной строгой, в рыжей шубе, в очках, закутанной в шаль и с портфелем на коленях. Учительницей по виду.

– Вы меня простите, Бога ради… – начал я. Я всегда так начинаю, сокрушённым голосом, безысходным, чтобы дать женщине возможность сразу же тебя начать спасать. – Я в вашем городе второй час, сам я из Питера…

Здесь я делаю обычно паузу. В глазах всех практически женщин начинают сражаться недоверие и восторг. У семикачалинской учительницы я не обнаружил особого интереса в её желтоватого цвета глазах. Вообще, скажу я откровенно, как-то меняться начало моё отношение к ней. Уже не казалась она учительницей, а скорее напоминала ответственного работника из администрации, что ли, помощника депутата областной Думы.

– Впервые я, потомок мавра, забрался так далеко от невских берегов, – продолжал я.

Что меня дёрнуло про мавра сказать? Неизвестно. Сам я смугл и курчав, но до того дня у меня и мысли никакой не возникало о возможности африканской родословной.

– Мавр? – высоким, мелодичным голосом переспросила она.

– Да. Потомок, – смиренно подал я себя, как какое-то редкое кушанье.

– Мавр… из Ленинграда, – попробовала она на зуб. Мне была дана возможность со стороны оценить свой уровень. Однако не успел я напитаться самоуничижением, как она подпрыгнула от неожиданного поворота своей недоумённой мысли:

– Потомок… Пушкина? – шёпотом спросила она. Была она учительницей литературы, я правильно определил.

– Нет, – хватило у меня ума отказаться от столь близкого родства. – Но ветвь одна.

В Семикачалинске, как и во всяком городе, новые кварталы, состоящие из панельных домов средней этажности, толпятся вдали от реки, от удобств рельефа, на бывших пустырях и болотах, и ближе к вечеру, тёмные и ободранные, напоминают толпы погорельцев, пришедших за подаянием. Старый город коренаст и много не подаст. Прошу прощения за рифмочку. Это я в стиле новой квартирной хозяйки. Старый город не рассчитывал на эти толпы, он веками сам себя подстраивал, подсыпал, сам к себе примеривался. Поэтому он стонет от густых потоков транспорта и весь, извините за выражение, засран организациями и промышленностью. Мне предстояло усугубить этот процесс – я помогал в реконструкции одного пакостного заводика. Заводик этот как-то притёрся в старом городе, даже трубы его не очень досаждали горожанам: внутри них толстый слой копоти играл роль фильтра. Но явился я – и заводик начал пакостить по-крупному. Теперь ему оказалось мало территории, и он оттяпал кусок берега, вплотную прорвавшись к городскому пляжу. Старые трубы коптили умеренно, а новые, рассчитанные на перспективную чистоту технологии, скоро заставят местных патриотов бить во все колокола. Волнообразный рельеф старого города по каким-то сложным законам распространения дымов будет напоминать клубящиеся реки…

Примерно так я описывал будущее города Людмиле Вольтовне, сидя на кухне как раз на дне одной из предсказываемых мною клубящихся рек. Людмила Вольтовна располагалась на диванчике рядом с мужем, недоверчивым семикачалинцем в анодированной оправе, слушала так вдумчиво, что я представлял уже письма в защиту окружающей среды от моего пакостного заводика, возмущение общественности… Что я могу ещё сделать, кроме как тайно подтолкнуть на дорогу, по которой скрежещет научно-технический прогресс, некоторых любителей старины? Сам я кормлюсь от этого прогресса… А Людмила Вольтовна после нарисованных мною апокалипсических картин вдруг спросила:

– Значит, Пушкин всё же является вашим, скажем так – прапрапра- и так далее троюродным дедом?

Напрасно я думал, что экологические проблемы способны отвлечь женщину, если она чем-то увлеклась.

– Если так рассуждать, то многие… – начал я.

– Не скромничайте, – прервала она меня, начав какую-то свою работу с потомком Пушкина. – Это не столько факт вашей биографии, сколько общее достояние нашей культуры…

Так началась моя просветительская деятельность. Днём я способствовал загрязнению реки и воздушного бассейна, повышал уровень шумов в городе, а по вечерам воспитывал умы и смягчал нравы.